Виктория Токарева - Пираты в далёких морях
Я подошёл к кабинету, заглянул в него.
— Кто вас направил? — спрашивал врач у Тамары.
— Районная поликлиника.
— Делать им там нечего! Как будто у нас работы мало…
Безобразие, в сущности…
Тамара смотрела на врача влюблённым взором, и чем больше он возмущался, тем сильнее ей нравился.
А врача, видимо, искренне раздражала Тамара, её пустяковая болезнь, её груди и живот, похожие на три подушки.
Тамара чмокнула врача в щеку, чего он совершенно не желал, и выскочила в коридор. Схватила меня за руку, и мы помчались в сторону гардероба. Женщина из Донецка проводила нас глазами. Я улыбнулся ей виновато. Я был виноват в том, что уходил, а она оставалась.
Мы оделись и вышли на улицу. Тамара достала два апельсина. Один — мне, другой — себе. Я стал сдирать кожуру зубами, и мой рот наполнился душистой горечью.
День был пасмурный, но сочетание неба и снега на крыше — прекрасно по цвету.
— Здравствуй, день! — крикнул я.
— Ты чего орёшь? — удивилась Тамара. — Встал и орёт. Едем!
Мы сели в машину.
— К спекулянтке! — велела Тамара. — На улицу Вавилова.
Обретя здоровье, ей захотелось красоты.
Я привёз Тамару на улицу Вавилова. Здесь она меня с собой не позвала.
Тамара отсутствовала час или полтора, потом явилась с какой-то конструкцией на ногах, напоминающей каторжные колодки периода Смутного времени. Не хватало только звенящих волочащихся цепей.
Тамара села в машину. Оглядела своё приобретение.
— Что это? — спросил я.
— Колотырки. Как корова на копытах, — определила Тамара.
— Удобно?
— Ну что ты…
— А зачем купила?
— А черт его знает… Модно…
— Сколько? — спросил я.
— Не могу сказать. Стыдно. Совестно вслух произнести.
— Зачем ты поддерживаешь рублём недостойные элементы нашего общества? Это безнравственно.
— Ты шутишь. А ведь это так.
— Я не шучу.
— Ты себе не представляешь: она со мной так разговаривает и держится, как будто это я спекулянтка, а она учёный-физик. Я всю жизнь робею перед нахалами.
Я вывел машину из переулка. Выехал на главную улицу.
По тротуару, полоща юбкой, шла цыганка с цыганёнком на руках. На ногах у неё были фетровые боты, на плечах — плюшевая рвань. Но взгляд её был устремлён куда-то сквозь людей и, как казалось, был объят высоким гордым помыслом.
— Как бы я хотела когда-нибудь пройти вот так… — задумчиво сказала Тамара. — Ни от чего не зависеть: ни от жилья, ни от людей.
— Хиппуй! — предложил я. — Хиппи — интеллигентные цыгане.
— Ну да… — не согласилась Тамара. — В моем-то возрасте. Хиппуют с пятнадцати до двадцати пяти.
— А тебе сколько? — спросил я.
— А ты как думаешь?
— Шестнадцать.
— Правильно, — согласилась Тамара. — Мне всегда будет шестнадцать. Шестнадцать плюс старость. Шестнадцать плюс смерть. В библиотеку!
— Зачем?
— Мне надо материал собрать.
— Ты же собиралась борщ варить, как симфония.
— Борщ сожрут и спасибо не скажут. А мысли останутся. Какой-нибудь тощенький студент лет через сто придёт в библиотеку, отыщет мою брошюрку. Изучит. Скажет: «Спасибо, Тамара!» И спасёт человечество.
— Почему через сто?
— Может быть, и через год. Придёт, а книжки нет. Поехали!
… Для технического проекта число единиц оборудования подсчитывают отдельно по номенклатуре к каждому типоразмеру…
Я стал думать, как перевести на английский язык «номенклатуру» и «типоразмер». В это время раздался телефонный звонок. Мужской голос казал, что он разводится с женой и чтобы я помог ему перевезти книги. Я спросил:
— А кто это говорит?
Голос сказал:
— Володя.
Я не знал ни одного Володи и спросил:
— Какой Володя?
Голос сказал, что это — мой брат.
У меня действительно есть троюродный брат Володя, но мы разговариваем по телефону раз в семь лет, и я успеваю отвыкнуть от его голоса. В детстве его имя сократили: не «Вова», а «Лодя», и я не могу представить его под другим именем.
— Лодя? — спросил я.
— Ну да, — недовольно отозвался Лодя. Он терпеть не мог этой клички.
Однажды, в том же далёком детстве, мой папа подарил ему чашку с надписью: «Дорогому Лодуське от дяди Юры». Лодя тут же грохнул чашку об пол, за что был побит родителями, не больно, но унизительно.
— Ты не мог бы за мной приехать? — спросил Лодя.
— Я работаю, — сказал я.
