Наследницы - Мареева Марина Евгеньевна

— Господа учащиеся, если вам холодно, можем вернуться в автобус.

— Нормально.

— Не холодно.

— Терпеть можно.

— Ну хорошо, тогда продолжим…

Третий день дом Иваницких был полон народу: друзья, знакомые, журналисты… Прихожая, где выставили портрет художника в траурной рамке, утопала в цветах. Они были повсюду: в многочисленных вазах и даже в ведрах — живые, на стенах — в виде картин. Художник любил рисовать цветы. Картины висели везде — в прихожей, на лестнице, в комнатах — и так плотно, что за ними не были видны стены, обитые дорогим шелком.

Широкий коридор вел из прихожей в столовые — большую и малую. Столы всегда стояли накрытыми. Кто бы ни пришел — друг или международная делегация — к приему в этом доме были готовы. Так любил хозяин. Сейчас в столовых суетилась дюжина официантов, сервируя столы к поминальному обеду. Все в черных атласных рубашках с черными бабочками.

Темная дубовая лестница поднималась на второй этаж, где находились гостиная, каминная, кабинет хозяина дома, жилые комнаты. Над лестничной площадкой — темный витраж с изображением рыцаря, вооруженного мечом. Из-за недостатка света его нельзя увидеть во всей красе и яркости. По стенам вдоль лестницы кроме картин висят эмали со сценами из Евангелия.

Гостиная заставлена креслами и диванчиками. Так называемый Гоголевский диванчик стоит особняком, на табличке рукой художника размашисто написано: «Ничем не трогать!». Картины, которым не нашлось места в экспозиции, стоят у стен. На небольшом круглом столике из карельской березы словно случайно разбросаны фотографии: хозяин дома с Лайзой Миннелли, с президентом, с Пеле, с Анни Жирардо, с Кобзоном… Все это должно было производить впечатление. И производило: у одних вызывало уважение, у других — зависть.

В доме пахло стариной и богатством, сытостью и уверенностью. Он был чем-то похож на музей Дали в Фигерасе, где все сделано, чтобы позабавить гостя, пустить ему пыль в глаза, заворожить, а самому спрятаться за бархатной портьерой и, оставаясь невидимым, насмехаться над его простотой и наивностью. Создать атмосферу таинственности, чтобы скрыть саму тайну — художник везде и нигде.

Анна Федоровна, вдова Иваницкого, немолодая, но ухоженная блондинка со следами былой красоты, стояла у портрета, где была изображена молодой и красивой. Журналисты, расположившись полукругом, так и сыпали вопросами. Несмотря на усталость и моральную, и физическую — муж угасал медленно, на ее глазах, — она ничем не выдавала себя, держалась достойно, была доброжелательна, отвечала обстоятельно, подробно:

— Это мой портрет Володиной работы. Собственно, он нас и познакомил. Такое ощущение, что это было вчера.

Она не смотрела в глазок камеры, которая стояла перед ней, в мыслях она унеслась в прошлое, в тот счастливый и роковой для нее день, когда уступила бывшему мужу, согласившись пойти с ним на прием в американское посольство. Тогда он еще надеялся, что Анна вернется к нему и все у них будет опять хорошо. Но его надежды не оправдались. Из посольства до дома ее провожал уже другой мужчина.

— Мы познакомились с Владимиром Григорьевичем на приеме в американском посольстве. Он почти сразу сказал мне: «Я хочу, чтобы вы мне позировали». Я согласилась.

В гостиную внесли новые охапки цветов, в картонной коробке — телеграммы и письма с соболезнованиями. Это была уже третья коробка.

— Я позировала ему на Масловке. Зима. Холод ужасный, как сегодня. Он варил мне грог на какой-то допотопной спиртовке. Верочке тогда было лет шесть, я брала ее с собой, чтобы застраховать себя от возможных Володиных посягательств.

— Госпожа Иваницкая, — обратилась к ней переводчица, она говорила с легким акцентом, — госпожу Ригби из телекомпании Би-би-си интересует, является ли ваша дочь Вера приемной дочерью господина Иваницкого?

— Да, это так, но я никогда не делала из этого тайны.

В дверях показался охранник и едва заметно махнул Анне Федоровне рукой.

