Милан Кундера - Обмен мнениями
Флейшману послышалась язвительность в словах патрона, и он произнес, как ему казалось, холодным тоном:
— Оставьте меня в покое с вашей луной. Я, как и вы, пришел сюда пописать.
— Дорогой мой Флейшман, — сказал растроганно патрон. — В этом я вижу искреннее проявление исключительной душевной чуткости в отношении стареющего начальника.
И оба они устроились под деревом, чтобы произвести действие, которое патрон, с необыкновенным подъемом и находя все новые эпитеты, сравнивал с богослужением.
Второй акт
Прекрасный саркастичный юноша.
На обратном пути, идя по длинному коридору, патрон отечески положил руку на плечо студенту мединститута. Студент мединститута был уверен, что лысый ревнивец заметил поданный докторессой знак и все его дружеские излияния не что иное, как издевка. Разумеется, он не мог сбросить длань патрона со своего плеча, отчего его раздражение только усилилось. Единственное, что утешало Флейшмана, — это то, что, вне себя от гнева, он видел себя в гневе, видел выражение своего собственного лица и был удовлетворен видом того молодого человека, который возвращался в ординаторскую и должен был, ко всеобщему изумлению, предстать совсем другим: саркастичным, язвительным, демоническим.
Когда они вошли в ординаторскую, Элизабет находилась в центре комнаты и безобразно виляла бедрами, выводя какой — то мотив. Доктор Хавель не поднимал глаз, а докторесса, предупреждая испуг вновь прибывших, пояснила:
— Элизабет танцует.
— Она немного опьянела, — добавил Хавель.
Элизабет не прекращала волнообразно двигать бедрами и бюстом перед опущенным лицом доктора Хавеля.
— Где же это вы научились так мило танцевать? — спросил патрон.
Флейшман, преисполненный сарказма, демонстративно засмеялся:
— Ха! ха! ха! Мило танцевать! Ха! ха! ха!
— Я видела этот номер в стриптиз — клубе в Вене, — ответила патрону Элизабет.
— Ай — яй — яй, — с мягкой укоризной покачал головой патрон. — С каких это пор наши медсестры стали завсегдатаями стриптиз — клубов?
— Разве это запрещено, патрон? — спросила Элизабет, тряся перед ним бюстом.
Желчь, переполнявшая Флейшмана, искала выхода.
— Вам нужен бром, а не стриптиз, — сказал он. — В конце концов вы всех нас изнасилуете.
— Вам — то как раз нечего бояться. Сопляки меня не интересуют, — оборвала его Элизабет, извиваясь вокруг Хавеля.
— И вам понравился стриптиз? — дружелюбно поинтересовался патрон.
— Ну еще бы! Там была одна шведка, со здоровыми грудями, но у меня — то они намного красивее, — (говоря это, она поглаживала свою грудь), — и еще одна девица, которая прикидывалась, что купается в мыльной пене, в какой — то ванночке из картона, потом еще мулатка, которая мастурбировала перед публикой, это, пожалуй, лучшее, что там было.
— Ха! ха! — сказал Флейшман, доводя свой дьявольский сарказм до пароксизма. Мастурбация — это как раз то, что вам нужно.
Печаль в виде крупа.
Элизабет продолжала танцевать, но со зрителями ей, без сомнения, повезло гораздо меньше, чем танцовщицам венского стриптиз — клуба: Хавель сидел опустив голову, докторесса смотрела с едва заметной улыбкой, Флейшман с негодующим осуждением, патрон с отеческой снисходительностью. И круп Элизабет, обтянутый белой тканью передника медсестры, кружил по комнате, как солнце, безупречно круглое, но угасшее и мертвое (закутанное в белый саван), солнце, которое равнодушные и смущенные взгляды присутствующих обрекали на жалкую ненужность.
В какой — то момент показалось, что Элизабет и впрямь начнет раздеваться, поэтому патрон вмешался с тревогой в голосе:
— Элизабет! Тут все — таки не Вена!
— Чего вы испугались, патрон? Так вы хотя бы будете знать, как должна выглядеть голая женщина! — заявила Элизабет во всеуслышание и, опять повернувшись к Хавелю, угрожающе потрясла грудью: — Ну что, Хавель? Что это за похоронный вид? Выше голову! Кто — то умер? Ты в трауре? Взгляни на меня! Я же жива! И не собираюсь умирать! Я еще вовсю живу! Я живу! — И когда она произносила эти слова, ее круп был уже не крупом, а самой печалью, печалью без единого изъяна, которая, танцуя, обходила комнату.
— Все, Элизабет, перестаньте, — сказал Хавель, не отводя взгляда от пола.
