Джон Брэйн - Жизнь наверху
Вероятно, ему доставит огромное удовлетворение пустить пыль в глаза Грэффему и Норе. Пожалуй, если призадуматься, это была единственная радость, которая могла выпасть на долю бедняги. Его семья испокон века жила в Уорли, но им не удалось сколотить деньжат, и его жена, отнюдь не разделявшая его симпатий к непривилегированным слоям общества, неустанно упрекала его за то, что к сорока пяти годам он все еще оставался преподавателем в уорлийской средней школе без всякой надежды на продвижение. Она была не удовлетворена жизнью и озлоблена. Не удовлетворена жизнью и озлоблена — почему эти слова так часто приходили мне на ум?
— И мне в ту сторону, — сказал я Грэффему. — Могу подвезти вас, если хотите.
— У меня есть машина, — сказал он.
— Отлично. Кланяйтесь от меня советнику Хьюли. Очень жаль, что он не мог быть сегодня. Передайте ему, чтобы он тревожился насчет бассейна.
К моему удивлению, Нора как будто рассердилась.
— Это звучит несколько покровительственно, — заметила она.
— Я проникнут глубочайшим уважением к советнику Хьюли, — сказал я. — Я знаю, какое значение придает он этому проекту. Я знаю, что прежде всего он никогда не хотел, чтобы там было это кино «Палас». Он всегда хотел, чтобы там был бассейн. И теперь, когда «Палас» закрыт, он, естественно, и думать не хочет о другом месте для бассейна. Все это вполне понятно.
— А есть какое-нибудь другое место? — спросила Нора.
— Честно говоря, этого я утверждать не могу, но вполне возможно, что есть.
— Именно такого ответа я и ждала. Вы очень изворотливы, советник Лэмптон.
— Не называйте меня так, — сказал я. — Прошу вас, не называйте меня так. Я начинаю чувствовать себя столетним старцем.
К моему удивлению, она слегка покраснела.
— Боюсь, что я была несколько резка, — сказала она.
— Я не придаю этому значения. Красивые женщины в красивых платьях могут говорить мне все, что им вздумается.
— Вам, в сущности, все это глубоко безразлично, верно?
Она стояла у окна. Весь день было как-то пасмурно, а сейчас проглянуло солнце. Я увидел линии ее ног, просвечивавшие сквозь платье, и у меня мелькнула странная, сумасшедшая мысль, что это я своей волей заставил земной шар так повернуться к солнцу, чтобы платье ее сделалось более прозрачным и она хотя бы на мгновение предстала передо мной как женщина, а не как свод тех или иных мнений. Я имел некоторое представление о том, какого они сорта, эти мнения, и они нагоняли на меня тоску ничуть не меньше, чем мнения моего тестя. Мне не было никакого дела до всех этих общественных бассейнов и даже, если на то пошло, до местного самоуправления, но совсем не по тем причинам, какие предполагала Нора. Она была единственным человеком здесь, который понял бы мои истинные мотивы, но я не мог объяснить их ей сейчас, ибо сейчас я был в ее глазах циничным хлыщом в новом шерстяном костюме, — хлыщом, облеченным известной властью, и щеголял этим примерно так же, как золотыми запонками на манжетах — не выставляя их кичливо напоказ, но и не без удовольствия отмечая про себя их солидный блеск.
Я видел, что все ждут моего ответа. Меня очень подмывало дать Норе тот ответ, которого она ждала, хотя бы только для того, чтобы встряхнуть их всех, пробудить к жизни. Я окинул взглядом комнату: все собравшиеся здесь показались мне какой-то однообразной серой массой; не молодые и не старые, почти все были в джемперах или в свитерах и туфлях без каблуков. Я увидел миссис Фелвуд, унылую и пухлую, в линялом бумажном платье с обвисшим подолом. Миссис Фелвуд была самой неутомимой общественной деятельницей Уорли и состояла членом почти всех организаций. Исключение было сделано лишь для масонской ложи и «Лиги чудаков». Помимо этого, миссис Фелвуд добровольно взяла на себя обязанность блюсти интересы налогоплательщиков, за что получила в муниципалитете кличку Сторожевая Сука. Она не любила меня, как, впрочем, и всех консерваторов, так как наша партия дважды отказывалась выставлять ее кандидатуру и не позволяла своим членам голосовать за нее как за кандидата независимой партии. По сути дела, она питала антипатию ко всем советникам до единого, так как не только консерваторы, но и представители других двух партий относились к ней с такой же неприязнью, как мы.
Сейчас она ждала, что я скажу что-нибудь легкомысленное или циничное и дам ей в руки оружие для очередного нападения на муниципалитет. Сама по себе она не имела особого веса, но наша партия, обладая весьма незначительным большинством голосов, не могла компрометировать себя даже в мелочах.
