Джоди Пиколт - Время прощаться
— Не такой уж ты и старый, — мурлычет она. — Ты единственный зовешь меня Лулу. Волос у вас с собой?
Верджил протягивает ей пакет, который нашел в камере хранения улик.
— Отлично. Сейчас возьмем образцы у девочки.
Она наклоняется и роется в ящике в поисках бумажного пакета. Я уверена, что она ищет иголку. Я в ужасе, потому что терпеть не могу иголок, и меня начинает бить дрожь. Верджил встречается со мной взглядом.
— Ты переигрываешь, — шепчет он.
Но он довольно быстро понимает, что я всерьез напугана, потому что начинаю стучать зубами. Я не могу оторвать взгляда от пальцев Таллулы, когда та срывает стерильную упаковку.
Верджил крепко сжимает мою руку.
Не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь держал меня за руку. Возможно, бабушка, когда тысячу лет назад переводила через дорогу. Но она делала это из чувства долга, а не для того, чтобы выразить сочувствие и поддержку. Это совсем другое.
Я перестаю трястись.
— Расслабься, — просит Таллула. — Это всего лишь большая гигиеническая палочка. — Она надевает пару резиновых перчаток и маску, велит мне открыть рот. — Я только проведу ею по внутренней поверхности твоей щеки. Это совсем не больно.
Через десять секунд она убирает палочку с ваткой и засовывает ее в небольшую пробирку, которую подписывает. Потом повторяет всю процедуру сначала.
— Долго ждать? — спрашивает Верджил.
— Если «рыть землю», то пару дней.
— Не знаю, как тебя и благодарить.
— Я знаю. — Ее пальцы взбираются по изгибу его локтя. — Я свободна, можешь пригласить меня на обед.
— Вот только Верджил занят, — вмешиваюсь я. — Вы же сами говорили, что записаны к врачу, забыли?
Таллула наклоняется ближе и шепчет, я, к сожалению, слышу каждое слово:
— У меня еще остались гигиенические палочки, если захочешь поиграть в больницу.
— Если опоздаете, Виктор, — снова вмешиваюсь я, — не успеете получить рецепт на очередную порцию своей «виагры».
Я спрыгиваю со стола, хватаю Верджила за руку и вытаскиваю из кабинета.
Свернув за угол, мы так громко хохочем, что, кажется, лопнем со смеху, не успев выбежать на улицу. После прислоняемся спиной к стене здания лаборатории «Джензиматрон», пытаясь перевести дух.
— Не знаю, убивать тебя или благодарить, — говорит Верджил.
Я искоса смотрю на него и сиплым голосом Таллулы произношу:
— Я знаю. Я свободна, можете пригласить меня на обед.
Мы еще громче заливаемся смехом.
А потом, перестав смеяться, одновременно вспоминаем, зачем мы, собственно, здесь и что на самом деле никакого повода для веселья нет.
— И что теперь?
— Будем ждать.
— Целую неделю? Можно ведь еще что-то сделать.
Верджил смотрит на меня.
— Ты упоминала, что мама вела дневники.
— Да. А что?
— Там могут быть какие-нибудь зацепки.
— Я читала их миллион раз, — возражаю я. — Там только исследования, касающиеся слонов.
— Возможно, она упоминала своих коллег. Или написала о возникших конфликтах.
Я сползаю по кирпичной стене и сажусь на тротуар.
— Вы продолжаете считать мою маму убийцей.
Верджил присаживается рядом.
— Быть подозрительным — моя работа.
— Если быть точным, — поправляю я, — это когда-то было вашей работой. Теперь ваша работа — найти пропавшего человека.
— И что дальше? — интересуется Верджил.
Я не свожу с него глаз.
— Неужели вы способны на такое? Найдете мне маму, а потом опять ее отберете?
— Послушай, — вздыхает Верджил, — еще не поздно, можешь меня уволить. Могу поклясться, что я тут же забуду и о твоей матери, и обо всех преступлениях, которые она способна или не способна была совершить.
— Вы больше не полицейский, — говорю я.
И тут же вспоминаю, каким осторожным он был в участке, как мы крались через служебный вход, вместо того чтобы войти с парадного и приветствовать своих коллег.
— А кстати, почему вы уже не служите в полиции?
Он качает головой и неожиданно уходит в себя, наглухо закрывается.
— Тебя, черт побери, это не касается.
В одну секунду все меняется. Кажется невероятным, что еще несколько минут назад мы смеялись. Он всего в десяти сантиметрах от меня, но до него так же далеко, как и до Марса.
Что ж, этого и следовало ожидать. Верджилу на самом деле на меня плевать, ему лишь бы только дело раскрыть. Почувствовав себя неуютно, я молча иду к машине. Сам факт того, что я наняла Верджила раскрыть мамины секреты, не дает мне права копаться в его тайнах.
— Послушай, Дженна…
— Я все понимаю, — перебиваю я. — Исключительно деловые отношения.
Верджил колеблется.
— Ты любишь изюм?
— Не очень.
— Может, сходим на свидание?
Я недоуменно таращусь на него.
