Юрий Коротков - Виллисы
— Отстань.
Нина вскинула голову, прислушиваясь к шагам в коридоре.
— Галина!
Юлька метнула сигарету в окно, девчонки попрыгали в кровати, накрылись одеялами и замерли.
Галина Николаевна открыла дверь, включила свет.
— Кто курил?
Ийка села на кровати, испуганно хлопая глазами спросонья. Остальные старательно спали.
— Кто курил, я спрашиваю?! Напишу всем по замечанию — не плачьте потом!..
— Как думаешь — напишет? — шепотом спросила Нина, когда дверь за воспитательницей закрылась. — У меня уже есть одно.
— Да нет, пугает, — шепотом ответила Света.
— А надымили — фу! — пробормотала Ия.
— Ладно, девки, спим…
Юлька лежала с открытыми глазами, закинув руку за голову. Привычно ныли суставы и мышцы ног, болела правая стопа. Юлька подтянула колено к груди, ощупала пятку — жесткий болезненный бугор еще увеличился, «шпора» росла. Надо было оперировать прошлым летом… Теперь поздно: впереди экзамены, первый год в театре. Пока терпимо, потом сколько-то можно продержаться на заморозке. Юлька давно привыкла к ежедневной боли: если ничего не болит — значит, плохо работала, день прошел впустую…
Потом вспомнился разговор с матерью, и опять подкатила к горлу злая обида. Для самой Юльки все было ясно и просто: отец — враг. Не враг даже — чужой человек. Юлька и думать забыла о нем, если бы не письмо матери.
Отец ушел восемь лет назад, в последнюю Юлькину зиму в Руднике. Что отец ушел, объяснили сердобольные соседки, зачастившие к матери. А что значит ушел? — жил через улицу, каждый день встречался у магазина или Дома культуры под руку с молодой красивой теткой, бухгалтершей из леспромхоза. Юлька цеплялась за отцовский рукав, тянула домой: «Пойдем, пап, ну пойдем! Мамка плачет!» Потом мать начала пить, не столько от горя, сколько от внимания участливых к чужой беде соседей. Распахивалась дверь, Витька, Юлькин одноклассник, живущий через забор, радостно кричал, едва видный в густых клубах морозного пара: «А ваша-то опять напилась, несут!», следом соседи или вовсе незнакомые мужики волокли мать, и соскочившие наполовину материны сапоги гребли носками снег.
Позже Юлька узнала, что мать виделась с отцом, просила — не вернуться, не денег — уехать куда-нибудь, но те не уехали, так и ходили под руку в Дом культуры в кино и на праздничные собрания, гордые, не слышащие ни шепота, ни громкой ругани за спиной.
Однажды, весной уже, Юлька подкралась к дому, где бухгалтерша снимала комнату, — те смотрели телевизор, обнявшись перед экраном, — и просадила оба стекла ржавым тяжелым замком, найденным здесь же, в чужом дворе. Стекла еще сыпались на пол, а отец уже выскочил в апрельскую грязь в шлепанцах и в майке. Юлька и не пыталась убежать, стояла, ждала, сунув руки в карманы. Отец замахнулся было, узнал дочь и сказал только, подтолкнув к калитке: «Дура ты, Юлька, ей-богу…»
Неужели мать забыла, как поднимала ее с постели, вернувшись среди ночи, и втолковывала, раскачиваясь на валком табурете на кухне: «Всем им одного надо, Юлька, поняла? Говорят — заслушаешься, а нужно всем одного, запомни, какой бы ни был…»Десятилетняя Юлька стояла перед ней и запоминала…
Раньше всех из девчонок «сорвалась с резьбы» Ленка Ильинская — в пятом классе, в пятнадцать лет. Отпросилась на выходные к тетке в Подмосковье, а оказалось — летала на юг со взрослым парнем-журналистом. Мелькал такой — умница в больших роговых очках — по телевизору, путал взрывоопасной обстановкой на Ближнем Востоке. Все было рассчитано по минутам: в пятницу с уроков на самолет, в понедельник с самолета в класс. Ленка в душе хвасталась загаром, взахлеб рассказывала разинувшим рот девчонкам, как красиво все это было — ночью на берегу моря, шампанское, шум прибоя, — и вдруг заревела: «Дуры! Вы даже представить не можете… как в сказке!..»
Неделю она ждала продолжения сказки, не дождалась и сама пошла искать любимого. А когда нашла, тот досадливо покривился и сказал: «Слушай, ведь здорово было, правда? Пусть так и останется. Зачем все опошлять? Ждать, когда жена в отпуск уедет? Ключи у друзей клянчить? Давай просто будем вспоминать. Надо уметь устраивать себе маленькие праздники…» Месяц Ленка ходила как пьяная, с безумными глазами, а потом — понеслась напропалую.