— Что мне безразлично? — спросил я Нору.
— Да хотя бы этот бассейн. Ведь на самом-то деле вы не считаете, что это важно — будет он или нет и где именно он будет. Да и политические проблемы — вы их даже не коснулись почти…
Грэффем тронул ее за плечо.
— Право, нам нужно идти, — сказал он. — Вы совершенно бессердечны, Нора. Разве вы не видите, что бедняга уже устал?
Я понял, чего он добивается.
— Вы напрасно стараетесь прийти мне на помощь, мистер Грэффем, — сказал я. — Нора, в сущности, еще ни о чем не успела меня спросить. Но позвольте мне сказать вам следующее: я чрезвычайно заинтересован в общественном бассейне. Я чрезвычайно заинтересован во всем, что содействует благоустройству Уорли. Давайте пока на этом и кончим. О политике мы поговорим как-нибудь в другой раз. — Я протянул ему руку.
— Буду с нетерпением этого ждать, — сказал он.
Рука у него была потная. Я на мгновение представил себе, как он касается Норы, и почувствовал укол ревности.
Миссис Фелвуд перенесла свое внимание с меня на директора, и всеобщая настороженность исчезла так же внезапно, как и возникла.
— Я не знал, что вы так интересуетесь общественными проблемами, — сказал я Норе. — Это очень приятная неожиданность. Не забудьте, что вы непременно должны побывать у нас на днях. Я покажу вам розы…
— Спасибо, — сказала она. — Мы с удовольствием придем, правда, Питер?
Он с видом собственника взял ее за руку повыше локтя; это был скорее жест полицейского, чем любовника. Когда он распахнул перед нею дверь, сквозняк, гулявший по коридору, на мгновение обтянул платье у нее на бедрах, и я заметил, что они совсем не такие узкие, как мне показалось с первого взгляда. Нет, у нее была не мальчишеская фигура. Эти бедра были созданы для того, чтобы рожать детей.
Дверь захлопнулась. Я допил пиво и направился к столу, чтобы взять еще бутылку. Но, откупоривая ее, я почувствовал, что не хочу больше пива и буду пить уже без всякого удовольствия. Я подошел к окну: двор был почти пуст; стояло с полдюжины автомобилей и маленький автобус «фольксваген».
Все автомобили, за исключением моего «зефира» и ослепительно красного «миджета», были старые и потрепанные. Я старался вызвать в себе чувство превосходства от сознания, что мой автомобиль самый новый и самый дорогой, но это привело лишь к тому, что мысли мои снова вернулись к Норе.
Директор подошел ко мне.
— Черт побери, — сказал он. — Не много найдется таких, как Нора, у нас в Уорли! — Он бросил взгляд через плечо на миссис Фелвуд, которая на сей раз дарила своим вниманием молодую женщину, занимавшую, насколько я мог припомнить, должность заместителя директора уорлийской публичной библиотеки.
— Она вообще единственная в своем роде, — сказал я. — Ее отлили и разбили форму.
Грэффем и Нора садились в стандартный «фордик». Когда загудел мотор, я отвернулся от окна. Именно это я и ожидал увидеть. Но когда это произошло, я почувствовал, что видеть их вместе мне невыносимо.
— Фантастическое сооружение, — сказал директор. — Взгляните хотя бы на этот двор. Весь вымощен камнем — одному богу известно, чего стоило втащить его сюда.
— А он не любил ни асфальта, ни гудрона, — сказал я. — В хорошие времена сюда съезжалось до сотни автомобилей, и каждый с шофером. Да, когда Том Синдрем устраивал приемы, он делал это на широкую ногу.
— А я слышал, что он был скуп, — сказал директор.
— Совершенно верно. Но принимать у себя деловых друзей — это особая статья. Рано или поздно окупится, говорил он.
— Сто автомобилей, — промолвил директор. — Фантастика.
— Каждый вечер он прогуливался по стенам своего замка, — сказал я. — И на ночь в крепостных воротах всегда опускалась решетка.
— Ее сейчас сняли совсем. По моему распоряжению, боюсь. Кстати, советник Лэмптон, я надеюсь, что вас не обидели эти, так сказать, чересчур ретивые вопросы…
— Чем ретивее, тем лучше, — сказал я.
— Это было очень любезно с вашей стороны — откликнуться на нашу просьбу, несмотря на то, что мы не могли предупредить вас заранее; прошу верить, что мы это оценили.
— Всегда рад служить, чем могу, — сказал я.
С галереи неслась музыка. Это была старинная песенка Веры Линн — «Ауфвидерзеен». Она навевала приятную, легкую меланхолию. Комната начала пустеть.
