Михал Вивег - Лучшие годы - псу под хвост
В школе он был теперь замкнут и нервозен. Наскакивал не только на своих одноклассников, но и на лучшего своего друга Шпалу, а то и на учителей. И постоянно обнаруживал вокруг какую-то ложь.
— Что с тобой? — с беспокойством допытывался Шпала.
— Все меня бесит, — говорил Квидо.
Дома после похорон ему и вовсе было невыносимо; в субботу он отправился со школой на уборку картофеля.
Завезли их куда-то за Невеклов. Для конца сентября было довольно тепло, и сквозь клочковатые облака по временам прорывалось даже солнце, но дул ужасный ветер, особенно сильный в открытом поле, и потому большинство девушек повязали головы платками. В этом, думал Квидо, есть что-то удивительно женственное и исконное, как и сам труд, в котором за многие-многие столетия мало что изменилось: такая же согнутая спина, такие же выставленные округлые ягодицы, груди, прижатые коленями, ловкие женские пальцы. Бог знает почему Квидо вдруг пришло на ум, что все эти взбалмошные гимназисточки через пару-тройку лет станут матерями.
Девушек на поле было много больше, и Квидо с ребятами едва поспевали оттаскивать полные корзины картошки на грузовик. Ярушка была со своим классом, и корзины ее на сей раз относил другой мальчик. Но Квидо это не волновало — он ловко перешагивал борозды и размышлял о жизни и смерти.
В перерыве он сел в сторонке от остальных и, опершись о тонкий ствол дикой яблони, устало наблюдал, как вдали над лесистой кромкой горизонта медленно кучкуются беловато-серые облака.
— Что с тобой? — неожиданно спросила Ярушка. На ней был черный свитер ручной вязки, туго облегавший ее грудь, и старые джинсы, заправленные в запыленные красные сапожки.
— А что со мной может быть?
— Не знаю, — сказала Ярушка и присела на корточки. — Что-то такое… Ты не ел? — спросила она, заметив неразвернутый завтрак.
— Нет. Не могу есть, раз ты не любишь меня, — пошутил Квидо.
— Что с тобой? — спросила она, удивленно глядя на него из-под синего платочка.
— Да ничего! — закричал Квидо. — Думаешь, если я не подношу тебе корзины, так со мной уже что-то случилось?
— Квидо! Что с тобой, Квидо? — Ярушка коснулась его плеча.
Он закрыл глаза.
— Мы похоронили дедушку. Кроме всего прочего.
— Почему ты мне не сказал? — Она смотрела на него так сочувственно, что он улыбнулся.
— А зачем говорить? Ты вообще не знала его.
— А кому же еще говорить? — сказала она серьезно.
Наконец он рассказал ей обо всем: о телефонном разговоре с дедушкой, об ужасном посещении больницы, о скандале на почте. О сонете.
— Ты знаешь этот сонет наизусть?
Квидо смешался: он уже много лет читал стихи Ярушке, но сейчас в этом было что-то другое.
— Ты мог бы прочесть его?
— Здесь?
Он огляделся: ветер гнал по полю облака пыли. Вдалеке по шоссе вдоль аллеи проехал автобус. Зубчатая стена леса на горизонте полого спускалась к деревне. Ярушка взяла его за руку. Он расслабился, перестал стесняться. Вспомнил дедушку: как изнеможенно он опирался о подушку в изголовье больничной койки. Квидо начал читать тихо, но с каждой строкой голос его звучал увереннее.
66
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг,
Но как тебя покинуть, милый друг![46]
— Красиво, — сказала Ярушка.
— Шперкова порадовалась бы, — сказал Квидо, — или, скорее, нет. Но, может быть, он меня слышал.
Ярушка погладила его по руке, и в глазах под платочком вдруг вспыхнули искорки.
— Пойдем завтра кататься на санках? — спросила Ярушка.
Выходит, Когоут был прав, подумал Квидо. Я ей нормально запудрил мозги.
IX
Впрочем, это был последний раз, когда отец Квидо повысил дома голос: в последующие дни все чаще — а позднее уже исключительно — он говорил шепотом. Создавалось впечатление, что в доме кто-то целыми днями спит.
— Отец, скажи, пожалуйста, почему ты все время шепчешь? — не удержался однажды Квидо.
— Я — шепчу? — удивленно прошептал отец Квидо.
— Да, шепчешь. Все время шепчешь! Мама, скажи ему, что он все время шепчет.
