Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке
Речан любил наблюдать, как Волент приготавливал, скажем, фарш для колбас, знаменитых и за пределами Паланка.
Ланчарич все обнюхивал, как собака, пробовал, пыхтел и прерывисто дышал, как будто злился или вел какой-то спор, жмурился, таращил глаза, так что были видны налитые кровью белки, принимал вид беспокойный, взволнованный, торжественный, молол, примешивал пряности, резал и рубил, брал из мешков чеснок или лук… Он разыгрывал перед мастером маленький спектакль, но тот не сердился, в конце концов, работа от этого спорилась веселее, ему нравилось такое ее приукрашивание и превращение будничного труда во что-то необычное. Конечно, Волент экспериментировал, но сам мастер не мог наесться его колбасами из дичи.
Этими его колбасами, ятерницей, ветчиной и салями хотелось окружить себя со всех сторон и запивать их вином с местных виноградников, как будто оно было создано специально для этого.
Ятерница, нарисованная вместе с колбасами и ветчиной на вывеске мясной Речана, у Ланчарича никогда не разваривалась, зельцы не лопались, он отлично вытапливал сало, смалец у него никогда не пах дурно, не подгорал, был чистым, белоснежным, казалось, он пахнет молоком и сливками, его шкварки не были горькими, твердыми или сухими, они хрустели и благоухали. Если женщины пекли из них «пагачики», то это были лучшие шкварковые «пагачики» в мире к кувшину пряного и терпкого паланкского вина. Стоит ли удивляться, что так много паланчан симпатизировало помощнику Речана?
Как только мастер вспомнил про ужин, у него потекли слюнки. Он просто не мог его дождаться. Сегодня Волент отрезал прекрасные свиные шницеля и уже поджаривал их. На ужин он готовил то ломти вкуснейших шницелей, то такое сочное и благоухающее жаркое из говядины, что от желания его отведать человеку становилось просто дурно, а то бифштексы, или бесподобные свиные котлеты, или любимую им сербскую «мушкалицу» из трех сортов мяса, такую острую, что дух захватывало и приходилось заливать ее порядочным глотком вина, но он готовил разными способами и превосходные гуляши, иногда бульоны и всевозможные фарши. Ланчарич умел справиться и с гусятиной, начинить индюка, приготовить птицу, фазана, зайца, кабана или косулю.
Ломти сочного мяса он укладывал на огромном плоском фарфоровом блюде и окружал массой чеснока, лука, редиски, огурцов, жгучих перчиков, зеленого салата, к этому подавал гренки, натертые чесноком, глазунью, картошку в мундире, ну и, конечно, вино. После такого ужина обоим приходилось подолгу отдыхать, они отдувались, потели с натуги и довольства, жадно пили вино, курили крепкий табак, их согревал огонь от котлов, и они с благодарностью думали, что, слава богу, они в этом мире мужчины и мясники.
Пока Речан дорезывал мясо на более мелкие куски, чтобы они поместились в электрическую мясорубку, которая управится с ними в два счета, Ланчарич заканчивал приготовление ужина. Вспомогательный столик в углу помещения он накрыл чистой льняной салфеткой и поставил к нему две старых кухонных табуретки, которые он называл гокерликами. Из малого буфета вынул тарелки, стеклянный кувшин для вина и два стакана. Потом вышел с кувшином и наполнил его вином.
— Мештерко, прошу, — указал Волент на накрытый столик. Поставил на него запотевший кувшин и пошел за приготовленной едой в соседнюю комнату.
— Ага, — сказал Речан и кончил работать. Немного стесняясь, он постоял и не спеша пошел к столику, словно был здесь просто гостем.
Волент вернулся с большим блюдом, от которого шел манящий запах мяса. Он смеялся:
— Мештерко, нынче ужин удался мне на славу. Сегодня я повар лучше, чем Молнар у Вагнера в «Централе». Сейчас мы, понимаете, так поработаем челюстями, как и полагается гентешам. Садитесь, я положу вам.
Мастер сел и кашлянул от нетерпения. Пока помощник накладывал в его тарелку, он рассеянно гладил ладонями колени.
Наконец оба с аппетитом принялись за ужин.
Когда доели, Волент налил в стаканы вино. Оба, как по приказу, выпили до дна, отчего им захотелось рассмеяться, но они не рассмеялись, потому что их охватило блаженство, а пуще — лень, и молча, глядя перед собой, медленно и глубоко затягивались сигаретами, словно сил у них осталось только на то, чтобы слушать, что происходит вокруг. На улице крепчал ветер и стучал в окна, в соседнем помещении гудели под котлами топки, в которые Волент минуту назад подбросил дров, шипел пар из напорного котла и кипело благоухающее сало. Речан был в состоянии полного довольства, не хватало ему, пожалуй, часов, мощного часового механизма, который бы ему где-то за ухом громко отсчитывал эти добрые минуты жизни.
