Виктория Токарева - Пираты в далёких морях
— Но если тебе не идёт…
— Но если такая мода…
Я пошёл к брату.
— Она накрасила губы, что тут особенного? — спросил я.
— Дело же не в том, накрасила она их или нет. Дело в том, что она превыше всего любит себя и свои удовольствия! А на меня ей плевать с высокой колокольни! Даже если я завтра попаду под трамвай, она вечером пойдёт в кино и будет говорить знакомым, что ей очень тяжело и надо было отвлечься. Это страшный человек, Митя! Ты её не знаешь! Это — чемпион эгоизма!
Я постоял и пошёл на кухню. Квартира была старая, довоенной постройки, коридоры длинные. Я устал ходить туда и обратно.
— Он говорит, что ты чемпион эгоизма, — сказал я жене брата.
— Просто я ему надоела, и ему надо к чему-то придраться, — на её глазах заблестели слезы. — Я все бросила ради него. Он сломал мою жизнь.
Я вздохнул и пошёл в комнату.
— Она ради тебя все бросила. Нехорошо.
— А что у неё было, чтобы жалко было бросить? Это я бросил больных родителей! Будь проклят день, когда я её встретил. Господи! — Лодя прижал руку к сердцу и поднял глаза к потолку, как святой Себастьян. — Если бы можно было проснуться, и ничего не было. Сон. Если бы можно было вернуться туда, в пять лет назад, я за версту обежал бы тот дом, в котором я её встретил.
— Ладно, — сказал я, — я пошёл!
— Куда? — растерялся Лодя и перестал быть похожим на святого Себастьяна. Стал Лодей. — Как это пошёл?
— Вы просто любите друг друга. А я как дурак хожу туда-сюда.
Я понял: у них шла борьба за власть. Лодя хотел подчинить жену. А жена отстаивала свои права на индивидуальность.
— Но книги… — Лодя пошёл за мной следом.
— Вы помиритесь, и мне придётся везти твои книги назад. Я так и буду — туда, сюда… Некогда мне.
Из кухни выскочила жена брата и схватила меня за руку. Пальцы у неё были тонкие, но очень сильные.
— Подожди! — крикнула она.
— Пусть уходит! — крикнул Лодя и, схватив меня за другую руку, потянул к двери.
Я делал шаг вправо, потом два шага влево, в зависимости от того, кто меня дёргал: Лодя или его жена. Жена была сильнее, и я побоялся за свой плечевой сустав.
— Больно же… — сказал я.
— Пусть останется, поест! Он же два часа внизу сидел! — сказала жена.
Это было справедливо, но Лодя справедливо боялся, что, если я задержусь, их зыбкие отношения примут прежний крен, и тогда Лодя останется без жены, а жена без дачи.
— Не нужна мне твоя дача, — сказала жена, отпуская мою руку.
— Да бери, пожалуйста, — уступил Лодя.
— На что она мне? Сидеть там одной, как сурок…
— Ты одна не будешь. Приятелей много.
— Приятелей много, а ты один.
Жена смотрела на Лодю. Её губы вспухли от слез, как весенние почки. В глазах стояло солнышко.
— Прости меня, — попросила она. — Я больше не буду красить губы.
— Я не могу простить. Я поклялся здоровьем нашего ребёнка. Если я тебя прощу, бог накажет…
— У бога столько дел: времена года менять. Баланс в природе поддерживать. Думаешь, ему есть время слушать твои глупые клятвы?
Жена взяла Лодю за руку, и они пошли по коридору. Вошли в комнату и закрыли за собой дверь.
Я хотел было выйти из квартиры, но не знал, как обращаться с замками.
Я заглянул в дверной глазок. Была видна лестница и лифт, уменьшенный оптикой.
Я пошёл на кухню и сел на табуретку. Очень хотелось есть. На холодильнике лежала газета. Я раскрыл её, прочитал: «Производственное объединение „Кзыл-Ту“ приступило к серийному изготовлению оригинального термоса для хранения и транспортировки обеда из трех блюд…»
Я вернулся к входной двери и стал энергично орудовать с замками. В какой-то счастливый момент дверь раскрылась. Лестница и лифт явились мне в реальных размерах.
«Стандарт»… Тогда получится: «Подсчитано отдельно по номенклатуре и каждому стандарту». Не годится. Может быть, «индивидуальность». Но слово «индивидуальность» применяется только к одушевлённому предмету и не может быть применимо к единице оборудования. Например, моя индивидуальность состоит в отсутствии всякой индивидуальности. Индивидуальность Киры — в том, что она женщина. Главное в ней — это стихия женственности, которая от неё исходит и охватывает людей, зверей и даже неодушевлённые предметы. Когда она держит в руке, скажем, ложку, то это уже не просто ложка, а ложка плюс ещё что-то, весьма загадочное и вкрадчивое.
