Джоди Пиколт - Время прощаться
— Так и было. Но дело раскрыто. Мы сохраняем только те улики, которые имеют непосредственное отношение к людям, а такие, как пробы грунта и поломанные растения, разный мусор, который в результате, как оказалось, не имел отношения к делу, уничтожается.
— Если здесь уже все перебрали, зачем мы опять будем рыться в коробках?
— Можно десять раз пересмотреть мусор и ничего не увидеть. А потом смотришь в одиннадцатый, и то, что ты искал, оказывается прямо у тебя перед носом.
Он снимает крышку с верхней коробки. Внутри бумажные пакеты для улик, запечатанные скотчем. И на скотче, и на самих пакетах надпись «НО».
— «Но»? — читаю я. — Что в этом пакете?
Верджил качает головой.
— Это инициалы Найджела О’Нилла, полицейского, который в ту ночь искал улики. По протоколу полицейский должен указывать свои инициалы и дату на пакете и скотче, чтобы в суде можно было представить цепочку доказательств.
Он указывает на остальные пометки на пакете. Номер доказательства с подробным перечнем: шнурок, рецепт. Еще один. Одежда потерпевшей: рубашка, шорты.
— Откройте вот эту коробку, — велю я.
— Почему эту?
— Вы же слышали, иногда какой-то предмет способен оживить память. Хочу убедиться, правду ли говорят.
— Потерпевшая не твоя мама, — напоминает мне Верджил.
Насколько я понимаю, этот вопрос пока остается открытым. Но Верджил открывает бумажный пакет, надевает перчатки, лежащие в коробке на полке, и достает шорты цвета хаки и разорванную, задубевшую футболку, слева на груди вышит логотип Новоанглийского слоновьего заповедника.
— И? — торопит меня Верджил.
— Это кровь? — спрашиваю я.
— Нет, пятна от сока. Хочешь быть детективом, будь им, — отвечает он.
И все же мне не по себе.
— В такой форме ходили все в заповеднике.
Верджил продолжает рыться в вещах.
— Вот оно, — говорит он и достает пакет настолько плоский, что, кажется, в нем и нет ничего. Надпись гласит: «Улика № 859, волос, найденный в мешке с трупом». Он прячет пакет в карман. Потом берет две коробки и несет к выходу, бросив через плечо:
— Помоги.
Я следую за ним с оставшимися двумя коробками. Я совершенно уверена, что он намеренно взял те, что полегче. Такое впечатление, что в моих лежат кирпичи. На выходе дремавший Ральф поднимает голову.
— Приятно было повидаться, Верджил.
Верджил поднимает палец.
— Ты меня не видел.
— А разве я что-то видел? — подыгрывает Ральф.
Мы выходим через ту же дверь, что и вошли в полицейский участок, несем коробки к грузовичку Верджила. Ему удается впихнуть все на заднее сиденье, забитое обертками от еды и старыми коробками от компакт-дисков, бумажными полотенцами, майками и пустыми бутылками. Я забираюсь на место пассажира.
— Теперь куда?
— А теперь нужно уговорить в лаборатории провести митохондриальный анализ ДНК.
Я не знаю, что это такое, но звучит как часть серьезного и тщательного исследования. Я впечатлена. Смотрю на Верджила, который, должна сказать, сейчас, когда не пьян, вполне ничего. Он принял душ, побрился, и вместо виски от него пахнет сосновым лесом.
— Почему вы ушли?
Он смотрит на меня.
— Потому что мы достали то, за чем пришли.
— Я имела в виду, почему вы ушли из полиции. Разве вы не мечтали быть детективом?
— По всей видимости, мое желание было не настолько сильным, как твое, — бормочет Верджил.
— Мне кажется, я заслуживаю знать, что получаю за свои деньги.
Он хмыкает.
— Товар.
Он так быстро сдает назад, что одна из коробок переворачивается. Содержимое ее вываливается наружу, поэтому я отстегиваю ремень безопасности и оборачиваюсь назад, пытаясь прибрать беспорядок.
— Сложно теперь разобрать, что улики, а что — мусор с вашего сиденья.
От одного из коричневых бумажных пакетов отклеился скотч, и хранящаяся внутри улика упала в ворох упаковок от рыбного филе из «Макдоналдса».
— Тут же один жир. Кто ест пятнадцать рыбных филе?
— Так не за один же раз, — оправдывается Верджил.
Но я слушаю его вполуха, потому что пальцы ухватились за вывалившуюся из пакета улику. Я усаживаюсь на место, продолжая сжимать крошечную розовую кроссовку фирмы «Конверс».
Потом смотрю на свои ноги.
Сколько себя помню, я всегда носила высокие розовые кроссовки «Конверс». И даже дольше. Это мой каприз, единственный предмет одежды, который я когда-либо просила бабушку купить.
