Василий Шарлаимов - Степан и муза
— Кажется, влипли.
***Из нижнего яруса пиццерии медленно поднялся солидный, уже не молодой мужчина, в строгом, но дорогом костюме с табличкой на груди.
— По-видимому, управляющий, — невольно подумал я.
— Со строгим взором, стриженой бородкой,
Шаблонных правил и сентенций кладезь, — непроизвольно вспомнились шекспировские строки.
Степан невозмутимо направился к управляющему, вытаскивая пачку банкнот из внутреннего кармана куртки:
— «Tenha calma! Pago para todas danificações!»[4]
Повар, робко выглядывавший из-за широкой спины управляющего, как завороженный, не мигая, уставился на шуршащие банкноты. Глаза его, казалось, вот-вот выпадут из орбит, а безвольно отвисшая челюсть коснется его пупка. Лишь неожиданно свалившийся с колпака корж, вывел его из тяжёлого гипнотического транса.
Степан минут пять что-то настойчиво объяснял недоверчивому администратору на португальском языке и, наконец, уговорил.
— O`kаy! — веско произнес управляющий и что-то властно приказал официанткам. Те быстро и проворно смели и вытерли с пола последствия недавней катастрофы. Стол был начисто вымыт, сервирован заново, и мы снова уселись за него с намерением продолжить нашу прерванную трапезу. Вот только стул более походил на раздавленную блоху, и даже лесковский Левша вряд ли смог бы восстановить его после наезда моего увесистого сотрапезника. Обломки стула, как останки павшего в неравном бою ветерана, торжественно вынесли в подсобное помещение. Степану же откуда-то принесли новый стул, отличающийся от своих стандартных собратьев особой прочностью и громоздкостью. Администратор же пристроился на освободившемся дальнем столе и принялся составлять скорбный список потерь, понесенных вверенным ему заведением.
Невысокая черноглазая девушка-официантка, принесшая нам пива, бросала на Степана томные выразительные взгляды и всячески пыталась привлечь его рассеянное внимание. Но, увы, тщетно.
Гигант наклонился через стол и с надеждой во взгляде и трепетом в голосе спросил:
— Ну, как мои стихи?
— Феноменально, потрясающе! — искренне произнёс я, абсолютно не льстя Степану. Феномен творчества гиганта изящной словесности до основания потряс пиццерию «Селешты», а также всех, кто имел несчастье находиться в ней. Степан зарделся, как красна девица.
— Незабываемо! Сногсшибательно! — пылко продолжал я. — Куда до тебя Шекспиру с его:
«Две самых ярких звёздочки, спеша
По делу с неба отлучиться, просят
Её глаза покамест посверкать.
Ах, если бы глаза её на деле
Переместились на небесный свод!
При их сеянье птицы бы запели,
Принявши ночь за солнечный восход».
Степан с минуту задумчиво молчал, очевидно «переваривая» услышанное.
— А знаешь, тоже неплохо! — наконец, с видом знатока заметил он. — Вот только рифма у твоего Шекспира явно хромает.
— Степан! А почему твои стихи на русском языке? — поинтересовался я. — Ведь в Тернополе большинство населения говорит на украинском.
— Так уж вышло, что с малолетства я жил и рос на Колыме. Мои родители уехали туда на заработки на золотые прииски. Там родилась моя младшая сестра. Ходил я в русскую школу, играл с детьми, разговаривавшими по-русски. А когда родители вернулись в Тернополь, то я уже был чересчур взрослый, чтоб заново переучиваться. Да и Катюха, хоть её родители и тернопольчане, росла и училась в Крыму, где тоже разговаривают по-русски. Честно говоря, мне стыдно, что я плохо знаю родной язык. Но, клянусь тебе, заработаем с Катюхой деньги на квартиру, вернемся домой и я обязательно выучу украинский язык, — твердо заявил Степан.
— В твоих стихах есть крошечный изъян, — после небольшой паузы мягко сказал я. — Всё-таки называть любимую женщину Катюхой как-то неблагозвучно. Ведь можно сказать Катя, Катерина.
— Да уж так я привык. Да и вся рифма тогда рухнет! — обиделся Степан. — Я и так столько времени её подбирал!
— Ведь ты влюблен, так крыльями Амура
Решительней взмахни и оторвись! — патетично воскликнул я.
— Шекспир… — полувопросительно, полуутвердительно произнес Степан, и я удивился, насколько быстро он смог распознать стиль великого поэта. — Послушай, Василий! Познакомь меня с этим Шекспиром. Похоже он очень умный мужик. Мне кажется, где-то я уже слышал эту странную фамилию.
Неожиданно в серо-голубых глазах Степана отразился немой вопрос, который он явно стеснялся задать.