Он подумал: когда человек намучается, тогда он и может оценить эти прекрасные мгновения, а если кто в жизни не мучался, тому это и в голову не придет. Так уж устроен мир. Доброй едой и питьем может насладиться один трудящийся человек. Эти дары приносят радость лишь тяжело работающим людям. Ну не счастливый ли он человек, если познал все это? Конечно, ведь иначе ему бы этого не понять.
Он спокойно вздохнул, чувствуя облегченье и ту целительную грусть, против которой человек никогда не восстает.
— Вот я и говорю, мештерко, — прервал вдруг Волент молчанье и, улыбаясь, посмотрел на мастера, — что… — он смолк, но не перестал улыбаться… — что ни одной бойне не обойтись без тегер… без грузовой машины. Нашей тоже. Что вы на это скажете?
— Грузовик? — спросил Речан. У него перехватило дыхание, он даже покраснел от волнения. Машина? Это его давняя и пока несбыточная мечта!
— Ну конечно, грузовик… — рассмеялся Волент и закурил новую сигарету.
Речан смотрел на мясистое потное лицо приказчика; этот слов на ветер не бросает и всегда в общем-то ставит его перед свершившимся фактом.
— Признаюсь, — начал Речан степенно, — я уже давненько подумывал об этом, в прежние времена у мясников внизу, в городе, бывали машины, но я-то всегда работал в деревне и на аукционные рынки и ярмарки ходил пешком через холмы… через горы… даже в Липтов, на Ораву… Вниз, правда, никогда не ходил, хотя многие мне советовали. Но я в моторах не разбираюсь, так что всегда опасался, как бы не разбиться.
— А не слышали о какой-нибудь машине? — спросил Волент.
— Нет, — ответил Речан, разочарованный сам не зная почему, — ведь ты же знаешь, на люди я не хожу, где мне услышать-то. Да… как-то раз… — вдруг оживленно улыбнулся он своему воспоминанию, — дошел я до самой польской границы и у одного мужика в селе Лиеск купил коровенку мелкой польской породы. Возвращался с ней через горы и леса один… Да… по дороге уже было не пройти: дело-то было в начале сентября… да, теплынь, пыль столбом… С одной стороны дороги на другую не перейдешь, столько войска, лошадей штирской породы, пушек и бронетранспортеров двигалось к Сухой горе. Немцы на поляков шли. И сколько хороших машин! Кто знает, много ли из них немцы привезли домой? Лучше бы их людям раздали, правда? — улыбнулся он и отвернулся.
— Не худо бы, — почесал за ухом Волент, — ведь я что говорю, мештерко, поглядите вокруг, кое-кто уже обзавелся машиной… Знаю, о чем вы думаете. Я, мол, всегда про то, что у других есть, но я ведь говорю потому, нельзя нам забывать об этом, отставать нельзя. Понимаете? Я хочу сказать, что, геть, если у вас есть грузовик, вам никого не надо… кёнёрговать — то есть просить привезти. Ведь если просишь кого-то, то людям становятся известны ваши дела, а это, вы ж понимаете, ни к чему. Торговец платит налоги, а сам даже не знает, где ему остеречься, парни из ЭКУ[37] во все суют нос. Мы-то с вами знаем, что никогда не будем, как разные прочие нынче, пихать в колбасу всякую дрянь, чтобы заработать, потому что мы, мештерко, гентеши — мясники, значит. Вы тоже так считаете, мы мараться не станем, даже если торговля у нас… того… пойдет худо. Правильно я говорю? Мы такого не допустим, нам бы, сами знаете, и покупатели такого не простили. А я всегда говорю, вы от меня уже слышали, наверное: пусть мужик будет какой хочешь дока, но в ремесле не халтурь, будь человеком, мештером, как мы говорим, иначе на том свете и сам боженька не простит. Для нас с вами, мештерко, один путь — доставать мяса больше всех, и точка!.. — Волент говорил, все больше воодушевляясь, словно его побуждал к этому звук его сильного голоса, который он сам любил слушать. — А на карточки, талоны, как говорится… не разживешься, мы с вами это знаем, с ними фокус-покус не устроишь, нечего и стараться. Нам мясо нужно. И я могу его доставать. Карта идет нам в руки. А может, должна идти еще лучше, потому что другим тоже фартит. Должна и нам, говорю, потому что многие-то начинали лучше, чем мы. Когда дела пойдут, как при первой республике, нам того и гляди будет крышка… — Волент поднял палец и значительно посмотрел на Речана. — Мештерко, люди уже говорят, что зря мы часы не переводили, раз-два — и все станет, как при Масарике-бачи. Геть, такие вот дела… и, если у нас нет машины, тогда как? Торговля вздорожает, каждый, если вы у него попросите, захочет на вас заработать. Нам до зарезу нужен хороший грузовик, нужен немедля, потому что вчера уже было поздно. Мы должны опередить всех гентешей в Паланке, всех обогнать, иначе они опередят нас. У многих на самом деле была фора, а теперь того и гляди начнется конкуренция. Надо думать о расширении торговли, а тут без машины, как без рук.
