Павел Загребельный - Разгон
- Я не жалуюсь, - подал голос Карналь.
- И напрасно. Молчать могу я. В моем положении, с моим, как говорят, именем я могу и помолчать даже тогда, когда меня... гм... начнут критиковать... обвинять... Когда оракулы подвергаются нападкам, они умолкают, и их молчание убеждает нас в том, что они действительно оракулы. Не мной сказано, однако метко. Мы заговорили о кибернетике. Но что такое кибернетика? Это наука об управлении - в природе, в обществе, в производстве, вообще в жизни. Ленин придавал ей огромное значение. В резолюции Двенадцатого съезда нашей партии говорилось о научной организации труда и управления. В двадцатых годах у нас выходило около двадцати научных трудов по проблемам управления и организации производства. А теперь мы все это забыли и объявляем несуществующей науку об управлении только на том основании, что кибернетика пришла, мол, к нам из-за границы и кому-то мешает, или кто-то там из академиков просто не уразумел ничего в ней, кто-то, видите ли, не разобрался.
- Разберется, - спокойно заметил Пронченко.
- А мы тем временем будем сидеть и наблюдать, как весь мир двигает вперед эту науку? А потом - догонять? Смешно.
- Я ничего не могу вам сказать про кибернетику, так как не чувствую себя компетентным в этом деле, - спокойно продолжал Пронченко. - Но если это действительно полезные научные идеи, у нас нет никаких оснований не воспользоваться ими. Может, какие-то прыткие наши философы, в самом деле, не разобрались в сути и объявили лженаукой то, что заслуживает внимательного изучения. Факты могут подвергаться сомнению. Но главное - идеалы. За это воевали, это будем отстаивать всегда.
- Повторяю, боюсь не за себя. Вот перед нами наш молодой друг. Студент Карналь. Может, это будущее нашей науки. Но сегодня он похвалился своим знакомством (весьма приблизительным) с кибернетической теорией - и уже автоматически к нему мгновенно применяют прелиминарные подозрения в возможных преступлениях против нашей пауки. Ясно, все это работа посредственных людей. Своими жертвами они избирают именно тех, кто достоин самого большого восхищения и поддержки. Сконцентрировать удар на ком-то, кто проявляет способности, а самому потирать руки и захватить между тем тепленькое местечко. Посредственность, где бы она ни действовала, всегда пытается отстранить лучших.
- Но ведь студенту Карналю ничто не угрожает, - удивился Пронченко. - У нас никого не прорабатывают, не обсуждают. У нас в университете вы не услышите заявления: "Я, конечно, незнаком с кибернетикой, но твердо убежден в ее вредности для нас". Истинное только то, что твердо установилось, а не то, что кто-то провозгласит истинным, хотя бы это был столичный авторитет. Если и вы, Рэм Иванович, загнете нечто столь хитроумное, что сразу и не разберешь, думаю, мы все-таки попросим у вас некоторое время, чтобы определить свое к тому отношение.
- Говорят, одесситы даже не принадлежат ни к какой нации, - вздохнул профессор, - а составляют особое племя - одесситов, - это правда?
- Не совсем, - подала голос Верико Нодаровна, - я все же остаюсь грузинкой даже в Одессе. А мой Пронченко - украинец с Днепра.
- Земляки, - вслух подумал Карналь, который чувствовал себя здесь довольно неловко.
- А ты откуда? - охотно втянул его в разговор Пронченко.
Карналь назвал свое село, оказалось, что село Пронченко в сорока километрах ниже по Днепру. Бывшие казацкие села. Плавни, краснотал, рыба, сено, а рядом - степи.
- Кто родом из степей, уже от природы склонен к абстрактному мышлению, - высказал шутливо сентенцию Пронченко.
На что профессор сразу же возразил:
- Что же тогда говорить тому, кто родился в Ленинграде, в этом так точно спланированном городе? По вашей теории из него должны выходить лишь землемеры?
- У нас в селе когда-то был землемер Марко Степанович, - сказал Карналь, - так он требовал, чтобы его называли не иначе как геометром.
- А геометрия без вдохновения невозможна, сказал Пушкин, - добавила Верико.
- Уговорили и убедили, - поднял руки Рэм Иванович. - Отнесем это в заслугу парткома и, - он хитро прищурился на Пронченко, - его секретаря...
- Секретарем могут выбрать, но могут и не выбрать, - засмеялся Пронченко. - Я же вам говорил, что главное - идеалы, их непоколебимость. По-человечески мне стыдно, что я до сих пор не заметил Карналя, хотя мы, оказывается, даже земляки, а вы, Рэм Иванович, могли бросить все ваши дела и примчаться из самого Ленинграда, чтобы взять его под защиту.
