Чарльз Буковски - Женщины
– Тут всё просто: даешь им доллар, а тебе возвращают 84 цента. Это называется взятка. Штат с ипподромом делят ее примерно поровну. Им наплевать, кто выигрывает заезд, их взятка берется из общего котла.
Во втором заезде моя лошадь, 8-ая с 5-ю на фаворита, пришла второй. Неожиданный дальнобойщик подрезал ее у самой проволоки. Платили 45.80.
Человек в двух рядах от нас повернулся и посмотрел на Кэтрин.
– У меня она была, – сказал он ей, – у меня была десятка на носу.
– Ууу, – ответила ему Кэтрин, улыбаясь, – это хорошо.
Я обратился к третьему заезду, для ни разу не выводившихся 2-леток среди жеребцов и кастрированных меринов. За 5 минут до столба проверил тотализатор и пошел ставить. Уходя, я видел, как человек в двух рядах от нас повернулся и заговорил с Кэтрин. Каждый день на ипподроме тусовалась, по меньшей мере, дюжина таких, кто рассказывал привлекательным женщинам, какие великие они победители, – в надежде, что неким образом закончат с этой женщиной в постели. А может, они так далеко и не загадывали; может, они лишь смутно надеялись на что-то, не вполне уверенные, чем именно оно окажется. Помешанны и замороченны по всем счетам. Разве можно их ненавидеть? Великие победители, но если понаблюдать, как они ставят, то видно их обычно только у 2-долларового окна, каблуки стерты, одежда грязна. Отребье рода человеческого.
Я взял четного на деньги, и он выиграл на 6, и оплачивался 4.00 долларами. Не густо, но десятка была на победителя. Человек повернулся и посмотрел на Кэтрин.
– У меня было, – сказал он, – 100 долларов на победителя.
Кэтрин не ответила. Она начинала понимать. Победители языков не распускают. Боятся, что их прикончат на стоянке.
После четвертого заезда, выиграв 22.80, он повернулся снова и сообщил Кэтрин:
– Эта у меня тоже была, десять поперек.
Она отвернулась:
– У него лицо такое желтое, Хэнк. Ты видел его глаза? Он болен.
– Он болен мечтой. Мы все больны мечтой, поэтому-то мы и здесь.
– Хэнк, пойдем, а?
– Ладно.
В ту ночь она выпила полбутылки красного вина, хорошего красного вина, и была печальна и тиха. Я знал, что она сопоставляет меня с ипподромным народом и с толпой на боксе – так и есть, я с ними, я один из них. Кэтрин знала, что во мне живет что-то нездоровое, в смысле того, что здоров тот, кто здорово поступает. Меня же привлекает совсем не то: мне нравится пить, я ленив, у меня нет бога, политики, идей, идеалов. Я пустил корни в ничто; некое несуществование, и я его принимаю. Интересной личностью так не станешь. Да я и не хотел быть интересным, это слишком трудно. На самом деле, мне хотелось только мягкого, смутного пространства, в котором можно жить, и чтоб меня не трогали. С другой стороны, когда я напивался, то орал, чудил, совершенно отбивался от рук.
Один род поведения не подходит к другому. Мне все равно.
Ебля в ту ночь была очень хороша, но в ту же ночь я ее и потерял. Ничего не мог с этим сделать. Я скатился и вытерся простыней, пока она ходила в ванную. Где-то вверху полицейский вертолет кружил над Голливудом.
39
На следующий вечер зашли в гости Бобби и Валери. Они недавно переехали в мой дом и теперь жили через двор от меня. На Бобби была рубашка плотной вязки. Всё всегда сидело на Бобби идеально: брюки хорошо пригнаны и какой надо длины, ботинки правильные, а волосы уложены. Валери тоже одевалась модово, но не так осознанно. Люди звали их «куколками Барби». С Валери всё было нормально, когда я заставал ее в одиночестве, она оказывалась умна, очень энергична и дьявольски честна. Бобби тоже был более человечен, когда мы с ним оставались наедине, но стоило возникнуть новой тетке, как он становился очень туп и очевиден. Он направлял всё свое внимание и разговор на эту женщину, будто его присутствие само по себе интересно и восхитительно, но беседа складывалась предсказуемо и скучно. Мне было интересно, как с ним справится Кэтрин.
Они сели. Я развалился в кресле у окна, а Валери сидела между Бобби и Кэтрин на тахте. Бобби начал. Он наклонился вперед и, игнорируя Валери, обратил всё свое внимание на Кэтрин.
– Вам нравится Лос-Анжелес? – спросил он.
– Да ничего, – ответила Кэтрин.
– А вы здесь еще надолго?
– На некоторое время.
– Вы из Техаса?
– Да.
– И родители из Техаса?
– Да.
– Там что-нибудь хорошее по телику идет?
– Примерно то же самое.
– У меня дядя в Техасе.
– О.
– Да, он живет в Далласе.
Кэтрин ничего на это не ответила. Затем сказала:
– Извините меня, я пойду сделаю бутерброд. Кто-нибудь чего-нибудь хочет?
Мы ответили, что не хотим. Кэтрин встала и ушла в кухню. Бобби поднялся и пошел следом. Слов было не разобрать, но он определенно продолжал задавать вопросы. Валери пристально смотрела в пол. Кэтрин и Бобби пробыли в кухне довольно долго. Вдруг Валери подняла голову и начала со мною разговаривать. Она говорила очень быстро и нервно.
– Валери, – остановил ее я, – нам не нужно разговаривать, нам можно и не говорить.
Она снова опустила голову.
Потом я сказал:
– Эй, парни, что-то вы там долго. Вы что – полы там натираете?
Бобби засмеялся и начал ритмично постукивать по полу ногой.
Наконец, Кэтрин вышла, Бобби – за ней. Она подошла ко мне и показала свой бутерброд: арахисовое масло на черством белом хлебе с ломтиками банана и кунжутными семечками.
– Смотрится хорошо, – сказал я.
Она села и начала его есть. Стало тихо. Так некоторое время и оставалось. Затем Бобби произнес:
– Ну, нам, наверное, пора…
Они ушли. Когда закрылась дверь, Кэтрин взглянула на меня и сказала:
– Только ничего не думай, Хэнк. Он просто пытался произвести на меня впечатление.
– С тех пор, как я его знаю, он со всеми женщинами так поступает.
Зазвонил телефон. Бобби.
– Эй, дядя, что ты сделал с моей женой?
– Что случилось?
– Она просто сидит и всё, у нее полный депрессняк, даже разговаривать не хочет!
– Ничего я с твоей женой не делал.
– Я ничего не понимаю!
– Спокойной ночи, Бобби.
Я повесил трубку.
– Это был Бобби, – сообщил я Кэтрин. – Его жена в депрессии.
– В самом деле?
– Кажется, да.
– Ты уверен, что не хочешь бутерброда?
– А ты можешь сделать такой же, как себе?
– О, да.
– Тогда съем.
40
Кэтрин осталась еще на 4 или 5 дней. Мы вступили в такой период месяца, когда ебаться ей было рискованно. Я терпеть не мог резинок. У Кэтрин была какая-то предохранительная пена. Тем временем, полиция отыскала мой «фольксваген». Мы поехали туда, куда его загнали. Он был цел и в хорошей форме, если не считать севших аккумуляторов. Мне его оттащили в голливудский гараж, где всё привели в порядок. Попрощавшись в последний раз в постели, я отвез Кэтрин в аэропорт на своем синеньком «фольке» ТРВ 469.