Я действительно работаю. У меня задолженность в редакции 24 листа, что составляет полгода работы. Если сидеть с утра до ночи, не отвлекаясь на сон и на обед, я могу погасить задолженность за полтора месяца. Но для этого необходимо, чтобы меня никто не отвлекал. Однако я не женат, живу вне обязательств, работаю дома, и моим временем распоряжаются по собственному усмотрению.
— Я развожусь, — сказал Лодя. — Мне нужна поддержка.
Когда-то у Лоди была свадьба, но на свадьбу он меня не позвал. Ему это даже в голову не пришло, поскольку родственник я дальний, а народу и без того много.
— Я очень занят, — сказал я.
— Ну неужели ты не можешь отвлечься на полтора часа?
Когда-то мы были маленькие и встречались на днях рождения. Сейчас мы выросли и практически не видимся, за исключением тех случаев, когда кто-то умирает. Когда кто-нибудь умирает — все собираются и узнают друг о друге все новости, тихо заинтересованно переговариваясь, как ученики во время контрольной. А родственники усопшего строго оглядываются, одёргивают глазами.
Я, конечно, мог бы отказать Лоде. Но в отказе я усматриваю предательство детства и общих корней. Ведь я родился не сам по себе. До меня был мой папа, двоюродный брат Лодиного папы. Был мой дел, родной брат Лодиного деда. И общий прадед. В сущности, мы из одного древа. Но сегодня духовные и деловые связи сближают людей больше, чем кровные. И люди живут так, будто они родились не от древа, а сами по себе. И это в конце концов мстит одиночеством.
— Ладно, — сказал я. — Приеду.
— Дом с жёлтыми лоджиями, — напомнил Лодя. — Я буду стоять внизу.
Я подъехал с Ломоносовского проспекта и остановил машину против дома с жёлтыми лоджиями.
Лоди не было и близко.
Я выключил мотор. Взял с заднего сиденья папку с рукописями и стал работать, пристроив папку на колено.
…"Типоразмер" можно перевести как два слова — «тип» и «размер». А можно найти третье, которое по смыслу определяло бы «типоразмер». Я стал искать синоним.
За время работы в издательстве я перевёл много разнообразных книг: о том, как перевозить бруснику (мы экспортируем бруснику в Италию), как содержать крупный рогатый скот.
Благодаря переводам я осведомлён во многих областях промышленности и сельского хозяйства и могу быть интересным собеседником. Но никто не говорит со мной ни о бруснике, ни о числе единиц оборудования. Всем хочется говорить о странностях любви, а в этом вопросе я вторичен и банален и похож на чеховского Ипполитыча, который утверждает, что Волга впадает в Каспийское море и что спать надо ночью, а не днём.
Мои переводы уходят за границу, и я никогда не встречал ни одного своего читателя. Приехал бы какой-нибудь слаборазвитый капиталист, позвонил мне домой и спросил:
— Это мистер Мазаев?
— Я.
— Спасибо, Мазаев.
— Пожалуйста, — сказал бы я.
И это все, о чем я мечтаю.
Лодя, однако, не появлялся, хотя мы договорились, что он будет ждать меня внизу с узлом или с узлами, в зависимости от того, как они переделят имущество.
Мне надоело сидеть. Я поднялся на четвёртый этаж и позвонил в дверь.
Отворила жена брата. Она была бледная, лохматая, охваченная стихией отрицательной страсти.
— Скажи ему… — закричала она мне в лицо, не здороваясь. — Скажи ему, пусть он не забирает у меня дачу. Когда я её заработаю… Я женщина! У нас ребёнок!
Я вошёл в комнату. Лодя стоял у окна ко мне спиной, сунув кулаки в карманы. Он был толстый. И в детстве тоже был толстый, с пухлым ртом.
— Отдай ей дачу, — сказал я. — Ты же не будешь там жить.
— Я туда носа не покажу! Я вообще эту дачу ненавижу! Я её сожгу, но ей не отдам! Сожгу, а не отдам!
Лодя вытащил из кармана один кулак и потряс им над головой.
Я никогда его не видел таким. Лодя был флегма, и мне всегда казалось, что общая температура тела у него 34 градуса, как у медведя в спячке.
— Почему? — спросил я.
— Потому что она профурсетка.
Я пошёл на кухню и, пока шёл, искал синоним слову «типоразмер». Жена брата стояла посреди кухни и ждала результата переговоров.
— Он не отдаёт, — сказал я. — Он говорит, что ты профурсетка.
Жена брата посмотрела на меня глазами, сверкающими от слез. Её лицо было красивым, одухотворённым от гнева.
— Митя… — тихо сказала она. — Вот ты послушай, что было: мы собирались в гости, он сказал: «Не крась губы, тебе не идёт…» А я накрасила, потому что сейчас такая мода.
— Но если тебе не идёт…
— Но если такая мода…