- Сказать по правде? - наставил на Пронченко указательный палец профессор. - Если хотите знать, я примчался защищать не студента Карналя, а самого себя! Его еще не очень трогают. Он только написал, что не все доброжелательно относятся к его разговорам о кибернетике. Но ведь и меня пощипывают! Несмотря на мой научный авторитет, несмотря на то, что я пережил блокаду, чуть не умер, в сущности, умер, так как уже был вычеркнут из всех списков живых и деятельных. Обо всем забыто. Пощипывают коллеги. И еще неизвестно, чем это кончится. Я и прикатил сюда. Разведка! А как оно тут? Еще ничего не знаете о кибернетике, потому и воздерживаетесь от просмотра статей в печати? А когда критикуют какого-нибудь писателя, - изучаете? Не спрашиваете, знает ли кто того писателя, читал ли его? Вот вы, молодой человек?
- Я учился в сельской школе... И сейчас времени на все не хватает, искренне сказал Карналь.
- А что скажет нам секретарь парткома? - повернулся профессор к Пронченко, плохонький ивовый стул под ним затрещал.
- Сдаюсь, я только механик. Защищал диссертацию, на литературу не было времени.
9
Карналь не привык, чтобы его провожала жена. Вечная занятость у нее и у него, возмутительная несинхронность их жизни вынудила отказаться от ритуала провожаний и встреч. Когда-то, пока не завертело его в гигантской карусели науки, Карналь мог еще позволить себе это. Расстроганный, он всегда провожал и всегда встречал свою маленькую балеринку. Но это было так давно, что и не припомнить. Теперь его окружали заместители, помощники, сотрудники, а там, куда ездил, всякий раз - новые "заинтересованные лица". До сих пор еще он твердо не мог сказать, чем больше интересовались: им самим или его вычислительными машинами, ибо одно и другое воспринималось с почтительной опаской, иногда с недоверием, бывало, и враждебно.
От автомобиля Карналь отказался и на этот раз, попросил Алексея Кирилловича прихватить его портфель, а сам пообещал добраться до вокзала собственными силами, то есть пешком. Нежелание Карналя пользоваться машиной уже стало в городе притчей во языцех. Но он упорно избегал этого способа передвижения, словно бы принадлежал к какой-то причудливой секте антиавтомобилистов. Имел для этого все основания и не считал необходимым перед кем-либо отчитываться в мотивах своего поведения.
- Не волнуйтесь, - спокойно ответил на молчаливый вздох помощника, буду вовремя.
У вагона, держась за пуговицу пиджака скромного Алексея Кирилловича, торчал тучный Кучмиенко, что-то ворковал помощнику Карналя на ухо. Еще издали завидел академика, помахал рукой:
- Думали уже, опоздаешь, Петр Андреевич.
Карналю было неприятно, что Кучмиенко узнан о его отъезде, еще неприятнее было, что пришел провожать.
- Мог бы и не приезжать, - сухо сказал он, - это не входит в твои обязанности. Я вообще никого...
- Вообще-то так, но я - в частности!.. - захохотал Кучмиенко, и Карналь внутренне поморщился от его нахального смеха. Связала же их жизнь веревочкой - не развяжешь! - Ты ведь начальство, Петр Андреевич. К тому же мы друзья. Случайно узнал о твоем бегстве, дай, думаю, подскочу... Может, ценные указания... Может...
- Я пойду положу портфель, - уклонился от его рукопожатия Карналь.
- Мы с Алексеем Кирилловичем уже побаивались, что ты не успеешь на поезд. Хотя я тебя знаю уже тридцать лет: никогда не опаздывал! Кто тебя еще так знает, Петр Андреевич, как я!
Карналь вошел в вагон, Кучмиенко, продолжая держать помощника за пуговицу, быстро бросал ему в лицо какие-то словно бы твердые, неожиданные для такого внешне добродушного человека слова:
- Ты забудь про адъютантство у Карналя. Ты не ему служишь - идее. Не адъютант, а представитель наших общих интересов. Всего нашего объединения. Академик, он кто? Человек. А человек - слаб. Восхищение, чудачества. Вот он едет к этому Совинскому. Ты не знаешь, зачем он едет, а я знаю. Влюблен в Совинского. Давно уже влюблен и не может выбросить его из головы. Голова у Карналя так уж устроена: ничто оттуда не вылетает, все там задерживается. Прямо диву даешься, где оно там все помещается. Ну, да не об этом. Ты там тоже присмотрись к Совинскому. Это парень боевой, хоть и никак не могу взять в толк: как он очутился у металлургов и что там задумал. Простой техник, а вишь, самого Карналя вытащил к себе. Заварил какую-то кашу. Присмотрись хорошенько, может, оно там и на Государственную премию вытанцовывается. АСУ в металлургии - это звучит! Если что, нужно немедленно подключиться и нам.