— Да, шепчешь, — подтвердила мать Квидо. — Шепчешь, бьешь стекло и прячешь куда-то наши книги и фотографии.
— Почему ты это делаешь? — повысил голос Квидо.
— Если ты еще до сих пор их не сжег, — добавила мать Квидо. — Как и подобает настоящему агенту.
Отец Квидо посмотрел на нее в упор и открутил на полную мощь кран.
Квидо насмешливо крякнул.
— Я шепчу, поскольку в некотором смысле опасаюсь, — хрипло сказал его отец.
— За что ты опасаешься? — взорвался Квидо. — За свое место вахтера?
— За всех нас, — прошептал его отец. — Они могут все, разве вы этого не понимаете?
На следующий день после обеда он подвел свою жену и сына к окну в спальне и с опаской отогнул занавеску.
— Взгляните… если не верите, — прошептал он.
Квидо с матерью посмотрели в указанном направлении.
У поворота железнодорожного пути под Жаворонком среди деревьев стояла будка, привезенная сюда два дня назад и служившая временным жилищем для нескольких рабочих, которые бетонировали тоннель. У будки сидели трое мужчин.
— А что это, по-твоему? — спросила мать Квидо с явно выраженным презрением ко всей этой комедии. — Бункер КГБ?
— Обратите внимание на антенну, — прошептал отец Квидо.
— Отец, это же телевизионная антенна.
— Я давно слежу за ними, — сказал отец, пропуская реплику сына мимо ушей. — Их шестеро, и они регулярно чередуются, но примечательно, что один из них постоянно остается в будке.
— Отец! — воскликнул Квидо. — Они тут ремонтируют тоннель. Тебе это каждый скажет.
Отец посмотрел на сына с сочувствием.
— Тоннель! — прошептал он. — Ты думаешь, их может интересовать какой-то дурацкий тоннель?
Отец Квидо все более удручал семью своими странностями. Он практически перестал читать, бродил из мастерской в спальню и обратно, поев, срыгивал, точно малое дитя.
— Это была, по всей вероятности, начальная стадия его психоза, — сказал позднее доктор Лир матери Квидо. — Несомненно, его фантазии не являются в полном смысле слова галлюцинациями! Госбезопасность отнюдь не призрак!
В осторожности, с какой отец Квидо приподнимал оконную занавеску, было что-то невыносимое для матери Квидо. Обычно она читала в спальне, но стоило ему теперь туда зайти, как она тотчас уходила, шумно хлопнув за собой дверью. Казавшаяся некогда забавной история о дядьке мужа, который всю жизнь торговал в скобяной лавке, считая себя при этом придворной дамой Людовика XIV, теперь уже совсем не смешила ее.
Над семьей навис призрак безумия.
Однажды, когда отец Квидо торчал у окна в спальне чересчур долго, нервы у нее не выдержали. Она сдернула с себя передник и вбежала в спальню.
— А теперь садись и смотри! — крикнула она ему.
Она потушила сигарету, мгновенно обулась, причесалась. В ее поспешности было что-то угрожающее.
— Если у них нет собаки, ты увидишь кое-что интересное! — крикнула она мужу и хлопнула дверью.
Отец Квидо повернулся к сыну, словно требуя от него объяснения, но Квидо неприязненно пожал плечами. Оба посмотрели в окно. Небольшая фигурка матери Квидо направлялась к белому домику. С шоссе она свернула на дорогу, по ней — к стальной колее. Поскольку она приспосабливала шаг к расстоянию между шпалами, у нее заметно изменилась походка. Отец Квидо стоял и судорожно сглатывал слюну.
— Если тебя снова вырвет, сам будешь убирать, — сухо предупредил его Квидо, не спуская с матери глаз.
От строительной будки ее отделяло менее двадцати метров. Скорее всего, она что-то крикнула мужчинам, сидевшим у будки по пояс обнаженными, так как оба посмотрели на нее одновременно. Один из них, поднявшись, сделал шаг-другой навстречу ей. Затем все трое о чем-то поговорили и исчезли в домике.
— Я иду туда! — сказал Квидо, когда и по прошествии сорока минут его мать все еще оставалась в будке. Помимо воли и его стал одолевать безумный отцовский страх.
— Нет, ты никуда не пойдешь! — закричал отец, который в течение этих сорока минут раз двадцать спускался и поднимался по лестнице, ведущей в подвальную мастерскую. — Я не хочу потерять еще и сына! — кричал он, совсем позабыв о своем постоянном шепоте.
