Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке
Речан осторожно кивнул.
— Мештерко, вы знаете Фери Кэрэста? Нет? Пусть вы не знаете, я знаю. У него внизу, на Кладбищенской, свой гараж с мастерской.
— Я его не знаю, — завертел головой Речан и нетерпеливо затянулся, словно хотел спрятаться за облачко дыма.
— Не беда, говорю, зато я его знаю. Мы вместе учились. На перемене он всегда давал мне хлеба, если я был голодный. Вы же знаете, я рос сиротой и долго скитался из дома в дом, пока меня не взял к себе Кохари, а папаша у Фери был владельцем гаража. Старый его апука был таким механиком, какого днем с огнем не сыщешь, все так говорили: даже те, которые разбирались в моторах, ходили посмотреть, как он работает. Он просто родился для того, чтобы быть лучшим механиком в Паланке. Фери, его сын и мой кореш, тоже в этом был и есть мастак, он, мештер, еще мальчишкой соорудил себе такую тележку, прямо чудо… Впереди только одно колесо, двигатель от мотоцикла… На ней мы катались за бабами, с которыми можно погулять по кукурузному полю. — Он рассмеялся. — У него был маленький мотоцикл марки «Ява», кажется стоцилиндровый. Ну! Я на нем носился как черт, пока он однажды на лугу у меня не заглох… Так вот, сегодня мы с Фери разговорились. Вы только скажите, что хотите машину. Остальное — наша забота, Фери и моя, мы знаем, что надо делать. Идет?
Речан неуверенно моргнул и ничего не ответил.
— У Фери есть довоенный грузовик марки «Прага», машина еще хоть куда. Когда фронт подошел, Фери ее разобрал, чтобы можно было сказать, что на ней нельзя ездить: нет, мол, запчастей. Он боялся, как бы ее не отобрали. Так вот, он эту машину, если вы захотите, приведет в такой ажур, что лучше не надо, куда там старому Полгару с его грузовичком! Слушайте, вот Полгара нам надо остерегаться. Если мы хотим быть впереди, так нужно взять разбег, у нас ведь нет друзей политиков, которые по дешевке раздобудут нам целый вагон хорошего скота хоть из чешского пограничья, хоть с конфискованных властями хуторов.
— Машина стоит больших денег, — робко возразил Речан.
— Не всегда. Если пошевелить мозгами, то не всегда.
— Ну, этого я не знаю, мы сейчас собрались переселяться…
Волент спокойно кивнул и улыбнулся.
— Я ведь не знаю, что у тебя на уме… — продолжал Речан тактично.
— Нужна нам машина или нет? — решительно спросил Волент.
— Ты же знаешь, сейчас худо с бензином, Волентко, шины достать невозможно, все стоит бешеных денег… — мямлил Речан, глядя в сторону.
Волент рассмеялся. Маневры мастера его рассмешили. Он махнул рукой:
— Вы хозяин прижимистый, когда речь идет о деньгах, я это уже заметил, но я и об этом подумал. Слушайте, мештерко, бензина и шин, если дело только в этом, я всегда раздобуду.
— Возможно, — согласился мастер и осекся.
Волент заерзал на стуле, долил вина, взял стакан, отпил из него и самоуверенно скрестил руки на груди:
— Устроить можно все, мештерко, надо только хотеть. Вы помните, я вас недавно спрашивал, не хотите ли вы взять ученика, как я называю, инашика? Помните? Мы оба тогда согласились, что ученик нам сгодится, правда? И я еще раза два потом говорил вам, чтобы вы не забыли, что мальчишка нам нужен. Правильно я говорю?
Речан кивнул.