— Не волнуйся! Он совершенно случайно не еврей, — успокоил я гиганта, и на его лице отчетливо проявилось выражение облегчения. — Но познакомить тебя с ним не могу. Он умер.
— Как умер?! Несчастный случай на производстве?! — ужаснулся Степан.
— Можно сказать и так, — печально вздохнул я. — Судя по его сонетам, он не смог пережить измены возлюбленной и предательства друга.
— Похоже, у него была слишком ранимая душа, — уныло молвил Степан. — И давно он умер?
— Нет, не очень. Около четырехсот лет назад, — скорбно ответил я.
Степан недоуменно уставился на меня. Но, видимо, подумав, что ослышался, безнадежно махнул рукою:
— Ну, умер, так умер. Ничего не попишешь. Все там будем. Но что же мне делать со стихами?
— А ты начни так: — предложил я. — О, милая Екатерина…
— …Твой бюст, как сказочная дыня, — выпалил Степан, которого явно донимал зуд творчества.
— Это как? На вкус или на цвет? — саркастически полюбопытствовал я. — Трубадур ты мой тернопольский! Ты должен четко определиться, что ты пишешь: гимн возлюбленной или трактат по бахчеводству. Так ты и самого Ронсара переплюнешь!
— А это ещё кто такой? — изумился Степан.
— Французский поэт эпохи Возрождения. Отец эротической лирики, — пояснил я.
— И что он, к примеру, такого написал? — подозрительно прищурился гигант.
Я сморщил лоб и, проклиная склероз, напряг свою предательскую память:
О, постой! О, погоди!
Я умру! Не уходи!
Ты как лань бежишь тревожно.
О, позволь руке скользнуть
На твою нагую грудь.
Иль пониже, если можно, — наконец, процитировал я.
Степан крепко задумался. Он застыл в позе Роденовского «Мыслителя», сосредоточенно всматриваясь в точку, находящуюся где-то за моей спиной, будто я был абсолютно прозрачным. На лбу его собрались суровые складки, вены на висках вздулись. Казалось еще немного, и он трагическим, надрывным от безысходности голосом воскликнет:
— Быть или не быть, вот в чем вопрос.
— Нет! До уровня Ронсара мы опускаться не будем! — вдруг категорично заявил Степан. — Так что ты там говорил о Екатерине?
Я собрался с духом и начал заново:
О, милая Екатерина!
Когда твой щебет соловьиный…
…Доходит до моих ушей,
Я сам пою, как соловей!
— восторженно закончил стих достойный наследник величайших поэтов прошлого и современности.
Я с сомнением поглядел на уши Степана. Их величина и форма никак не располагали к возвышенным чувствам.
— Давай попробуем заменить лопоухость чем-нибудь более романтичным, — осторожно предложил я.
— Каким это образом? — насторожился Степан и с опаской отодвинулся от меня на полметра.
Я снова собрался с мыслями, поднял глаза к потолку и произнес:
— О, милая Екатерина!
Когда твой щебет соловьиный
Ласкает слух, моя душа….
— …От кейфа тащится, шурша! — взревел гигант, вскакивая со стула.
— Это крыша у тебя поехала тихо шифером шурша! — взбесился я. — Ты ведь любимой женщине пишешь, а не наркоману — собрату по ржавой игле! Пиши, что хочешь!
— Извини, друг! — виноватым голосом попросил прощение Степан. — Сам не знаю, как это у меня вырвалось. Так что ты там надумал на счёт души?
— Попробуй теперь вспомни о душе после твоего вульгарного «кейфа»! — сердито пробурчал я и в очередной раз напряг извилины своего мозга:
— О, милая Екатерина!
Когда твой голос соловьиный
Коснется струн души моей…
— …Я сам пою, как соловей! — восторженно возопил Степан. — Замечательно! Изумительно! Поразительно! Дай я тебя облобызаю!
И, распахнув свои объятья, он бросился ко мне через стол, смахнув по пути на пол два стакана, несколько бутылок пива и фарфоровую пепельницу. Под хрустальный звон разбивающейся посуды гигант трижды звонко расцеловал меня, да так, что у меня перехватило дыхание и в глазах совершенно потемнело. От таких горячих поцелуев проснулась бы не только Спящая Красавица, но и вся её ближняя и дальняя родня.
— Ему бы в реанимации работать! — приходя в сознание, подумал я.
— Степан! Ты можешь сидеть спокойно, не вскакивая из-за стола? — прохрипел я, вырываясь из объятий колымского медведя. — А то этой забегаловке придется закрыться на неделю, чтобы восстановить запасы разбитой посуды и испорченной мебели после твоего незабываемого визита.
