Михал Вивег - Лучшие годы - псу под хвост
— Отец, прошу тебя, прими оксазепам и успокойся, — сказал Квидо.
— Я тебя не пущу! — страдальческим голосом кричал отец. — Что ты знаешь обо всем этом?! Что ты знаешь о казнях?! Что ты знаешь о массовых депортациях?!
— Шизик! — взвыл Квидо и выскочил из дому.
Чем больше он волновался за мать, тем большее раздражение испытывал против отца. Уже на шоссе он непроизвольно пустился бежать и чуть было не разбил лодыжку о красноватые камни между рельсами. Но когда прибежал, запыхавшийся, к будке, нашел там лишь двух молоденьких, чуть постарше себя, солдатиков. Они лежали на расстегнутых спальных мешках и, передавая друг другу полупустую бутылку, поочередно потягивали из нее.
— Если ищешь мать, то ее уже нет. Уехали все, — засмеялся один из них.
— Куда? — выкрикнул Квидо.
Солдатик пожал плечами.
— Почему? — крикнул Квидо, буквально теряя рассудок.
— Не ори, парень, — сказал второй солдатик. — И успокойся. Я тебе что, фараон?
— Все о’кей! — сказал Квидо и бросился назад.
Он увидел мать, только когда она в сопровождении трех солдат возвращалась через сад домой. Чуть под хмельком, она весело смеялась и, как обычно в таких случаях, очень мягко выговаривала слова.
— А я прокатилась на дрезине, — похвалилась она сыну.
Отец Квидо с блуждающей улыбкой вышел на террасу.
— Сержант Мига, строительно-дорожные войска «Прага», — по-словацки представился ему командир. — Если вы нам, пан инженер, не верите, запросто подпишу вам, что Густав Гусак старый мудак!
— Ну хорошо, хорошо, — смиренно сказал отец Квидо.
2) Но и это наглядное доказательство не освободило его от ощущения неведомой опасности. Он по-прежнему оставался встревоженным, мнительным, продолжая мучиться постоянными приступами какого-то неосознанного самобичевания. Когда Квидо или его мать проходили мимо него, он отводил взгляд. Но мать Квидо не сдавалась. Вытащу его из этой ямы, уверяла она себя. Интуиция подсказывала ей, что спасительной могла бы стать смена обстановки, и она, немного подсуетившись, заказала на первые две недели школьных каникул четырехместный номер в заводском доме отдыха в Крконошах.
Сперва ей в самом деле казалось, что пребывание в горах действует на отца благотворно: проводя большую часть времени в поисках оригинальных коряг и подходящего дерева для своих поделок, он при этом не раз находил прекрасные, ярко окрашенные подосиновики и, похоже было, вновь после долгого времени обрел радость жизни. Он отправлялся с семьей на небольшие прогулки, по вечерам немного бегал, стал больше читать. К удовольствию жены, у него улучшился аппетит: на Колинской турбазе он съел даже полстакана мороженого со взбитыми сливками. А когда однажды они с Пако погрузились по шейку в ледяную реку, она и вовсе сочла его скорое выздоровление делом решенным, и Квидо напрасно старался умерить ее преждевременные восторги.
Несомненно, семейный отпуск пошел на пользу прежде всего Пако. Он презрел мещанское спанье под крышей дома и на опушке леса в переплетении ветвей корявой березы соорудил себе подвесное ложе, где провел все последующие ночи. Днем он учился вязать петли лассо, лазал по скалам и упражнялся в метании ножа.
Свистит лассо и травы гнет,
И рыжая коняга громко ржет,
И, с платья пыль стряхнув, ковбой,
Ей вторит песней удалой! —
с издевкой напевал Квидо, когда его младший брат, грязный и загорелый, время от времени появлялся в дверях дома, обычно для того, чтобы мать вытащила ему клещей.
— А тебе что? — задиристо говорил Пако.
Квидо был тоже доволен жизнью: написал несколько рассказов, успел даже переписать их, а из фраз, оставшихся в конечном счете неиспользованными, составлял еще и письма для Ярушки.
Как-то раз после обеда отец Квидо и Пако отправились в лес выслеживать зверя. Но не прошло и двадцати минут, как мать Квидо увидала из окна, что они лугом возвращаются назад к дому.
— А как же олень? — крикнула она им. — Или вы просто обшариваете наши холмики?
Пако презрительно махнул рукой в сторону отца.
— С ним толку не будет! — сказал он.
— В чем дело? — обеспокоилась мать Квидо.
— Мне надо кое-что уточнить, — сказал отец Квидо.
Поднявшись в дом, он попросил жену еще раз перечислить ему все различия между простым объяснением и свидетельскими показаниями.
