Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье
Мне хочется знать, какими стали дворовые ребята, с которыми я гонял мяч, купался, как живет та девочка, теперь, конечно, бабушка, в которую я был влюблен в пионерском лагере. И даже не так важно, какими они стали, но хотелось бы знать, как жили. Я — вот так, а как они?
Кое-что я могу представить. Все мы, советские люди, жили почти одинаково: трудно растили детей, скандалили, пили, отчаивались, примирялись… Много работали. И, конечно, в основном, растратили хрустальные крохи чистоты и романтизма, заложенные в нас природой. Но хочется знать подробности.
Вот Верка с Большевистской улицы — отчаянная девчонка, по-цыгански черная и по-русски сочная. Теплыми летними вечерами мы, пять-шесть мальчишек, и Верка, сидели на гнилой скамейке у её дома. Забавляя ее, мы изощрялись в дурацком остроумии. Каждый жался к ней поближе, чтобы задеть ее коленом или вдохнуть острый запах ее пота. Где она сейчас? Жива ли? Знаю только, что сильно пила, пьяной попала под трамвай, и ей отрезало руку.
Где Славрик, наш лучший дворовый футболист, где трусливый и вечно сопливый Гендос по прозвищу «генерал»? Где тихий горбатый Толя, единственный болельщик на наших футбольных баталиях?
А где Юрка Чума, отчаянный храбрец, удиравший каждую весну путешествовать? Он забирался в телячьи вагоны, ездил на кучах уральского антрацита, спал в подвагонных ящиках. Что гнало его в неведомые края? Его ловили то в Киеве, то в Новосибирске и возвращали с милицией к матери. Как эта страсть отразилась на его жизни? Где ты, Юрка? Отзовись!
Иногда, редко-редко, юность отзывается. Однажды я встретил солидного, с брюшком, мужчину в пыжиковой шапке.
— Чума, это ты? — бросился я к нему.
— Я не Чума, а Юрий Чумаков, а вы кто?
Он меня не узнал. Зато я узнал, что он стал зубным техником, женат и живет в Москве. Мы были почти коллеги, я по иронии судьбы врач, но мы не поняли друг друга. Я, запоздалый романтик, только начинал бродяжничать, он давно забыл о прекрасном прошлом. Да и было ли оно для него прекрасным? Голодные послевоенные годы, школьные двойки и замученная заводской работой мать…
Для одних детство — живой источник, для других — печальная книга, которую хочется забыть. Там, в детстве, начало всех ошибок, всех теперешних неприятностей. Особенно не любят бередить прошлое женщины. Их можно понять — им особенно горько. Что для мужика — неприятность, то для женщины — катастрофа. Но умная природа научила их защищаться. Женщины придумывают себе призрачное счастье, растворяя свои беды в любовниках, в детях или внуках.
Немало людей, которых вообще не интересует их прошлое. Было и прошло — о чем тут говорить?
Я на днях получил письмо от школьного приятеля. Вот у кого было замечательное детство! Интеллигентные родители, книги, в меру спорт и хорошо развитая фантазия. Парень в школьные годы нашел себе кумира, влюбился в Наполеона. Он изучил во всех подробностях его сражения. Конечно же, Бородинское было для него самым интересным: ведь не ясно, за кем осталась победа? Чтобы выяснить это, парень вырезал из картона и раскрасил несколько сотен солдатиков — французских и русских. У тех и других были пушки на лафетах, знамена, конница. Полки пехоты и артиллерия устраивали на полу жаркие сражения. Свистели ядра, рвалась картечь, из засады (из-за буфета) неожиданно вылетал полк улан. Наполеон со свитой с холма (с кухонной табуретки) наблюдал за сражением. Мальчишка в упоении лазил по полу, глаза его горели, он ощущал себя полководцем.
Кем мог стать такой мальчик? Конечно, историком. И он им стал. Сейчас он профессор, заведующий кафедрой в университете. И что же? «Не люблю ни читать письма, ни писать, — говорит он, — во мне начисто атрофирована склонность к эпистолярному жанру».
Как же это? В письмах, даже самых банальных, живая история. Письмо — всегда документ. Историк просто обязан интересоваться письмами современников. Искреннее частное письмо подчас для историка важнее международного договора.
Если историк не любит писем, каков же уровень его проникновения в прошлое?
В детстве человек всем существом живет в своем времени. Оно откладывает на нас несмываемую печать. Вырастает человек, начинает писать письма — читай их, историк! А историк, оказывается, забыл свои детские фантазии, свои чистые восторги. Ему и в голову не приходит, что они связаны со всеми общественными перипетиями, которыми жил народ. На лекциях он повторяет чужие мысли, благо, они многократно проверены и благонадежны. История стала его ремеслом. Детское творчество напрочь исчезло. Ну что ж, бывает и такое.
