Кэрол Брант - Скажи волкам, что я дома
— Грета, пойдем.
— Но ведь смешно же, скажи!
— Да, очень смешно. Обхохочешься.
Я хотела помочь ей подняться, но Грета оттолкнула мою руку. Она перестала смеяться. Ее лицо сделалось жестким и очень серьезным.
— Думаешь, я не хотела бывать у Финна, потому что мне было плевать? Ты правда думаешь, что мне было плевать, когда умирал человек, которого я знала всю жизнь?
Прежде чем я успела ответить, она резко поднялась на ноги, махнула рукой, словно хотела сказать: «Отстань», — и побежала к дому. Я смотрела, как сестра мчится по улице, с трудом удерживаясь на ногах, и боялась, что она сейчас упадет.
Ночной воздух слегка отрезвил Грету. Во всяком случае, она сумела благополучно подняться по лестнице, переодеться в пижаму и лечь в постель.
Я тоже переоделась — сняла пропахшую дымом одежду — и спустилась на кухню, чтобы сказать родителям, что все нормально.
— Знаешь, Джун, я так рада, что вы с Гретой снова проводите время вместе, — сказала мама.
Я не смогла даже кивнуть. Потому что, по всем ощущениям, даже просто кивок был бы ложью.
23
Вот что было в бумажном пакете, который мне передал Тоби:
4 кассеты с «Реквиемом» Моцарта
1 записка.
Я улеглась на кровать и прижалась ухом к стене. Когда мы с Гретой лежим в постелях, наши головы находятся рядом. Если бы нас не разделяла стена, мы лежали бы бок о бок. Я долго прислушивалась и, когда убедилась, что Грета спит, открыла рюкзак и высыпала кассеты на постель. Я узнала их сразу.
Это были те самые кассеты, которые Финн купил в «Тауэр Рекордз» на Четвертой улице. Мы ходили туда вместе и взяли сразу четыре разные версии моцартовского «Реквиема», чтобы послушать и решить, которая из них лучше. Я даже не знала, что существует несколько версий, пока Финн меня не просветил.
Он сказал, что мы будем слушать и выбирать «вслепую», не зная, где чье исполнение. Сперва мне эта идея не понравилась. Я боялась, что не замечу разницы, все версии будут звучать для меня одинаково, и я выставлю себя полной дурой в глазах Финна. Но, как оказалось, боялась я зря.
— Ты удивишься, какие они все разные, — сказал Финн с лукавой улыбкой, и я ни капельки не сомневалась, что он прочитал мои мысли.
Мы сели в такси и поехали к Финну домой. Финн заварил чай в своем русском чайнике с медведями и вынес в гостиную огромную миску красных фисташек. Отодвинул кофейный столик к стене, и мы легли прямо на пол, на мягкий турецкий ковер. И стали слушать.
Две первые версии были настолько разными, что я растерялась и даже слегка разозлилась. У них были совсем непохожие концовки, и позже Финн объяснил мне, что Моцарт умер, не успев закончить «Реквием», и люди до сих пор спорят, какие именно части остались незавершенными и каков был его замысел. Но меня это не убедило. Для меня это было не то. И остальные две версии тоже были значительно хуже, чем «наша» старая — та, которую мы слушали чаще всего, — о чем я и сказала Финну.
Он, похоже, расстроился. Погладил меня по плечу и сказал, что понимает, о чем я. Обычно та версия, которую слушаешь первой, на всю жизнь остается самой любимой.
Еще в пакете лежала записка. Вот что там было написано:
«Дорогая Джун,
если ты это читаешь, значит, мы с тобой встретились на станции, и я очень благодарен тебе за это. Спасибо, что пришла! Честно признаюсь: я заглянул в пакет. И когда увидел эти кассеты, мне вдруг подумалось, что есть так много всего, что ты знаешь о Финне, а я нет. И много всего, что знаю я, но не знаешь ты. Мы можем столько всего рассказать друг другу… Но потом я подумал, что этого, может быть, и не случится.
Если тебе интересно продолжить общение, все осталось по-прежнему. Тот же адрес, тот же номер телефона. Адрес и номер Финна. Я почти никуда не хожу. Я всегда дома.
С любовью,
Тоби».
Прочитав записку, я вытряхнула из рюкзака все деньги, которые дал мне Тоби. Там были самые разные банкноты: по доллару, по пять, по двадцать и даже несколько — по пятьдесят. Всего 763 доллара. Я в жизни не держала в руках столько денег. Я себя чувствовала воровкой, укравшей эти деньги. Хотя нет, не воровкой, а скорее — соучастницей. Потому что настоящим вором был Тоби.
Я собрала все: кассеты, записку и деньги, — и спрятала в коробку в самом дальнем углу шкафа, вместе с чайником и первой запиской от Тоби. Потом легла и попыталась заснуть. В постели было тепло и уютно, а главное — обыкновенно, что особенно радовало после такого насыщенного, долгого дня, может быть, самого долгого дня в моей жизни. У меня было странное чувство, что сегодня я получила неопровержимое доказательство: каждый день длится по-разному, и у каждого времени есть свой вес. И мир состоит из множества разных миров — если ты хочешь, чтобы он был таким.
24
— Вот, почитай. — Папа протянул маме газету. Воскресный номер «Нью-Йорк пост». Мы сидели на кухне. Мама стояла за разделочным столом и резала грибы для омлета.
— Что там?
— А ты почитай.
Мама взяла полотенце, вытерла руки и наклонилась над папиным плечом. Папа поднял газету повыше. Мама начала читать, потом нахмурилась и отвернулась.
— Спасибо, не надо, — сказала она.
— Но тут есть о чем задуматься, — сказал папа.
Грета еще спала, так что на кухне мы были втроем. Мы с папой сидели за столом и ждали, пока мама приготовит омлет. С грибами и сыром, как мы оба любим. Я пила апельсиновый сок из своей старой пластмассовой детской кружки с наполовину облезшим изображением Фреда Флинстоуна.
— Что там? — спросила я.
— Ничего, — сказала мама. — Убери газету.
Папа бросил на меня беспомощный взгляд, словно давая понять, что, если бы все зависело только от него, он дал бы мне прочесть статью. Он все еще держал газету в руках.
— Ей четырнадцать, Данни.
— Это неважно. — Мама выхватила газету у папы из рук. — Я попросила ее убрать.
Я допила сок и сказала:
— Я уже не ребенок.
Мама вздохнула и положила нож на стол. Пристально посмотрела на меня и снова вздохнула.
— Я знаю, Джуни. Знаю. — Она посмотрела на газету у себя в руке, потом — опять на меня. — На, читай. — И отдала мне газету.
Я думала, там будет еще одна статья про портрет. Я совершенно не ожидала увидеть большой заголовок о каком-то солдате, который сделал то самое и с мужчиной, и с женщиной, хотя совершенно точно знал, что болен СПИДом. Он заразил их обоих, и за это его, вероятно, посадят в тюрьму.
— Ну, что? — спросил папа.
— Не знаю.
— Этот человек… этот Тоби. Есть о чем задуматься. — Папа старательно не смотрел мне в глаза.