— Я слишком юна для вас, друг семьи, — отвечаю я в том же тоне.
— Я не пытаюсь с тобой заигрывать. Просто повторяю тебе фразу, которой охмурил Таллулу, когда она чистила мне зубы, а я пригласил ее в кафе. — Верджил замолкает. — В свою защиту могу сказать, что в то время я был совершенно чокнутым.
— И это все, что вы можете сказать в свою защиту?
— Можешь придумать что-то получше?
Верджил усмехается и в ту же секунду становится знакомым мне Верджилом — между нами уже нет пропасти, которую я создала своими словами.
— Понятно, — отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал небрежно. — Это, наверное, худшая фраза, которой пытались охмурить девушку.
— В твоих устах она приобретает сакральный смысл.
Я смотрю на Верджила и улыбаюсь.
— Благодарю за комплимент, — отвечаю я.
Признаюсь вам, что иногда в моей голове брезжат какие-то воспоминания. То, что я списываю на кошмары, возможно, происходило со мной в действительности. А то, в чем я уверена на сто процентов, со временем меняется.
Взять, например, сон, который привиделся мне вчера ночью: мы с отцом играем в прятки, — я совершенно уверена, что это был не сон, а реальное воспоминание.
Или воспоминание о папином с мамой разговоре о животных, которые находят себе спутника на всю жизнь. Несмотря на то что я помню наизусть каждое слово, родительские голоса звучат менее отчетливо.
Женский явно принадлежит маме. А мужской, должно быть, отцу.
Только иногда, когда я вижу его лицо, голос у него другой.
Элис
Бабушки в Ботсване учат своих детей: если собираешься идти быстро — ступай один. Если собираешься идти далеко — бери друга. Это высказывание справедливо для жителей деревни, с которыми я познакомилась. Но как ни удивительно, это же справедливо и для слонов.
Часто наблюдают, как слоны в стаде трутся друг о друга, гладят хоботом, засовывают свой хобот в рот другу, который пережил какую-то стрессовую ситуацию, таким образом удостоверяясь, все ли в порядке. Но в Амбозели ученые Бейтс, Ли, Нджирайни, Пул и другие решили доказать, что слоны способны сочувствовать. Исследователи разбили на категории случаи, когда слоны, как казалось, осознавали, что их собрат в опасности или страдает, и пытались сделать что-то, чтобы изменить ситуацию, например: звали на помощь других слонов или защищали детеныша, который не мог сам о себе позаботиться; присматривали за чужим детенышем, успокаивали его, позволяя сосать грудь; помогали застрявшему или упавшему слону, когда тот не мог подняться самостоятельно; вытаскивали из тела собрата посторонние предметы, к примеру копья, или убирали с его конечностей проволоку от силков.
Мне, к сожалению, не представилась возможность провести свое исследование, сравнимое по масштабности с исследованием, проведенным в Амбозели, но у меня есть собственные примеры того, как слоны проявляют сочувствие. В заказнике был самец, которому мы дали кличку Стампи, потому что еще подростком он потерял бóльшую часть хобота, запутавшись в силках. Он не мог ломать ветки и вырывать траву, наматывая ее на хобот, как спагетти на вилку, а выкапывал ее ногтями на ногах и клал в рот. Бóльшую часть жизни, даже когда он повзрослел, стадо кормило Стампи. Я видела, как слоны разработали четкий план, позволяющий вытащить детеныша на крутой берег реки, серию скоординированных действий: несколько слонов утаптывали берег, чтобы он стал более пологим, другие выводили детеныша из воды, а остальная часть стада помогала втащить его наверх. Вы не можете не согласиться: Стампи и этот детеныш остались живы только благодаря наличию у слонов способности к саморазвитию.
Однако становится еще интереснее, поскольку проявление сочувствия не имеет никаких преимуществ с точки зрения эволюции. Будучи в Пиланесберге, я наблюдала, как однажды слониха наткнулась на застрявшего в грязи у водопоя детеныша носорога. Носороги были возбуждены, что, в свою очередь, расстроило слониху, которая стала топтаться на месте и трубить. Каким-то образом слонихе удалось убедить носорогов, что у нее есть опыт в подобных вещах, — только уйдите с дороги и позвольте помочь детенышу! С точки зрения экологической системы слонихе не было никакой выгоды спасать детеныша носорога. Однако она подошла и в конце концов хоботом вытащила малыша, хотя самка носорога атаковала ее всякий раз, когда слониха пыталась помочь детенышу. Слониха рисковала жизнью ради спасения детеныша другого вида. Точно так же в Ботсване я наблюдала, как матриарх наткнулась на львицу, которая разлеглась рядом со слоновьей тропой, а прямо посреди этой тропы играли ее детеныши. Обычно, когда слон видит льва, то атакует его — слоны считают, что львы представляют для них угрозу. Но эта слониха терпеливо ждала, пока львица соберет детенышей и уйдет с тропы. Объективно говоря, львята не представляли для слонихи угрозы, хотя когда-нибудь они и вырастут… Однако в тот момент они были просто чьими-то детенышами.