На всех детских фотографиях я в этих кроссовках: сижу, облокотившись на семью плюшевых медведей; или лежу на одеяле, а на носу у меня огромные солнцезащитные очки; или чищу зубы у раковины, абсолютно голая, в одних кроссовках. У моей мамы такие же кроссовки — старые, потрепанные, она еще в институте их носила. Мама не наряжала меня в платья, похожие на свои, и не делала мне стрижек, как у нее, или такой же макияж — у нее не было привычки краситься. Но в одном мы похожи — в этой единственной детали одежды.
Я до сих пор практически не снимаю своих кроссовок. Для меня они словно талисман, а возможно, я суеверная. Если я не буду снимать свои кроссовки, то когда-нибудь… ну, вы меня поняли.
Во рту пересохло.
— Это моя кроссовка.
Верджил смотрит на меня.
— Уверена?
Я киваю.
— Ты когда-нибудь бегала босиком, когда гуляла с мамой по заповеднику?
Я качаю головой. Существовало строгое правило: нельзя входить в заповедник босой.
— Там же не поле для гольфа, — пояснила я. — Повсюду пучки травы, заросли, кустарники. Можно упасть в яму, которую вырыли слоны. — Я верчу в руке крошечную обувь. — Той ночью я тоже там была. Но я все равно не знаю, что произошло.
Неужели я вылезла из постели и пошла бродить по заповеднику? А мама побежала меня искать?
Из-за меня она исчезла?
В голове застучали слова из маминого дневника: «Неприятные воспоминания остаются в памяти. Воспоминания о душевных травмах стираются».
По лицу Верджила ничего невозможно понять.
— Твой отец сообщил нам, что ты спала, — говорит он.
— Я не могла лечь спать в кроссовках. Кто-то из взрослых должен был их на меня надеть и завязать шнурки.
— Кто-то из взрослых… — повторяет он.
Вчера ночью мне снился отец. Он полз в высокой траве у пруда, вырытого в заповеднике, и звал меня.
— Дженна! Выходи, выходи, ты где?
Нам ничего не грозило, потому что два африканских слона находились в сарае, им осматривали ноги. Я знала, что в этой игре «дом» — это широкая стена сарая. И еще я знала, что папа всегда выигрывает, потому что бегает быстрее меня. Но на этот раз я ему спуску не дам.
«Фасолька, — так он меня называл, — я тебя вижу».
Я знала, что он обманывает, потому что начал удаляться от того места, где я пряталась.
Я зарылась на берегу пруда, как это делают слоны, — мы с мамой видели, как они так играют, поливают друг друга из хобота, валяются в грязи, как борцы, чтобы охладиться.
Я дождалась, когда отец минует высокое дерево, под которым Невви и Гидеон готовили ужин для животных — кубы душистого сена, тыкву и целые арбузы. Одного арбуза хватит, чтобы накормить небольшую семью или одного слона. Когда папа оказывается в тени дерева, я выбираюсь из укрытия, где пряталась, и даю стрекача.
Бежать непросто. Моя одежда в грязи, волосы слиплись сзади в жгут. На мои розовые кроссовки налипла грязь из пруда, они промокли, но я знаю, что выиграю. С губ срывается смех, похожий на писк гелия из воздушного шарика.
А папа только этого и ждал. Услышав мой смех, он резко развернулся и помчался ко мне, надеясь перехватить меня до того, как я коснусь грязной ладошкой рифленой железной стены сарая.
Возможно, ему бы и удалось меня догнать, если бы из тени дерева не затрубила Мора. Звук был настолько громким, что я застыла. Слониха размахнулась и ударила моего отца хоботом по лицу. Он упал наземь, прижал руку к правому глазу, который распухал на глазах. Слониха нервно топталась между нами. Отцу пришлось откатиться в сторону, чтобы она его не раздавила.
— Мора, — тяжело дышал он, — все в порядке. Успокойся, девочка…
Слониха опять затрубила, и у меня зазвенело в ушах.
— Дженна, — негромко попросил отец, — не двигайся. — И добавил себе под нос: — Кто, черт побери, выпустил слониху из сарая?
Я расплакалась. То ли из-за страха за себя, то ли за папу. Но за все то время, что мы с мамой наблюдали за Морой, слониха никогда не проявляла агрессии.
Дверь сарая на толстом несущем канате резко отъехала, в массивном проеме стояла мама. Она взглянула на отца, на Мору, на меня.
— Что ты ей сделал? — спросила она папу.
— Ты шутишь? Мы играли в прятки.
— Со слоном?
Продолжая говорить, мама медленно двигалась, чтобы встать между Морой и отцом. Чтобы он мог подняться.