Руки матери Квидо на какой-то миг замерли над сушилкой с грибами, но она, тотчас овладев собой, осадила отца шуткой. Но он настаивал на своем, и она терпеливо, в какой уж раз, стала объяснять мужу как существующие различия, так и вытекающие из них юридические последствия. Говорила она медленно, поскольку муж, как всегда, делал письменные заметки. Когда мать Квидо кончила, он с минуту задумчиво глядел на исписанный лист бумаги.
— Если я хорошо понимаю тебя, за ложные сведения при даче объяснений могут подвергнуть штрафу, но не привлекают к уголовной ответственности, — сказал он чуть погодя.
— Да, — подтвердила мать Квидо. — Ты правильно понял. В конце концов ты же человек с высшим образованием, и, кроме того, тебе это объясняют далеко не в первый раз.
Вошел Квидо.
— О Боже, — сказал он. — Снова ликбез?
— И никаких исключений? — спросил отец Квидо.
— Никаких! — вздохнула мать.
Отец Квидо сунул записи в нагрудный карман.
— Постой, постой, — сказал Квидо. — Разве ты не съешь эту бумагу? Или не засунешь ее хотя бы в задний проход? Ты разве не представляешь себе, какому риску ты подвергаешь семью? Ты что, не слышал о массовых депортациях на дрезинах?
— Не подливай масла в огонь! — сказала мать. — Ты написал бабушке?
— Да, — засмеялся Квидо и вытащил из книжки черно-белую открытку.
— Где ты достал такую? — улыбнулась мать Квидо и на обороте открытки прочла:
Опять нам шарлотку несут
на даче в горном лесу.
Не надо нам пищи такой.
Долой воздержанье! Долой!
— Безукоризненно! — воскликнул отец Квидо.
Следующий день встретил Квидо и всю семью замечательным утром.
— «В горах крконошских над долом глубоким прекрасное утро взошло. И темные ели и сосны в одеждах росистых верхушками в небо глядели…» — декламировала мать Квидо.
Они сытно позавтракали, отец Квидо уложил еще в небольшой рюкзак полдник для всех, и отправились на дальнюю прогулку. Спустившись к селению Пец, они подошли к Обржему долу, затем, держась за железные поручни, поднялись к самому подножью Снежки. Оттуда собирались было идти дорогой чехословацко-польской дружбы к Шпиндлеровой избе, а потом вдоль течения Белой Лабы вернуться назад, но отец Квидо воспротивился. Похоже было, ему прежде всего мешало то обстоятельство, что эта дорога отчасти проходит по польской территории.
— Ну и что из этого? — не мог взять в толк Квидо.
— Ничего, — сказал отец. — Я не хочу идти этой дорогой. Я не выношу демонстративные жесты.
— Помилуй, какие жесты?
— Мне совсем ни к чему доказывать какую-то сомнительную смелость тем, что я сделаю тридцать шагов от пограничного камня!
— Ты сведешь меня с ума! — сказал Квидо.
— Перестаньте, — осадила их мать Квидо. — Пошли без всяких разговоров!
Она схватила мужа за руку, но он вырвался с каким-то непостижимым упорством.
— Я же сказал — не пойду.
— Но почему? — в отчаянии спросила мать Квидо.
— Почему? Да потому, что мне кажется совершенно излишним идти по этой дороге и провоцировать пограничников, если мы с таким же успехом можем пройти по другой дороге.
— Черт подери, о какой провокации ты говоришь? — закричал Квидо. — Эта дорога открыта для всех. Тут нет ничего запретного.
Проходящие мимо туристы удивленно оглядывались. Отец Квидо потупился.
— Здесь все ходят, взгляни сам, — втолковывала ему мать Квидо.
Отец Квидо упрямо качал головой.
Губы его были крепко сжаты.
Он тяжело дышал.
— Какой толк с ним разговаривать, — сказал Пако.
— Отец, — с какой-то отчаянной настойчивостью проговорил Квидо, — оглядись вокруг: каждые десять минут по этой дороге на виду у пограничников проходит по меньшей мере сто человек.
По какой-то непонятной причине ему представлялось ужасно важным убедить отца. И в самом деле, выражение непоколебимости на отцовском лице несколько смягчилось, и теперь он выглядел скорее удрученным, чем решительным, но тем не менее снова покачал головой.
— Я не вынесу этих биноклей, направленных мне в спину, — прошептал он. — Даже подумать не могу, что еще когда-нибудь кто-то будет проверять мои документы. Вы что, не понимаете этого? Вы серьезно не можете этого понять?
Он поглядел на мать умоляющими глазами.
