Екатерина Мурашова - Одно чудо на всю жизнь
Обстановка в лощине постепенно совершенно меняется. Инопланетяне исчезли, Марина уже в руках отца, вроде можно бы и расходиться, но ребята не расходятся. Они тянутся друг к другу: вернее, класс двигается в сторону стаи. Конечно, Альберт вопьётся в Косого с вопросами по поводу космического корабля, но и остальные, поражённые, сравнивая свою жизнь с этой, впервые увиденной ими, будут с уважением и удивлением думать о том, как же живут эти ребята без мамы и папы, без крова и заботы. Что-то дрогнет в сердцах гимназистов, какая-то пыль слетит с них, что-то искреннее, настоящее проснётся. Младший Яжембский, Баобаб, твёрдо заверит, что больше он в школу «гениев» ходить не будет, Тарас Варенец клянётся себе, что наконец скажет о своей любви к Марине. Но он сделает ещё больше: он объяснит в гимназии, что на Олимпиаду поедет Витёк Савельев, потому что именно он и есть самый талантливый в классе.
А что же стая? Что изменится для неё? Самые главные мысли Мурашовой о стае связаны с центральной фигурой повести, вожаком стаи Генкой Лисом. Когда Аи повернулась лицом к стае и её глаза встретились с глазами Генки, он впервые подумал о том, что, «сложись всё иначе, и он мог бы когда-нибудь кого-нибудь полюбить». Да, все три брата, из-за беспробудного пьянства отца, родились обречёнными. И свою жизнь, которой, он знал, осталось немного, он положил на то, чтобы спасти самого любимого, Ёську, а тот уже потом позаботится о Вальке. На это уходили все чувства, вся душа. И когда у ног Генки оказался саквояж, принадлежавший Вилли, и он увидел, что там полная программа спасения Ёськи, он понял: случилось первое чудо в жизни, его чудо. Но вид всех ребят, уже смешавшихся в кучу, но неслыханная музыка, а скорее, само его сердце приняло решение: пусть это будет чудо для всех, а может быть, и на всю жизнь! Раздавленный жизнью, урод, карлик, он в этом своём решении поднимается над всеми — и своими, и чужими. Генка в жизни много читал, чаще всего фантастику, там всегда шло очень чёткое разделение: на одной стороне силы добра, на другой — зла. Осматривая поле сражения, Генка пытается выяснить — на какой стороне здесь зло, на какой добро? Он рассуждает очень трезво: если посмотреть снаружи, то зло — это они, стая. Но если посмотреть иначе, то ведь за тех, других, всё родители делают, они всем обеспечены. А кто вступится за них — за Ёську, за Косого, за остальных? Значит, их желание через Вилли обеспечить своё существование — это не зло, и зло им, стае, несут те, кто хочет отнять у них их надежду. По существу, это рассуждение человека, обрекающего себя и стаю на преступный путь и другого пути пока не видящего. Но он понимает и другое: эти чистые ребята «не виноваты в том, что родились в приличной части мира». И Генка, которому, вероятно, осталось недолго жить, приходит к самому важному познанию жизни и человека. Он приходит к убеждению: на самом деле граница добра и зла проходит «внутри каждого человека. И каждый из людей сражается сам с собой». Генке кажется, что свою битву он проиграл. На самом деле именно он из неё и вышел победителем, и, вероятно, именно у него нашлось внутри место для маленькой пушистой души, о которой с такой нежностью мечтал Ёська. Повесть Мурашовой не оставит читателя равнодушным: вопросы, поставленные в ней, остались открытыми.
Евгения Путилова,
доктор филологических наук
Пролог
Говорят, что бывают на свете люди, которые ходят на вечернюю рыбалку только для того, чтобы полюбоваться на закат и послушать, как шумит лес, плещет вода да чирикают и квакают всякие пичужки с лягушками. Сидят себе эти люди на бережку, любуются природой и думают о всяких прекрасных разностях. Много людей на свете, есть, наверное, и такие, но Сёмка Болотников, расположившийся с удочкой на берегу озера Петров Ключ, сроду был другим. Птичек Сёмка не слушал, лягушками брезговал (хотя, когда был совсем мелким, любил надувать их через соломинку), на закат не смотрел, а смотрел исключительно на поплавок и думал о том, что ватник под задницей промок уже почти насквозь и надо бы уходить, пока совсем не стемнело, но западло бросать такой клёв, потому что осень скоро и в другой раз не дождёшься. За Сёмкиной спиной стояло красивое белое ведро из-под импортной краски, в котором лениво шевелили плавниками три хариуса[1],[2] два окуня и десяток плотвиц. Все рыбы имели необычный для карельских озёр тёмный, почти чёрный цвет, из-за которого полосы у окуней были почти незаметны. Сёмка подсёк очередную плотвицу, выпустил в ведро, оглянулся через плечо на чернеющий лес и нервно усмехнулся, некстати вспомнив деревенские байки.
Небольшое озеро Петров Ключ пряталось в лесу недалеко от посёлка, который и сам издавна носил то же, никому не понятное имя. Какой Пётр? От чего ключ? Неведомо никому, да никому и неинтересно, потому что краеведов в поселке Петров Ключ не водилось. Рыбаков было много, но все они рыбачили на Вуоксе[3], где и лодки имелись, и простор, и прочие рыбацкие услады. Про озеро же Петров Ключ ходила по посёлку нехорошая слава. С каким-то даже сказочным, можно сказать, душком. Вслух-то, если прямиком спросить, каждый скажет: дурь всё! — однако, кроме Сёмки, бомжа Парамона да совсем маленьких ребятишек, никто из посёлка на Ключе не ловит и купаться даже в самую жару не идёт. Хотя рыба-то в Ключе есть. И вся чёрная. «Дьявольская!» — так бабка говорила. Ну, так в ухе-то или там на сковородке не разберёшь — дьявольская она или ещё какая… Вкусная — и всё!
А озеро — самое обычное, только вода тёмная какая-то. К Тарасихе прошлым летом племянник-студент с невестой приезжал, так они на этом озере круглый день пропадали. Сёмка из-за кустов подсматривал, как они с невестой меж собой. Интере-есно! Однажды племянник Сёмку поймал, но бить почему-то не стал, смеялся только. Он и про рыб чёрных объяснил, что, мол, они к чёрной воде приспособились естественным отбором, чтоб их в воде не видно было.
А ещё говорят, будто у этого озера дна нет. Вранье всё! Глубокое оно, это точно, и вода холоднющая, у Сёмки, когда нырял, два раза ногу сводило, едва выплыл, но дно-то — есть! Правда, илистое оно и ногу не поставишь, засосёт сразу… Ещё вот кувшинки почему-то на Петровом Ключе не растут. На всех озерах окрест и в заводях на Вуоксе — каждый год хоть косой коси, на летней макушке прямо не вода, а ковёр в жёлтую и зелёную горошку, а в Петровом Ключе — ни одной, как запретил кто. Так, может, им в воде что не подходит… Сёмка выцепил взглядом лукавое покачивание поплавка и, мигом забыв обо всём, напрягся в ожидании добычи. Вдруг словно какое-то бесшумное крыло махнуло над водой, и плотвичка, взблеснув в глубине, исчезла. Веером рассыпалась стайка мальков, и истошно закричала какая-то птица в подлеске. Сёмка вздрогнул, едва не выронив удочку, выругался, повертел шеей из стороны в сторону, ёрзая по замасленной горловине старого ватника, и только после догадался взглянуть вверх…