Все люди, которых я знаю, где-то работают, что-то делают, сеют разумное, доброе, вечное и по десять лет ходят в одном и том же пальто. Кира — ничего не сеет и одевается по завтрашней моде. У неё есть манера — опаздывать на час и на два. Но если бы Кира совсем забыла о свидании, я все равно ждал бы её — день, два, неделю — до тех пор, пока она не вышла бы из дома, скажем, за хлебом и не наткнулась на мою машину случайно.
Мимо машины прошли двое: женщина и девочка лет четырех. Глаза у женщины полны слез, а губы девочки упрямо поджаты.
— Это хамство, — обиженно проговорила женщина. — Хамство, и больше ничего!
— Ну и пусть! — ответила девочка.
Я смотрел им вслед. О! Как бы я хотел, чтобы эта была моя семья. Вернее, вместо жены — Кира. А в дочках могла бы остаться именно эта юная хамка.
Из подъезда вышла Кира. Я смотрю на неё, и у меня настроение как у мальчика, которого взяли в цирк.
Кира садится в машину. Спрашивает:
— Хочешь яблоко?
— Нет, — отказываюсь я. Потом вспоминаю душистую упругость антоновки и говорю: — Вообще-то хочу…
Кира достаёт из сумки два яблока: одно для себя, другое, поменьше, — для меня. При всем своём нежелании жить, она очень следит за своим здоровьем и не забывает о витаминах.
Я поднимаю очки на лоб и начинаю есть. Она искоса следит за мной, и я вижу, что ей все во мне не нравится.
— Может, пойти работать в штат? — раздумывает Кира.
— Ни в коем случае! — пугаюсь я, потому что не в состоянии совместить эти два понятия: Кира и штат.
Потом я думаю о том, что ежедневная служба дисциплинирует её, и говорю: — А может, тебе действительно пойти в штат…
— Ты когда-нибудь играл сам с собой в бадминтон?
— Как это? — не понимаю я.
— Ну вот ты бросаешь волан. Он летит и падает в траву.
Ты подходишь, поднимаешь, возвращаешься на исходную точку. Опять бьёшь ракеткой. Волан опять летит и падает в траву. Ты опять идёшь, опять подбираешь…
— К чему ты это?
— К тому, что беседа — это тоже игра. Приём и подача.
А ведь я одна разговариваю.
— Почему?
— Я спрашиваю: «Хочешь яблоко?» Ты говоришь:
«Нет», потом тут же говоришь: «Да». Я спрашиваю: «Идти работать?» Ты говоришь «нет», потом тут же говоришь «да». Ты что, дурак?
Я боюсь сказать «нет», а потом тут же сказать «да».
— Не знаю, — говорю я, — вообще, я всегда хорошо учился…
— Господи… — вздыхает Кира.
Я обижаюсь, но не показываю вида. Иначе она скажет:
«Никогда не страдай при женщине. Вот придёшь домой и страдай сколько хочешь».
Она злится и срывает на мне злость за то, что я — не тот, кто ей нужен. Ей нужен совершенно другой человек, а вместо него я. Со мной ей плохо, но без меня ещё хуже.
Без меня ей некому будет показывать свою злость и не на ком её срывать. У неё просто лопнет сердце.
Мы едем за город. Это называется у нас «по огородам». От основного шоссе идёт бетонная дорога, по которой никто не ездит и не ходит. Куда она ведёт? Откуда она возникла?
— Тебе надо родить, — советую я.
— От кого?
— От меня.
— Я не хочу от тебя. Ты некрасивый.
— Маленький я был очень хорошенький. Хочешь, карточку покажу?
Мы съезжаем с бетонной дороги и несёмся куда-то по кочкам, мимо избушек с курами и гусями. Высокий человек в серой кепке провожает нас глазами. Он видит, что нам весело, и ему хочется вместе с нами.
Здесь я даю ей в руки руль и учу её водить машину. Я учу её уже два месяца, и она обнаруживает явные способности.
Кира не собирается водить машину, и моё обучение не имеет никакой практической пользы. Просто она выходит ко мне из своей жизни в растерянности, в раздрызгах, а я её собираю. Я даю ей в руки руль, переключаю её внимание на движение, на скорость, на повороты, и она забывает обо всем остальном. Она крепко держит руль, глаза её горят, она похожа на девочку, играющую в лапту. Я люблю её вместе с её никчёмностью и хамством. Я могу отвезти её на самое синее море и научить водным лыжам. Я могу отдышать её, как замёрзшую птицу, и в ней не будет больше хамства отчаяния, а будет корректность человека, уверенного в своём завтрашнем дне. Я говорю:
— Выходи за меня замуж.
— Но я не люблю тебя.
Я знаю: она любит другого. Для меня это не новость, и все равно я чувствую, будто мне в грудь положили холодный брусок.
Кира смотрит на меня, и ей меня жаль.
— Ты понимаешь… Я люблю твоё ко мне отношение, но то, что у нас с тобой, это совсем не то.
— Ну да… я понимаю… Но почему вы с ним не поженитесь?
— Потому что он непорядочный человек. В нем нет стремления к порядку. Он предпочитает тотальный хаос отношений.