Меня же с годами детство занимает все больше. Зачем, спрашивается, ехать за тридевять земель лишь для того, чтобы постоять на высоком берегу реки, опустить руки в родник, из которого пил мальчишкой, увидеть старый заколоченный дом, где размещался пионерский отряд… На встречу, даже не с детством, а с его тенью, уходит масса времени и денег. А итог — вот эти, скорее всего, никому не нужные странички.
Впрочем, это не так. Итог — возврат «на круги своя», «возвращение блудного сына». Родные места, как родная мать, успокаивают душу.
Всю жизнь нас волнуют заботы, потребности, ответственность. Но есть и другая тревога: полутоска, неясное беспокойство, неотчетливое желание чего-то иного, нездешнего… Это душа требует пищи. Мы стараемся накормить ее книгами, театром, путешествиями, но этого ей мало. Тревога не утихает. И только возвращение к истокам облегчает душу.
Самая совершенная фигура — круг. Природа требует гармонии, ей хочется замкнуть колечко. Когда нам удается сделать это — душа, наконец, успокаивается.
Встреча с детством — это завершение какого-то важного этапа. Если такая встреча потребовалась, значит, человек начал думать о жизни. Не об отдельных ее моментах, а о жизни в целом, то есть и о смерти.
Отбрасывая все лишнее, случайное, человек приближается к гармоничной простоте. Он перестает попусту суетиться, говорить лишние слова, поучать молодых. Окружающим он начинает казаться выживающим из ума чудаком. Они не понимают, что он приближается к Богу. Их земные дела перестают волновать его. На собственном примере он убедился, что людские усилия не могут изменить природный порядок, а потому на суету молодых смотрит с тихой улыбкой. Его занимают только дети, ибо в них продолжение пути, который он заканчивает. Дети зачем-то нужны жизни, как он сам был когда-то нужен. Пусть они растут, любят, рожают. Пусть они пройдут свой путь до конца и на старости лет, как капля воды в реке, вернутся к своим истокам.
Они, как и он, не разгадают загадку жизни. Но пусть подойдут к старости с ощущением выполненного долга.
Примерно такие мысли рождает посещение мест, где прошло твое детство.
Вот почему на старости лет я хожу, натыкаясь на стенки, теряя ключи и перчатки, забывая очки и носовой платок. Взгляд мой давно устремлен в себя, а ладони купаются в светлом прохладном источнике далекого детства.
24 марта 1999 года.
О каждодневной работе
Одиннадцать месяцев в году человек работает, один месяц отдыхает. Отдыха он долго ждёт, накапливает деньги, продумывает маршрут. И вот, наконец, приходит желанный отпуск: он оказывается на пляже под южным солнцем или в турпоходе у костра, или даже гуляет по истёртым плитам средневекового города.
Когда я был мальчишкой, я каждый день придумывал себе новые разнообразные занятия и с ужасом думал, что, когда вырасту, мне, как всем этим несчастным взрослым, придётся каждый день ходить по одной и той же дороге на работу и ежедневно делать одно и то же. Всю жизнь — одно и то же!
И ради чего? Чтобы раз в год поехать на отдых…
Увы, так и случилось: окончил институт, начал работать и стал жить, как все — ходить по одной дорожке и ездить отдыхать к морю. И то, и другое было невыносимо скучно.
Лёжа на пляже, я смотрел на загорелых красавиц и на молодящихся старух, в которых красавицы с годами превращались, и никак не мог понять — неужели море, солнце и фрукты — и есть высшая награда человека за одиннадцать месяцев тоскливого и однообразного труда?
Ну, хорошо — год, два, даже десять можно ходить в походы, ездить к морю, копаться на огороде, а дальше что? Ведь всё это непременно осточертеет. Чем тогда наполнить жизнь?
Мне казалось, что за всем этим скрыт какой-то тайный смысл, что вот-вот я постигну его, и тогда жизнь станет совсем иной — радостной и целенаправленной.
Я дожил до пенсии, но этого смысла не постиг. Однако постепенно понял, что главным в жизни является всё-таки не работа и отдых. А будничные события, которые окружают человека: общение с близкими, атмосфера в семье, рождение детей, беды и маленькие радости. Эти вещи определяют отношение и к работе, и к отдыху. Если в жизни человека есть увлечённое, а это значит — творческое, отношение к делу или к детям, (что, кстати, и есть высшее дело), каждый день озаряется внутренним смыслом. Работа превращается в отдых, а отдыхать без дела становится скучно. Если дело поглощает человека целиком, жизнь превращается в каждодневный тихий праздник и неприятности переживаются легко.
