Федерико Моччиа - Три метра над небом
— Ах, Баби, Баби. Так не пойдет. Я же козел, животное, зверь и насильник. Говоришь-говоришь, а потом сдаешься... и позволяешь себя даже целовать. Видишь? Ты нелогична.
Баби багровеет от злости:
— Ну и засранец же ты!
— Знаешь, что я тут вспомнил? У меня в детстве была золотая рыбка. Ты стояла с раскрытым ртом, как будто ловила воздух. В точности как она, когда я отсаживал ее в умывальник и менял воду...
Баби злобно мерит его взглядом. Снимает куртку и швыряет на землю. Остается в одном белье на холоде, на глазах слезы. Стэп удовлетворенно глядит на нее. Неплохая фигурка, придраться не к чему. Поднимает куртку и натягивает на себя.
Стэп закуривает. «Может, зря я ее не поцеловал? Ну ничего, в другой раз». Баби наконец находит нужный ключ, открывает дверь. Стэп подходит к ней.
— Ну, рыбка, не поцелуешь меня на сон грядущий?
Баби захлопывает дверь прямо перед его носом.
Баби медленно открывает дверь дома, входит и осторожно прикрывает ее за собой. На цыпочках крадется по коридору и проскальзывает в свою комнату. Слава Богу! Паллина зажигает ночник на тумбочке.
— Это ты, Баби! Я уж не знала, что и подумать! В каком ты виде! Тебя Стэп раздел?
Баби достает из ящика ночную рубашку.
— Я угодила в навоз.
Паллина принюхивается.
— Да, чувствуется. Я так перепугалась, когда упал мотоцикл! Сначала подумала, что это ты на нем.
Баби направляется в ванную.
— Баби!
— Что такое?
— Скажи честно. Ты ведь здорово оттянулась со Стэп ом?
Баби вздыхает. Что поделать? Подружка неисправима.
Стэп перемахивает через ограду, бесшумно пересекает сад. Подходит к окну. Створка поднята. Может, еще не вернулась. Постукивает пальцами по стеклу. Светлая занавеска отодвигается. В полумраке появляется улыбающееся лицо Маддалены. Она отпускает занавеску и распахивает окно.
— Привет, ты куда подевался?
— Удирал от полиции.
— Ну и как, удрал?
— Броде да. Надеюсь, они не заметили номер.
— Ты фары гасил?
— Естественно.
Маддалена отходит, Стэп перелезает через подоконник и попадает в ее комнату.
— Тихо. Мои недавно вернулись.
Маддалена закрывает дверь на ключ и забирается в постель, заворачиваясь в простыни.
— Бррр... Холоду напустил.
Она улыбается ему. Стягивает через голову ночную рубашку и бросает к ногам Стэпа. Тусклый свет луны светит в окно. В полумраке светлеют ее маленькие аккуратные груди. Стэп снимает куртку. На секунду ему снова мерещится запах деревни. Почему-то перемешанный с каким-то еще запахом. Но он не обращает на это внимания. Раздевается и залезает в постель. Вытягивается рядом с девушкой. Маддалена прижимается к нему. Рука Стэпа скользит по ее телу, гладит спину, бока. Возвращаясь, останавливается между ног. Его прикосновение заставляет Мадддлену вздохнуть. Она целует его. Стэп коленом раздвигает ей ноги. Маддалена останавливает его. Тянется к тумбочке. Ощупью находит музыкальный центр. Нажимает REW. Вставляет кассету. Щелчок сообщает, что та перемоталась на начало. Маддалена жмет на PLAY.
Из колонок доносятся ноты песни «Женюсь на тебе, потому что...» Голос Рамаззотти нежно аккомпанирует их вздохам.
Стэп целует ей грудь. Он уверен, Мадда создана для него. Потом он вдруг вспоминает, что это за странный запах от куртки. Это Сагоппе. Он вспоминает даже, чей это запах. И на мгновение, во тьме комнаты, Стэп усомнился.
22
Настойчиво трезвонит будильник.
Паллина выключает его. Бесшумно выскальзывает из постели и одевается. Бросает взгляд на Баби. Та только что перевернулась и спит как ребенок — на спине. Паллина подходит к маленькой полочке на стене. U2, All Saints, Robbie Williams, Elisa, Tiziano Ferro, Cremonini, Madonna. Нужно что-то необычное. Ага, вот. Смотрит на ручку громкости и убавляет. Нажимает на кнопку PLAY. «7000 чашек кофе». Бритти сладким голосом заводит песню. Громкость оказалась подходящей. Баби открывает глаза, переворачивается на живот. Паллина улыбается ей:
— Доброе утро.
Баби поворачивается набок. Голос у нее слегка придушенный.
— Который час?
— Без пяти семь.
— Мир? — Паллина подходит и целует ее в щеку.
— С тебя по крайней мере шоколадный рожок из кондитерской Ладзарески!
— Времени нет, сейчас мама приедет везти меня на анализы. Сегодня ночью ты мощно зажгла.
— Я же сказала, что не желаю об этом слышать.
Паллина разводит руками.
— Ну, как хочешь. Что сказать твоей маме, если она меня засечет?
— «Доброе утро».
Баби, улыбнувшись, снова залезает под одеяло. Паллина подхватывает сумку с книгами и закидывает на плечо. Вот и чудесно, помирились. Баби вообще очень смелая, а теперь еще и «ромашкой» побывала. Паллина тихонько прикрывает за собой дверь, на цыпочках крадется по коридору. Входная дверь еще заперта. Паллина щелкает замком и уже готова улизнуть, как вдруг за спиной раздается голос:
— Паллина!
Это Раффаэлла, в розовом халате, ненакрашенная, бледная и совершенно обалдевшая. Паллина решает последовать совету Баби, и, буркнув «Доброе утро, синьора», слетает вниз по лестнице. Выходит из подъезда и идет к воротам. Ее мать еще не приехала. Паллина в ожидании усаживается на ограду. Прямо перед ней встает солнце, заправщик открывает бензоколонку, какие-то мужчины поспешно отходят от продавца газет, унося под мышкой груз более или менее ужасающих новостей.
Теперь, при свете дня, она уже не сомневается. Ей совсем не хочется, чтобы ее матерью была Раффаэлла. Даже если она пунктуальнее, чем ее собственная мать.
Баби входит в ванную. Встречается взглядом с отражением в зеркале. Да, видок тот еще. Быть «ромашкой» ей явно не идет на пользу. Пускает холодную воду, дает ей немного стечь и плещет себе в лицо.
За спиной появляется Даниела.
— Рассказывай! Как все было? Как гонки? Это правда так здорово, как говорят? Ты не встречала там моих подружек?
Баби открывает тюбик зубной пасты, выдавливает ее с конца, пытаясь убрать след от пальца Даниелы, которая, наоборот, всегда выдавливает с середины.
— Идиотизм все это. Компания придурков, которые рискуют жизнью, а кое-кому даже удается с ней расстаться.
— А там много народу? А что они делают? А куда идут потом? Ты видела «ромашек»? Это мощно! Они такие смелые! Я бы так, наверное, не смогла.
— А я смогла...
— Серьезно? Ты была «ромашкой»? Bay! У меня сестра — «ромашка»!
— Я тебя уверяю, ничего особенного. И вообще, я умываться пришла.