— Перестать? — сказала Элизабет. — Но я же танцую для тебя! И сейчас я устрою стриптиз! Несравненный стриптиз! — И она развязала завязанный на талии передник и бросила его на письменный стол жестом танцовщицы.
Опять послышался испуганный голос патрона:
— Элизабет, мы все будем очень рады, если вы нам устроите стриптиз, но где — нибудь в другом месте. Здесь, видите ли, больница.
Несравненный стриптиз.
— Я умею себя вести, патрон! — ответила Элизабет. Она осталась в бледно — синем платье медсестры с белым воротничком и продолжала извиваться.
Затем она положила ладони на бедра и провела ими вверх по телу, пока они не легли на плечи, потом ее левая рука заскользила по правой, а правая по левой, после чего Элизабет сделала движение в сторону Флейшмана, как если бы она бросила ему свой корсаж. Флейшман вздрогнул и отшатнулся.
— Малыш, ты его уронил! — прокричала ему Элизабет.
Опять положив руки на бедра, она провела ими вдоль ног; согнувшись, она приподняла правую ногу, затем левую. Потом, посмотрев на патрона, сделала правой рукой жест в его направлении, бросив ему свою воображаемую юбку. Патрон вытянул руку и сжал пальцы в кулак, другой рукой он послал Элизабет воздушный поцелуй.
Сделав еще несколько извивающихся телодвижений и пройдя несколько шагов, Элизабет встала на цыпочки, завела за спину согнутые в локтях руки и сцепила пальцы. Потом, жестом танцовщицы, она развела руки, погладила левое плечо правой рукой, а правое — левой и опять сделала руками грациозное движение, на этот раз в сторону доктора Хавеля, который ответил смущенным жестом. Но Элизабет уже продолжала величественно двигаться по комнате, обходя одного за другим своих четырех зрителей и выставляя перед каждым символическую наготу своего бюста. Чтобы закончить, она остановилась перед Хавелем, опять повращала бедрами и, слегка нагнувшись, провела ладонями по бедрам, спускаясь к ступням; как и в прошлый раз, она подняла сначала одну ногу, потом другую и торжествующе выпрямилась, держа большим и указательным пальцами поднятой правой руки невидимые трусики. И опять она сделала грациозное движение в сторону Хавеля.
Явившись во всем блеске своей фиктивной наготы, Элизабет ни на кого уже не смотрела, даже на Хавеля. Полузакрыв глаза и склонив голову на плечо, она смотрела на свое тело, не прекращая волнообразных телодвижений.
Затем надменность исчезла, гордо выпрямленная спина дрогнула и расслабилась, и Элизабет уселась на колени доктору Хавелю.
— Уф, как я устала, — сказала она зевая и отпила глоток из стакана Хавеля. — Доктор, — спросила она Хавеля, — у тебя нет каких — нибудь таблеток, чтобы проснуться? Не идти же мне в самом деле спать!
— Для вас все, что хотите, Элизабет, — ответил Хавель; он приподнял Элизабет со своих колен, усадил ее на стул и направился к аптечке. Найдя сильное снотворное, он протянул две таблетки Элизабет.
— Это меня разбудит? — спросила она.
— Так же точно, как меня зовут Хавель, — ответил тот.
Прощальные слова Элизабет.
Проглотив две таблетки, Элизабет хотела снова усесться на колени к Хавелю, но он их раздвинул, и Элизабет упала.
Хавель сразу же пожалел о сделанном, он совсем не хотел так унизить Элизабет, его движение было скорее рефлекторным и было вызвано непритворным отвращением при мысли ощутить бедра Элизабет на своих коленях.
Он попытался ее поднять, но она с каким — то жалким упорством всем телом прижималась к полу.
Флейшман вырос над лежащей Элизабет:
— Вы пьяны, идите проспитесь!
Элизабет посмотрела на него снизу вверх с безграничным презрением и (наслаждаясь патетическим мазохизмом своего распростертого на полу существа) сказала ему:
— Хам, дурак. — И еще раз: — Дурак.
Хавель опять попытался ее поднять, но она яростно вырвалась и разразилась слезами. Все растерянно молчали, и в наступившей тишине рыдания Элизабет разносились по комнате, как скрипичное соло. Спустя какое — то время докторесса догадалась тихонько засвистеть. Элизабет резко поднялась с пола и направилась к двери. Взявшись за ручку, она повернулась и сказала:
— Хамье. Хамье. Если бы вы только знали. Но вы ничего не знаете. Вы ничего не знаете.
Обвинительная речь патрона против Флейшмана.
За уходом Элизабет последовало молчание, которое первым прервал патрон:
— Видите, Флейшман, вы утверждаете, что полны сочувствия к женщинам. Но раз вы сочувствуете им, почему же вы не посочувствуете Элизабет?
