Пол Тот - Ш-ш-а...
Вскоре лечу в водовороте огней. Обрамлявшие улицу пальмы вполне могли бы быть моими ногами. Господи боже, я стоял бы высоко над городом.
Шофер мало чего говорил. Наверное, тысячу раз видел, как крутится эта самая улица старой кинопленкой.
Люди в других машинах существуют только для меня, чтоб я видел, как по бульвару Сансет едут машины. Иначе водители сидели бы дома, смотрели телевизор, дымили бы пистолетами вместе со стариком Томом, придурком из поезда. Том ехал в поезде, чтобы я понял, что это целиком и полностью моя история, точно такая, как я ее вижу, изнутри и снаружи. Остолоп научил меня многому. Обезьяна видит и обезьянничает.
Завтра большой день – день рождения мамы. Вертолеты летают над городом, освещают улицы прожекторами. То и дело проезжают полицейские машины, сопровождают меня. Темнеет, звезды выстраиваются в салюте, луна мне светит прожектором.
– Нельзя ли опустить стекла? – спрашиваю я.
– Сейчас ты хозяин.
Тяжести и унижения, которые я ношу с собой, начинают развеиваться, испаряться.
– Будешь меня упрекать после того, как он чуть не переехал меня в пикапе? Все прошедшие годы без конца напоминаешь. Изумруд цвета воды. Последнее счастье, которое выпало перед началом сплошных бед. Ты не можешь поехать и все наладить, никто не может. Знаю, ты меня считаешь ужасной, виноватой во всех семейных бедах. Это не так, поэтому прекрати мне внушать эту мысль. Не я сделала Рея таким, какой он есть. Это сделал Бог.
– Что ты там бормочешь? – спрашивает таксист. – Сам знаю, куда ехать. Другой дороги нет.
– Наверняка есть тысяча. Сто тысяч.
– Думаешь? – Он почесал подбородок. – Ну, если есть, то покажи кратчайшую.
– Спешить некуда.
– Впервые слышу.
– Пожалуй, мне надо о многом подумать.
Шофер закурил.
– Если хочешь к подружке приклеиться, не тот город выбрал.
– Я не здешний.
– Не мели чушь собачью. Сейчас в воздухе тысячи хреновых самолетов везут людей отсюда туда, откуда они прибыли.
– Скоро и я полечу.
– Ну, счастливо. Вот твой отель. Надеюсь, найдешь свою девушку. Только если хочешь ее удержать, забирай с собой. Таков мой совет.
Внутри отель залит золотым светом. Мужчины в униформе готовы исполнить любое мое желание. Приветствуют:
– Слушаю, сэр! Спасибо, сэр. Сюда, сэр, – несут багаж в номер.
Лежу в постели, которая погрузила меня в себя. Ночь готовит меня к утру. В бумажнике лежат указания, как пройти на кладбище, как найти могилу, ждут, чтобы их развернули. Мне сообщили, что солнце встает в семь. Заказано такси, которое за мной заедет, высадит у кладбища, и я пойду к могиле на восходе солнца.
По прогнозу на завтрашний день температура должна составлять где-то около 55 градусов,[11] небо безоблачное, целиком голубое. Я заснул во время одиннадцатичасовых новостей. Никаких сообщений о моем прибытии. Иначе на кладбище хлынут зеваки. Мысленно пометил завтра вечером позвонить на телевидение, сказать спасибо.
Проснулся, повернулся, увидел на электронных часах 3:13. По обеим сторонам от меня сидят Стиль и Правильный. Правильный прикладывает мне ко лбу полотенце.
– Догадываешься, чье это полотенце? – спросил он.
– Призрака, – сказал Стиль. – Пот и слезы мертвеца. Забавно, что они остаются после покойника, вроде перечня так и несделанных дел.
– Я думал, вы оба навсегда исчезли.
Стиль забрал полотенце у Правильного и сказал:
– Ну, слушай. Мы с Правильным решили, что тебе надо с нами, так сказать, воссоединиться. Только на один этот раз.
– На этот раз у нас обоих один совет.
– Какой?
– Если не можешь слушать самого себя, – сказал Стиль, – и никого другого, чего тогда надо слушать?
– Помнишь, что говорил? – спросил Правильный. – Тучи достают головой до неба, дождь вечно падает на землю, а где-то посередине находится воздух.
– Ну и что?
– Воздух, – прошептали оба. – Вввввоззззздуххххххх.
Даже в предрассветных сумерках вижу кладбищенскую траву, подстриженную идеальными шахматными квадратиками, зелеными и еще зеленее, влажную от росы, башмаки намокли, воздух чистый, прохладный, самолеты над головой уже везут домой тех, кто здесь чужой, как я в данный момент.