— Господа журналисты, надеюсь, я ответила на все ваши вопросы. Благодарю вас и прошу прощения: дела требуют моего присутствия. Олег, — она подошла к высокому мужчине приятной наружности, взяла его под руку, и они медленно стали спускаться по лестнице в прихожую, — там Георгий приехал. — Она с тревогой взглянула на Олега. — Я что-то не вижу Верочки. Где она может быть?

— Не знаю. Я был занят на кухне — встречал машину с продуктами из «Арагви».

— Аня, я пришел, как видишь. — Навстречу им шел моложавый мужчина лет шестидесяти, под тянутый, с умным сильным лицом, широкоплечий, с проседью в черной копне волос. Судя по акценту — грузин. Он был в роскошной шубе нараспашку, в руках — огромный букет роз, который он, встав на колено, возложил к портрету художника. — Я пришел, потому что не мог не прийти. Не вели казнить, вели миловать.

— Здравствуй, Георгий. — Анна Федоровна обернулась к Олегу. — Познакомься, это Георгий Китовани, художник, старинный друг Володи. Верочка полдетства просидела у него на шее в буквальном смысле. Баловал ее сильно. Это с него Володя сделал скульптуру, что стоит во дворе.

— Олег. — Олег протянул руку Георгию, которую тот пожал крепко и многозначительно.

— Олег — муж Верочки, соответственно мой зять.

— Был друг, да раздружились. Чья вина? Моя вина, — Георгий говорил, глядя в глаза Анне Федоровне. Смысл сказанного был понятен только им двоим и художнику, который смотрел сейчас на них с фотографии.

— Пришел — и слава богу.

— Неужели прощаешь?

— Прощаю, и Володя бы простил. Раздевайся, Георгий, и проходи. Не могу уделить тебе сейчас внимание, потом поговорим, мне нужно еще дать кое-какие распоряжения на кухне.

Подошел охранник:

— Анна Федоровна, куда корреспонденцию складывать? Я уже коробки под это дело использую.

— Отнеси их ко мне в комнату, я потом посмотрю. А ты Веру случайно не видел?

Вместо ответа охранник показал пальцем под лестницу. Анна Федоровна направилась было в указанном направлении, но ее окликнули.

— Катюша, милая, ты одна? — Она с тревогой посмотрела на молодую женщину хрупкого телосложения. — А где Галина Серафимовна?

— Мама, к сожалению, немного задерживается. Примите наши соболезнования.

— Спасибо, девочка, и маме твоей наши соболезнования. Представляю, как ей сейчас тяжело. Они так были дружны с Володей, он любил ее, ценил, уважал. — Она печально вздохнула. — Поднимайся пока наверх. Я сейчас подойду.

Анна Федоровна обогнула лестницу, миновала маленький коридорчик, вошла в небольшое помещение, где садовник хранил свой инвентарь. Вера сидела на перевернутом пластмассовом ведре, в ее глазах были слезы.

— Верочка, милая, пойдем к гостям, неудобно. Что ты тут делаешь? Все уже собрались.

— Не понимаю… не понимаю… Зачем надо… эти винегреты резать? Дом полон чужих людей, все жуют, водку хлещут… Мам… папа умер… видеть никого не хочу. Мам, как теперь жить, а? Как?

— Успокойся, Верочка, успокойся. Это христианский православный обычай. Его еще никто не отменял.

Частная телекомпания «Хорошо продакшн» находилась на Зоологической улице. Сотрудники ласково называли место работы зверинцем, а себя хорошистами. Компания специализировалась на производстве развлекательных программ. Главная — Наталия Георгиевна Иванова, красивая женщина под сорок, была с сотрудниками строга, но справедлива. Амикошонства не допускала, голоса на подчиненных не повышала. Коллектив сколотился что надо: хорошие специалисты, хорошие люди, единомышленники. Все производные от слова «хорошо» были в чести у сотрудников компании. Когда хотели похвалить, говорили: «Хорошо поработал»; выражая неодобрение: «Ах, как нехорошо поступил. Двоечник!»

Дарья пришла в компанию год назад, еще студенткой последнего курса факультета журналистики МГУ. Первое, о чем спросила ее Наталия Георгиевна, есть ли у нее дома какая-нибудь живность. На недоуменный Дарьин вопрос, каким образом это связано с ее будущими обязанностями, шефиня посоветовала обратиться за разъяснениями к Леше, старейшему работнику компании, кошатнику со стажем. Получив ц.у., Дарья была представлена будущим коллегам.