Владимир Шаров - Репетиции
И чтобы сделать Никону приятное, добавил: «Они, как ваши старообрядцы, так держались за веру отцов, что и Спасителя не признали».
И этот разговор был при Феоктисте, и Никон вновь велел келарю исполнить то, чего хочет Сертан. Но Феоктист ненавидел выкрестов. Еще когда Никон торжественно крестил первого неведомо как попавшего в монастырь еврея, келарь говорил, что не думает, что это дело богоугодное. Когда-то давно, во времена апостолов, когда вера начиналась, возможно, это было и нужно, но теперь — нет. Кто может сосчитать, сколько раз евреи отвергали, хулили, глумились над Христом, они давно уже так закоснели в грехе, что их раскаяние и обращение может быть только ложным. Верить им нельзя, они двуличны, хитры и упорны, христианами их делает страх, а не вера. Будь его, Феоктиста, воля, говорил он Никону, он бы велел на лице каждого выкреста выжечь распятого Христа и вечно носить им и детям их, и детям детей их, и так далее до конца мира особые одежды, какие носят прокаженные, потому что они и есть прокаженные. Тогда каждый, где бы он ни увидел эти одежды, будет знать, что вот идет человек из народа, который распял Сына Божия, будет знать и не даст им забыть, что они рождены не для радости, а на муку, рождены, чтобы страдать и каяться.
Феоктист не признавал за евреями никакой правоты, не признавал, что сами себя они могут считать правыми, но особенно кощунственным казалось ему то, что этими правыми евреями станут евреи, крещенные в его монастыре, что они будут правыми, пускай и в постановке снова отпав от Христа. Выходило, евреи то ли в сговоре с Сертаном, то ли обманули и его и Никона, и эта мистерия — жидовская хитрость, чтобы снова вернуться в старую веру, и не просто вернуться, скрываясь, таясь, каждый миг зная, что, если кто выдаст их, их казнят, — но вернуться открыто, на глазах у всех и у всех на глазах, открыто, снова распять Иисуса Христа. А монастырская братия и православная Русь, сколько ни соберется ее сюда, будет стоять рядом и смотреть, как они распинают Спасителя, будет смотреть на их глумление над Сыном Божьим, будет видеть, как они беснуются, как измываются и мучают Его, и никто не вступится.
И Феоктист, ненавидя евреев, придумал, как сделать, чтобы выкресты уже никогда не могли верить в свою правоту, не могли думать, что они те, кто, не пойдя за Христом, верил, что он прав, а знали, что они из иуд, которые сначала пошли за Христом, а потом предали Его. Он назначил им годовое содержание ровно на тридцать серебряных монет (на тридцать сребреников) больше, чем остальным, и сразу же, пока Сертан не узнал об этом, велел раздать деньги и всем объявить. Как и рассчитывал Феоктист, выкресты, услышав о тридцати сребрениках, подняли бунт, никто из них деньги взять не согласился, хотя хитрый келарь сам ходил и носил их почти что каждому. Это еще сильнее злобило евреев, едва завидя Феоктиста, они поносили и ругали его, как только умели, швыряли кошелями, которые он им давал, но келарь все сносил кротко, ничем плохим им не отвечал, подбирал деньги и, уже уходя, мягко говорил, что обиды не должно быть никакой, он здесь ни при чем, придумал с деньгами Сертан потому, что роли у евреев особенно трудные и страшные, — легко ли во второй раз Христа распинать?
Эта раздача погубила всю работу Сертана последнего года. Никто из выкрестов участвовать в постановке больше не соглашался, и хотя Никон, который их сам крестил, просил и уговаривал евреев много раз, даже плакал, моля их простить келаря и вернуться к репетициям, они отказались. Сертан, когда узнал, что устроил Феоктист, готов был убить его, был разъярен и Никон, но келарь отговорился, что хотел, как лучше, и сделал так, как понял.
Теперь Сертану на роли евреев надо было искать исполнителей заново. Потом, года через два или три, Феоктист скажет ему, что жалеет, что выкресты не стали играть; ненавидя их, он тоже считал, что это роль евреев, их и только их, а деньгами хотел лишь показать, как они должны играть ее. Найти новых «евреев» оказалось трудно: те, кто были взяты раньше, знали, что «они», и после истории с тридцатью сребрениками были рады и веселились, что Бог их миловал, — другие же знали, что «не они», что это роль не их, и не соглашались.
Сертан не понимал, что ему делать, и тогда Никон предложил, чтобы не думали одни семьи, что их Бог наградил — из них апостолы, а другим ничего не дал, поступить, как Сам Христос говорит у Матфея: «Я принес не мир, а вражду, из-за меня встанет брат на брата, сын на отца», — и пускай из тех крестьянских семей, из которых набрал Сертан апостолов и учеников Христа, возьмет он и евреев — Его врагов и гонителей. Так и равенство сохранится, и не будет семья с семьей враждовать, а внутри ее, как внутри человека, будут бороться грех и праведность.
Сертан послушался его, и к августу 1664 года — на сей раз уже окончательно — было решено, кто какую роль будет играть, и репетиции возобновились. Перед этим Сертан, взяв за основу Матфея, разделил Евангельские события на следующие друг за другом сцены и диалоги, наметил все дороги и пути, обозначил, где что должно находиться; это было сделано не только в его тетрадях, но и в натуре окрестности монастыря были разбиты разноцветными вешками и флажками, был даже назначен человек, который следил за ними, подновлял, если надо, поднимал и ставил на место, когда сбивала скотина, — словом, и на местности была уже вычерчена и повторена с максимальной точностью и полнотой карта движения Иисуса Христа по Палестине.
Задача эта оказалась непростой и потребовала хорошего землемера — в России найти его было нелегко, — потому что необходимо было не только правильно высчитать масштаб, но и подыскать соответствие Евангельским пейзажам, в частности, для Никона это представлялось едва ли не более важным, чем правильная пропорция в верстах и днях, однако схожий рельеф, хотя в общем земли Новоиерусалимского монастыря были близки к описанию Палестины в Новом Завете, имелся далеко не всегда, и тогда, чтобы добиться безусловного подобия, нужна была немалая изворотливость. Приходилось насыпать новые холмы, вырубать или, наоборот, сажать деревья, отрывать большие, похожие на озера пруды (для главного из озер, Тивериадского, построили высокую запруду и затопили часть долины Истры — Иордана). Работа эта была очень трудоемкой, но она, к удовольствию келаря, скоро окупилась: на плотине поставили несколько мельниц и машин, которые мяли и трепали лен, валяли сукна, делали бумагу, что приносило братии немалый доход.
Вообще после постройки плотины отношение келаря к Сертану улучшается; теперь, когда уже вовсю шли репетиции и Феоктист понял, что работа не стоит, Сертан отнюдь не сидит без дела, не грабит монастырь и не даром ест свой хлеб, когда Феоктист так же, как и Никон, привык каждый день ходить вдоль вешек, обозначающих земной путь Спасителя, увидел, как и где из монастырской земли возникает другая земля, как бы рождается в ней и из нее, привык, что из этой им, келарем, руководимой земли медленно, шаг за шагом рождается Святая земля, из, в сущности, обыкновенной и простой русской земли — Святая земля, это было настоящее чудо рождения, и все это делалось на его глазах и даже более того, в каждом дне этого вынашивания он принимал участие, помогал ему или видел его. С этого времени и он начинает проникаться важностью, исключительностью происходящего в Новом Иерусалиме, постепенно становится защитником и помощником Сертана.
