Алексей Мальцев - Призрачно всё...
Правда, есть еще Павел. К нему Ольга и направлялась сейчас, чтобы выплакаться. Он должен ее понять. Настоящий друг. Она не представляла, как между ними могло по-другому все сложиться.
Не грузись, попса!
От грустных мыслей его отвлек остановившийся неподалеку черный «лексус». Вернее, ножка в лакированной туфельке, ступившая на асфальт из проема задней дверцы. Она застыла на секунду, как бы давая себя получше рассмотреть. Аркадий беззастенчиво уставился на нее, совершенно не заботясь о том, как это выглядит со стороны.
Да, ему под сорок. Ну так что, он перестал от этого быть мужчиной? В той беспросветности, что выпала ему в последние месяцы, подобные чудесные миги он готов ухватывать, как глотки живительного воздуха во время заплыва кролем на двести метров.
Обладательница прекрасной ножки тем временем явилась целиком перед его взором. Кольнув при этом в самое сердце: там, в глубине, шевельнулось что-то совсем забытое. Это что-то не давало отвлечься, притягивало к себе все больше. В груди становилось теплее с каждым ее шагом.
Наконец от обрушившейся на него догадки Аркадий выронил скомканную пачку и привстал. Не может быть! Стройная фигурка элегантно проплыла мимо, не удостоив Изместьева взглядом.
Модный бордовый пиджак с юбкой, косынка в тон костюма, сотовый телефон возле уха, солнцезащитные очки. Бизнес-вумен, кажется, так их теперь называют.
От Жанки Аленевской, бывшей его одноклассницы, пожалуй, ничего и не осталось. Но — это она, он не может ошибаться! За ней следом, как водится, зеркально выбритый браток в костюме баксов за пятьсот. Вопросов нет…
Обрывок разговора долетел до его ушей, еще раз подтвердив догадку. Ее голос он ни с чем спутать не может:
— С кредитами поосторожней там, Климушка. Они наших процентов не знают, прикинь по обстоятельствам. С активами я сама разберусь…
— Жанна! — он не ожидал, что получится так громко. Она застыла, обернулась, бросив в трубку своему Климушке короткое: «Я перезвоню». Браток в костюме взглянул на Изместьева так, словно тот против него смог на ринге «достоять» до второго раунда.
— Мы знакомы? — она подошла к Аркадию на расстояние вытянутой руки, ближе — браток не позволил. — Или мне показалось?
— Жанна, это я… Изместьев… Арка, — затараторил тот, проглатывая по полслова. — Одноклассник твой. Не помнишь?
В карих глазах ее появилась искорка.
— Да-да, что-то припоминаю. — Она улыбнулась ему, жестом показывая братку, что волноваться не стоит. — Подходи завтра к банку… часикам к пяти. Я как раз освобожусь. У нас будет пара минут, чтобы поболтать.
С этими словами она резко развернулась, давая понять, что на сегодня разговор закончен. В кармане Аркадия внезапно «проснулся» сотовый. Он автоматически поднес трубку к уху. Ах, черт, как не вовремя!
Кажется, с ним поздоровался мужской голос, странно представился: то ли Карлом, то ли Шлоссером. Аркадий пробормотал:
— Потом, земляк, сейчас не могу. Все — потом, потом.
Отключившись от собеседника и спрятав трубку в карман, он не мог оторвать глаз от удаляющейся фигурки. Внезапно чья-то рука легла ему на плечо:
— Не грузись, попса, телуха явно не для твоего стойла. — Савелий стоял рядом и мутно улыбался. Отец отбросил руку сына, резко отвернулся и пошел прочь. Вслед ему неслось:
— Вот кабы ты на такой же тачке подкатил, тогда тебе… респект и уважуха, а так…
Ничего, кроме самолюбия
Уютный зал ресторана «Солнечная Аджария» переливался всеми цветами радуги. Вечер был в разгаре, официанты сновали туда-сюда, не успевая менять на столах гостей посуду, закуски и напитки.
Особенно их «напрягал» длинный, как торпеда, стол слева от эстрады, во главе которого восседал захмелевший юбиляр, главный режиссер областного театра драмы Егор Кедрач. Его седеющие непослушные пряди то и дело спадали на лоб, заслоняя видимость. Он лихо откидывал их назад, обнажая выпуклый, блестевший от пота лоб. Ему несколько раз предлагали избавиться от пиджака, галстука и жилетки, но он все медлил.
Очередной раз вскочив посреди всеобщего веселья, он призывно постучал вилкой по фужеру:
— Други мои, я еще не наговорился, а посему требую вновь набраться богатырского терпения и меня выслушать… уж в который по счету, не помню… раз! Прошу наполнить, если что у кого опорожнилось… Сердечное всем спасибо за теплоту сердец… За чувство вновь посетившей юности, за свежесть… восприятия…
Заметно пошатываясь, он с трудом подбирал слова, постоянно отвлекаясь на шум эстрады и соседние столики. Сидящие за столом терпеливо помалкивали, держа в руках кто стопки, кто фужеры.