Вскоре она залетела. Очередной мальчик, виновник торжества, тут же исчез, растворился в пространстве. Самое страшное было то, что трехмесячный срок выходил задолго до каникул, а отчисляли за это мгновенно, без разговоров. Ленка перепробовала все, травилась йодом и таблетками, потом, по совету старших девчонок, переспала с семейным мужиком и свалила все на него. Тот с перепугу устроил ее на подпольный аборт. После уроков Ленка поехала в больницу, вечером вернулась в интернат, на следующий день танцевала во Дворце съездов, а после спектакля обливалась кровью в гримерке. Кто-то настучал, и в понедельник утром, перед началом урока педагогиня Наталья Сергеевна вызвала ее, обмершую от ужаса, в центр зала, отхлестала по щекам и сказала, обращаясь ко всем:
— Не умеешь — не берись! — брезгливо кивнула Ленке. — Пошла на место. Работаем!..
Следом за Ильей начались романы у других девчонок. Только Света ничего не замечала до поры до времени. Потом вдруг заинтересовалась разговорами в раздевалке, внимательно слушала, выбрала мальчика из тех, что табуном ходили за ней, поманила пальчиком… а после пожала плечами — ничего особенного! — и тут же забыла про него.
Юлька никого не осуждала, только совсем уже не понимала, когда в интернате — в комнате, где еще три девчонки то ли спят, то ли притворяются…
Все это не для нее. Она ученая. Когда с ней пытались знакомиться, Юлька с каменным лицом проходила мимо, а коснись кто — ударила бы не задумываясь.
Всем им одного надо. И этому долговязому панку, которому все равно, что Илья, что Света. И его приятелю… А вдруг правда придет?.. Юлька засыпала, мысли путались. Контрольная по французскому… Надо написать Зойке, старшей из оставшихся дома сестер, — выяснить, что там происходит… Последние пуанты остались, все разбила. Надо заказывать новые, а денег нет и не будет…
Юлька проснулась ночью от голода. Потянулась было к тумбочке, где лежали на этот случай маленькие черные сухари, но услышала, как тихо плачет в подушку Нина, — и затаилась, согнувшись от голодной, сосущей боли в животе.
* * *А утром за окном были те же густые синие сумерки; девчонки, молчаливые, медлительные, нечесаные, в наброшенных на плечи халатах, тянулись в умывальник с полотенцами и зубными щетками — малыши спали на ходу, налетали друг на друга и на стены, — стелили постели, шли в столовую на завтрак, складывали в пакет балетки и пуанты, собирали перед зеркальной дверцей шкафа волосы в «кичку» на затылке, натягивали лосины, купальники и хитоны, расходились по залам, занимающим весь периметр второго этажа, навстречу из своего вестибюля поднимались румяные с мороза, шумные москвичи, коротко звенел звонок, объявляя начало занятий, и все длилось, длилось бесконечное зимнее утро.
Первым уроком сегодня был класс — классический танец. Педагог Наталья Сергеевна, как всегда подчеркнуто прямая, со вскинутым холодным холеным лицом, с двойной ниткой жемчуга на высокой шее, вошла в зал.
Поклон педагогу, поклон концертмейстеру, и девчонки разошлись по привычным местам у станка. Место у станка имело свое значение и строго соответствовало табели о рангах, — человек посвященный сразу мог увидеть, кто есть кто. На средней палке, напротив зеркала стояли первые ученицы — в центре Света Середа, рядом с ней Юлька и Ия. На правой, у окна, — середняки, «корда», кордебалет, на левой, которую заслонял от зеркала рояль, — «глухая корда». Крайней, «под роялем», стояла Нина.
За восемь лет все девчонки не раз поменяли место у станка. Только Света неизменно стояла в центре. Она была не просто первой — единственной, выше оценок, экзаменов, интриг педагогов и богатых родителей, всей околобалетной суеты, — потому что такой балериной можно только родиться. Она танцевала так же естественно, как ходила или смеялась. Училась легко, будто вспоминала подзабытые движения, даже на ежедневных занятиях по классу не просто работала — танцевала свое настроение, утро за окном — светлое или пасмурное. Именно на Свету Наталья Сергеевна ставила выпускной спектакль — не «Коппелию» или «Тщетную предосторожность», а «Жизель» с Надеждой Павловой в главной партии: Павлова — Жизель, Светлана — Мирта. Расчет был очевидный: сходящая уже, отяжелевшая Павлова в первом акте и эффектный выход Светы в сложной прыжковой партии Мирты — во втором…
Еще недавно рядом со Светой у станка стояла Нина, резкая, немного грубоватая, но очень сильная по технике. У нее был фантастический прыжок — она вылетала как из пушки. Как-то на спор с девчонками прокрутила сорок восемь фуэтэ. На втором курсе Нина вдруг стала разъезжаться вширь, по-бабьи округлились бедра, появился выпуклый, как у гусыни, живот, толстые защипы на боках, исчезла талия. Она начала курить, пыталась голодать и заниматься йогой, но фигура по-прежнему оплывала, вес нарастал. Нина уже с трудом выдерживала весь урок на пальцах, дважды рвала связки. Она оказалась среди «корды», отошла по правой палке от зеркала в дальний угол, потом в обратном направлении — по левой.
