Ирина Лобановская - После третьего звонка
Однажды Виктор услышал, как Оксана на кухне спокойно сказала дочери, видимо, в ответ на какую-то просьбу:
— А я не жена Форда и не дочь Рокфеллера. Ты считаешь, отец много зарабатывает?
Из кухонного крана ритмично капала вода — его давно пора было чинить, но у Виктора никак не доходили руки.
— Прикрути кран, Ксеня, умоляю! — крикнул Виктор. — Не могу слышать эту вечную монотонность! И вообще пойди сюда!
Оксана неторопливо вошла в комнату.
— Немного вари мозгами, когда говоришь! — злобно посоветовал Виктор жене, когда она плотно закрыла дверь. — Что ты там плетешь ребенку о моих заработках?
Оксана изобразила холодное недоумение.
— Ты отлично знаешь, Витя: я давно одеваюсь по принципу "донашиваю то, что имею". Таньке в ее возрасте этого недостаточно. И ее можно понять.
"Да, пора завязывать", — подумал Виктор.
Таня прекрасно ориентировалась в отношениях родителей, легко оценив сложившуюся обстановку. Избалованная и матерью, и отцом, каждый из которых совершенно бессознательно стремился захватить дочь целиком, она четко усвоила свою роль: роль девочки, пылко любящей родителей лишь поодиночке и разграничила их роли. В шесть лет она потребовала от отца доминанты в отношениях с ней и попутно объяснила ему, что он совсем не знает жизни, а дом — это всего-навсего стены. Отец доминанты не пообещал, а вспылил. Таня осталась довольна.
Впервые попав на дачу, Таня, городское дитя, была ошеломлена. До сих пор она пребывала в твердой уверенности, что первые, вторые и третьи петухи — совсем разные птицы, что они просто точно сумели распределить между собой очередность и разделились на всю жизнь на первых, вторых и третьих…
"Нет, Танюша, — подумал тогда Виктор, — они не смогли бы такого сделать. Это мы сумели сейчас разыграть свои роли и хотим играть их до конца. И — никаких других ролей… И какую же роль играют здесь наши желания? Мое? Или Оксаны? И мои безответные проклятые вопросы…"
Виктор понимал, что в браке с Оксаной им не хватило именно игры. Жена воспринимала все чересчур серьезно, сложно и вместе с тем односторонне, однозначно. А ему, абсолютно иному по натуре, нервному и непостоянному, тяжело было жить, втиснувшись в узкую схему, строго очерченную бестрепетной рукой ни в чем не сомневающейся Оксаны. Это была воплощенная доминанта.
Оксана прекрасно знала, что Крашенинников ей изменяет. Постоянно и с кем попало. Но смотрела на это сквозь пальцы. Бесконечные измены были в ее представлении обязательной составляющей нравственного облика и сути художника, его творческой натуры. Куда же без них? Зато позже Оксана с наслаждением играла роль — надо успеть отыграться за всю жизнь! — несчастной в замужестве женщины, целиком посвятившей себя ребенку, Виктор — роль честного человека, который хоть и не любит жену, но должен остаться формально порядочным по отношению к ней.
Иногда повышенное, больное чувство долга доводило его почти до крайностей: он шел по улице, сжимая в руке автобусный билет, не решаясь бросить его на асфальт и озираясь в поисках урны. С этих истерзывающих его дурацких мелочей начинались более серьезные, почти трагические, психологические дебри.
Было — а потом прошло…
Семейная жизнь явно не сложилась, и длить ее долее стало мучительно и бессмысленно для всех. Любовь исчезла давно, но оставалась привязанность, привычка, прочная спаянность тоской, которую усиливала и усугубляла четкость, налаженность и бесполезность их совместного существования. За годы их запутанных и сложных отношений, одновременно и вязких и радостных, им не раз приходила в голову мысль об окончательном разрыве и невозможности жить под одной крышей. "Душа — увы — не выстрадает счастья, но может выстрадать себя…"
— "Товарищ, я вахту не в силах стоять", — сказал как-то вечером Виктор Оксане. — Ты ведь умная баба…
Да, она была куда понятливее Анюты. Они разошлись.
В последнее время Виктор стал с удивлением и настороженностью присматриваться к Тане, изредка посещавшей его в мастерской.
Пятнадцатилетняя Таня за полгода из девочки превратилась в непонятное, загадочное, пугающее своей суровостью и недоступностью существо. Вытянувшись за одно лето, узкокостная, словно иголка, изумляющая уже одной неестественной худобой и поразительным сходством с отцом, Таня несла себя осторожно, как хрустальную, будто постоянно прислушивалась к чему-то в себе и боялась разбить что-то хрупкое и нежное. Она смотрела вокруг с надеждой и тревогой, сама вся воплощенная надежда и трепетное ожидание… Это была новая, тихая Таня. Она бесшумно усаживалась на табуреточку в мастерской и внимательно рассматривала новые работы отца.