— … Я никогда этого не забуду… Какие бы передряги ни встретились нам в будущем, в какую бы тмутаракань нас ни запихнула коварная судьба, мы все равно останемся робятами оттуда… — при этом он загадочно кивнул в сторону застекленного фасада ресторана, за которым в майской темноте «томились» многочисленные иномарки.
— Откуда? — прошелестело за столом.
— Из далеких, разумеется, восьмидесятых… — развел руками юбиляр. — Мы не предадим никогда наших идеалов. И… сейчас, сегодня, в теперешней неразберихе продолжаем жить по тем принципам. Хотим этого или нет. Это осталось в генах.
Вздох разочарования явился ему ответом, кое-кто поставил стопку на стол, не притронувшись к ней. Юбиляр обиженно замахал руками:
— Хоть спорьте со мной, хоть режьте меня. Но это именно так, поверьте! Как сказал поэт, помните: «Все те же мы… Нам целый мир — чужбина… Отечество нам… какое-то село».
Сидевший на противоположном краю стола абсолютно лысый полноватый мужчина при этих словах склонился к своей спутнице и прошептал на ухо:
— Егорка как выпьет, так начинает ахинею нести… Сейчас говорят: не «…целый мир чужбина», а «… и целого мира мало». Иные времена наступили, и нечего рефлексировать по прошлому. С этим далеко не уедешь… Впрочем, театрал — он и есть театрал…
Спутница, очкастая шатенка, приложив палец к его губам, не дала договорить:
— Будь снисходителен, Павлуш! Это все-таки его юбилей. Где ему еще откровенничать, как не на нашем застолье? Пусть выскажется, глядишь, спектакль про нас поставит. Тебе разве этого не хочется?
Лысый снисходительно усмехнулся, отправив в рот кусочек сельди. Прожевав и проглотив его, иронично взглянул в сторону юбиляра:
— Вот уж в чем я уверен «на все сто», так это в абсурдности твоих слов. Спектакль? Про нас? Начало восьмидесятых — затхлость, не правительство, а дом престарелых. То одни похороны, то другие… А перестройка с антиалкогольной компашкой — вообще провал памяти. То время, откуда мы вышли, сейчас никого не интересует, слышишь, Мариш? Пустые надежды, выкинь из своей очаровательной головки. Лучше скажи, почему Жанет не пришла. Ее Егорка наверняка пригласил.
Шатенка взглянула на Павла поверх очков, как бы прикидывая, стоит ли открывать ему все секреты или нет.
— Словно не знаешь, кто она сейчас. Не удивлюсь, если она на Мальдивах загорает. И менять свои планы из-за юбилея Кедрача не собирается. Это как пить дать!
По взгляду Павла трудно было определить, явилось ли для него новостью услышанное или нет. Он взглянул на угрюмого одноклассника, сидевшего наискосок от него и отрешенно ковырявшего вилкой в салате.
— То-то, я смотрю, Аркаша у нас потерянный, словно на лекции по научному коммунизму. Мечтал школьную любовь встретить, да обломилось… Тоска смертная, понимаю.
— Как ты можешь так говорить, вы друзьями, кажется, были, — наигранно возмутилась Марина. — Возможно, он действительно тоскует. Не вижу в этом ничего предосудительного.
— Мы друзьями были и остаемся. — Павел погрозил однокласснице пальцем, потом закрыл глаза на несколько секунд. — Как там у поэта?..
Красивыми мы были и остались,
Пусть наша прелесть не в изгибах тел.
Пусть плачут те, кому мы не достались,
И сдохнут те, кто нас не захотел!
— Браво, — Марина захлопала в ладоши, но Павел жестом остановил ее и голосом Георгия Буркова из фильма «Ирония судьбы» возразил:
— Я сейчас не об этом! Именно потому, что мы друзья, мы можем говорить друг про друга абсолютно все. Аркадий никогда не мог скрывать своих эмоций. Вот и сейчас все написано у него на лице… его корявым почерком. У всех медиков почерк со временем становится похожим на нитку с множеством узелков. Даже если в школе они по чистописанию были отличниками, заметь, Мариш. Кто их учит этому, спрашивается?
Юбиляр тем временем, чувствуя утомленность слушателей, спешил закончить свою мысль. Цитируя классиков и отбрасывая со лба назад слипшиеся пряди, он приближался к апогею своего тоста:
— Да, мы были в чем-то наивны, идеалисты, одним словом… Но мы — настоящие, сечете, други?! А та шелупонь, что заполонила нонче эстраду, телеящик и Интернет, скорее — мыльные пузыри, накипь. У них нет принципов, они — ненадолго… — голос юбиляра при этом сорвался, он несколько раз кашлянул, чтобы продолжить на той же ноте. — Так давайте ж выпьем на восьмидесятые, за нашу… пред… пред… предперестрой-й-й-ечную юность. Чтобы никогда, слышите, никогда…