Иду прямо к розовой полоске света на небе. Идти далеко, она похоронена в самом конце огромного кладбища, где хоронят умерших, не успевших добраться до дома из этого города, место их жительства постоянно ширится, пока не наступит день, когда тела придется класть штабелями, как они жили при жизни в многоквартирных домах, друг над другом, друг под другом и рядом дверь в дверь, ничего друг о друге не зная, только кто когда въехал и – на этот раз – что никто уже не выедет… если чего-нибудь не случится со всем кладбищем. «Тогда мы все переедем, – думают они. – Интересно куда?»
Кто-то идет теперь рядом со мной.
– Как дела, малыш? – Это Стэн, сын Сарджа из неразговорчивого бара. Идет со мной шаг в шаг, руки-ноги движутся точно, словно мы оба – большие дедовские часы.
– Хочешь, чтоб я поговорил или чтоб помолчал?
Я пожал плечами, заметил с другой стороны от себя копа Марти, того самого, что забрал меня с девушками в участок. Все трое шагаем в ногу.
– Если кто-нибудь к тебе привяжется, я позабочусь. У меня был двоюродный брат вроде…
Нас догнал Дерьмоед, пристроился в шеренгу.
– Двадцатка, которую ты мне задолжал, при тебе? – спросил он и рассмеялся. – Шутка. Этот коп и на меня намекает.
– Пожалуйста, – сказал я, – не ввязывайся.
Неизвестно откуда явился парнишка из поезда, сверкая глазами, будто, наконец, наскакался с ковбоями и индейцами.
– Что я тебе говорил? – подмигнул он.
А вот и мой старый школьный учитель.
– Я говорю «особенный», имея в виду «одаренный». Одаренный, Рей.
Наконец, подошел комиссионер из ломбарда с гитарой на шее.
– Ты меня вдохновил научиться, – сказал он. – А то проклятые гитары без дела висели. – И заиграл песню, тихо, потом погромче.
Все меня окружили, когда я опустился на колени у могилы матери. Провел пальцем по буквам, составляющим ее имя, по цифрам, отмечающим даты рождения и смерти. И мои друзья запели:
Теперь ясно вижу,
Дождь прошел.
Вижу все препятствия
На своем пути.
Тучи черные
Больше не ослепляют меня.
Я жду ясного, ясного
Солнечного дня.
– Это ты? – шепнул я. – Это ты сделала? Или я? Какая история истинна?
Я теперь все смогу.
Боль прошла.
В душе больше нет
Черных мыслей.
Радугу
Вымолил я для себя
И жду ясного, ясного
Солнечного дня.
– Или это сделал Бог?
Погляжу я вокруг —
Ничего,
Только синее небо.
Погляжу я вперед —
Ничего, кроме синего неба.
Я ударил кулаком по земле.
– Что же начисто отлучило меня от мира?
Музыка и пение смолкли. Рядом со своими пальцами вижу пару сверкающих черных туфель.
– О чем это ты спрашиваешь? – сказал мужчина, ставя на камень вазу с розами.
Я поднял на него глаза. Стоит в черном костюме, высокий, сильный, а я скорчился на четвереньках, как тоскующий больной пес. Тонкие карандашные усики, загорелое лицо, испещренное розоватыми пятнами, белыми шрамами, волосы зачесаны назад так гладко, что видны следы зубьев расчески. Все в нем говорит: «Встань, парень. Будь мужчиной». Хотя он этого не говорит. Просто смотрит на меня сверху вниз. Потом распахнул пиджак, вынул конверт, скомкал, бросил на могильный камень. На конверте датская марка.
– Если гадаешь, хотела ли мать убить тебя, – сказал он, – позволь мне вместо нее ответить. Это ты ее убил. Столько лет беспокойства, тревог от сознания, что тебе никто и ничем не сумеет помочь. Да, именно таким я тебя представлял, поешь в пустоту, разговариваешь, ни к кому не обращаясь, идиот распроклятый. Мы с твоей матерью были счастливы, по крайней мере до того, как ей пришлось расхлебывать историю со своей проклятой сестрой. Почему бы тебе не найти эту суку, чтоб вы с ней враньем обменялись. Только сюда не возвращайся.
Он толкнул меня ногой в туфле. Я упал, свалив вазу. Свернулся калачиком, обхватил себя за колени, лицо мокрое от воды из-под роз. Вижу возле своей руки молящегося богомола, кланяющегося солнцу.
– Надеюсь, ты доволен, – сказал мужчина.
– Сейчас в воздухе тысячи хреновых самолетов везут людей отсюда туда, откуда они прибыли.
Мир ненадолго складывается воедино, а потом расплывается, развинчивается, детали разлетаются в стороны.
– Все в порядке, ему дали успокоительное, – сказала стюардесса. – Не обращайте внимания, мэм, пусть бормочет. Или мы вас пересадим.
– У меня был двоюродный брат вроде него, который трахался с…
– Если можно, я останусь, – шепнула пассажирка рядом со мной. – Немножко нервничаю в полете, но если с ним все в порядке, то…
– Он спокоен, как любой другой пассажир самолета.
В маленьком овальном окошке молится богомол. Что он делает на борту?