— Тебе нравится? — осторожно интересовался Виктор.
Дочка молча кивала и отводила глаза. Ее явно шокировали обнаженные женщины на картинах отца. Она сжималась, втягивала голову в плечи, с пренебрежением отворачивалась, стараясь не смотреть, но ничего не могла с собой поделать: взгляд поневоле словно прилипал к этим голым, спокойно сидящим или лежащим красоткам, и Таня, с ужасом замечая собственную бесконтрольность, продолжала пристально, внимательно, исподлобья разглядывать их прелести.
Виктор наблюдал за ней с улыбкой. Дочка выросла и вот теперь настойчиво, упрямо пыталась осознать окружающее и близких, оценить их характеры, поведение, поступки, постичь мысли и желания, проникнуться их ощущениями и чувствами. Понять отца, которого что-то упорно заставляет писать этих женщин, а их — безмятежно раздеваться перед ним чуть ли не ежедневно. Вон их сколько!
Таня вздрагивала, окидывая взглядом мастерскую, и снова непроизвольно втягивала голову в плечи. Крашенинников незаметно улыбался. Он часто отдавал дочке все деньги, которые имел при себе, чем приводил Аньку в состояние безудержной ярости. Выслушав ее очередную злобную тираду в свой адрес, Виктор односложно флегматично ронял:
— Это диагноз, Анюта! И достаточно точный! Говорят, у нас в поликлинике есть хороший психотерапевт.
13
Облачко тихонько коснулось лица Виктора.
— Тебя по-прежнему одолевают женщины?
Виктор досадливо сморщился.
— Простаивают!.. "Посмотришь с холодным вниманьем вокруг" и увидишь, "как много девушек хороших" у нас не занято, Танюша… Ну и жалко становится! Но теперь они уже только искушают без нужды и ничего не пробуждают… Мрак!
— Разве? — лукаво спросила Таня.
— Это факт. А когда-то, казалось, молния в джинсах не выдержит и полетит ко всем чертям! Но поезд ушел, ручками помахали, — и Виктор опять попробовал обнять ее. — Скажи мне, Танька, — он вдруг осип и глотнул с трудом, — а с тобой… никак нельзя?.. Ну, ты сама понимаешь…
Таня засмеялась.
— Ты же сказал, что никто ничего не пробуждает!
— Ты к этому "никто" не относишься! Так, значит, никак? Невозможно?..
Танька легко вздохнула и отлетела от него.
— Дурачок! — нежно сказала она. — Ты двигай своей бестолковкой, шевели!
Крашенинников размял в пальцах новую сигарету.
— Знаешь, Танюша, что я понял: жена — вовсе не женщина для постели!
Таня фыркнула.
— Ты сделал потрясающее научное открытие! Как в известном анекдоте про лошадь.
— Да нет, ты не въехала! — махнул рукой Виктор. — Просто всякое чувство, если оно даже и было, улетучивается, испаряется очень быстро, моментально, а дальше поем песню: "Что нам остается от любимых? Что нам остается от любви?" Там и ответ имеется: "остается что-то непонятное…" Или ни фига не остается. Поэтому нельзя рассматривать жену как любовницу, заметь! Это товарищ по оружию, соратник в борьбе. А не получилось товарища — не получилось семьи. Неплохо?
— Да, сильно сказано! — согласилась Таня. — Ты молоток!
— Есть такое дело! — с удовольствием подтвердил Виктор. — У Ксении я давно засветился, но она, повторяю, умела молчать. Анюта не умеет. А чувихи — они прелесть! Самое оно! У них налицо главное — естественность, непринужденность. Они свободны и раскованны. Чего еще желать? И вообще шлюхой нужно родиться, это не профессия, а призвание. Надо ли закрывать глаза на природу? Несколько лет назад там, где мы снимали дачу, перегородили плотиной речушку. Воду, конечно, загрязнили, рыбу отравили, кругом — мрак, запустение. Думали, видать, речку похерили. Ан нет, фига! Смотрела на эту хреновину речка, смотрела и плюнула. "А пошли бы вы все!.." — сказала речушка и потекла себе в обход плотины метров эдак за пять. Теперь сухая плотина идиотически торчит посреди старого русла сама по себе, а речка преспокойно течет сама по себе. Улет! "Умница, речка, сударыня речка!" Это к вопросу о норме поведения. А вот еще послушай:
Шейх блудницу стыдил: "Ты, беспутная, пьешь,
Всем желающим тело свое продаешь!"
"Я, — сказала блудница, — и вправду такая,
Тот ли ты, за кого мне себя выдаешь?"
— Ты полюбил Хайяма? — спросила Таня.