— Ну, — сказал Ланчарич важно, — послушайте. — Минуту он молча думал, серьезно, сосредоточенно, словно уже забыл важничать. — У Фери, моего кореша, есть должок перед боженькой, и немалый, уж я-то знаю. Годы идут, в голове прибывает белых волос, и он уже чешет в затылке, как бы ему этот долг заплатить. Вы Илону Фаркашову не знаете, не знаете, значит, и что ее первый сын от Фери, это уж как бог свят, он его сработал точь-в-точь по своему подобию, даже не подумаешь, что он от белой цыганки, так мы здесь зовем цыган, которые почище. Феринко, мой кореш, очень, ой-ой-ой, уж как он жалеет, что тогда, еще учеником у своего папаши, пошел за Илоной попробовать, сумеет ли сделать и это, уж так он жалеет, что она не сказала ему пакхерес — как цыгане говорят, чтобы вы убирались, а еще больше жалеет, что у него дома нет такого мальчонки. Он дал бы не знаю что, если б был он у него от его собственной жены, но она не родила ему никого, все только ругается, что он согрешил с Илоной. Так его это печалит, что иной раз и заснуть не может, он мне сам говорил. А я намотал на ус, потому что торговцу все сгодится; когда я иду торговать, я всегда прикидываю, что мне надо знать. Ведь иной раз договоришься потому лишь, что тебе известно, что тот пашаш — мужик, значит, с которым хочешь ударить по рукам, однажды вляпался в говно. После нашего с вами разговора насчет ученика я пошел к Фери в мастерскую и сказал: «Фери, если мой мештер возьмет твоего мальчишку на бойню, чтобы сделать из него приличного гентеша, может он прийти к тебе и посмотреть твою телегу?» Мештерко, вы не поверите, но он посмотрел на свою «праговку» под навесом, вытер руки от масла, остановился, посмотрел мне в глаза и сказал: «Баратом — приятель, значит, если твой шеф возьмет моего мальчишку на бойню, чтобы сделать из него мясника, то скажи ему прямо, он может приходить сюда хоть в полночь. Ведь я-то не могу его взять к себе, а то моя половина лопнет от злости, она и так сатанеет, как только его увидит». Я сразу понял, что мы бы у Фери сняли с души камень. В тот раз я ему больше ничего не сказал, чтобы этот разговор он начал сам, тогда вам еще дешевле обойдется. Так оно и получилось. Мы с ним встретились у Белы Мадьяра, куда он тоже ходит выпить свой стаканчик-другой. Он сразу подсел ко мне и начал: чего, мол, вы не приходите, может, раздумали, потому что мальчишка от цыганки. Я ему сказал, что вы не такой человек, вы не из Паланка, вы не как здешние, таким вещам значения не придаете, что другого такого человека в Паланке не сыскать…
Речан замахал рукой. Волент на минуту смолк. Отпил из стакана и продолжал:
— Мештер, я часто вру, но когда я сказал ему это, то не врал. Серьезно говорю. Ладно, замнем и лучше вернемся к торговле, идет?
Речан поднял голову и потер рукой лицо.
— Я ему наплел, что все не так, мол, просто вам, мол, надо поразмыслить, потому что подвертывается кое-что другое. Он сразу сказал, что дорого не запросит, и вы обязательно договоритесь, и он охотно сбавит, и сразу-де ему не надо, он подождет, что вы можете платить чем хотите, как вам будет удобно, главное, чтобы вы взяли мальчишку, и просил вас обязательно к нему зайти. Сегодня мы с ним опять встретились, и он снова начал свое. Мештерко, если вас интересует эта машина, то теперь можно туда сходить. Вы ему дадите пару-тройку бумажек, где на картинке тот чешский музыкант, как сказала барышня Эвичка, кое-что подкинем ему из нашей ямы… ну, а я достану ему запчастей и новый брезент для его «мерседеса», который он хочет загнать одному врачу. Обеспечим его мясом, чтоб и жена его знала, что Фери не какой-нибудь бибас — дурак то есть.
Речан удивленно крутил головой. Все это было ужасно соблазнительно. Но, пожалуй, больше, чем о машине, он мечтал об ученике. Он загорелся уже тогда, когда Волент впервые завел об этом разговор. Ему сразу стало ясно, что он сделает все, чтобы ученик у него был. Он мечтал о нем, как мужчины мечтают о сыне. Ему не хватало таких отношений. Если он его возьмет, это, пожалуй, каким-то образом направит всю его жизнь. Что-то искупит. Ведь когда-то у него уже был ученик… Он вспомнил о дочери и окончательно решил взять ученика.
Волент словно понимал, о чем сейчас думает мастер.
— Что скажете насчет ученика, мештерко? — начал он. — Такой сопляк здесь всегда пригодится, вы сами говорили, так ведь? Кишки промоет, затопит…
— Да, да, ты прав, машина нам нужна… И мальчик здесь пригодится… А когда мы могли бы зайти к твоему приятелю?
— Вот вернусь с фелвидека, с гор, — удовлетворенно ответил Волент.
В хорошем настроении они снова принялись за работу. Оба были довольны, словно решили бог знает какое большое дело, и поэтому, наверно, временами думали друг о друге с одобрением. Речан-то уж во всяком случае, да у него было на это и больше причин.
Не прошло и часа, как Волент опять проголодался. Готовясь начинять первый зельц, он взял разваренного мяса и потрохов, порезал на маленькие кусочки, посыпал солью, черным, красным перцем и съел с ножа. Здесь он, конечно, всегда ел только с ножа, и даже любил это, несмотря на то что однажды, выпивши, порезал себе язык и неделю не мог разговаривать. Боли он не переносил, как большинство таких сильных на вид мужиков. Он стоял прямо под лампой, расставив ноги, и ел, запивая вином, орудовал острым как бритва ножом и весело болтал.
— Это вот одна машина… — он показал на голову. — Это другая… — он хлопнул себя по животу. — А это — третья… — показал ножом на пах. — И каждой кое-чего надо, разве нет? Я забочусь только о них… — Он так рассмеялся, что даже согнулся, и быстро зажевал, чтобы скорее запить. — Что была бы за жизнь, не будь у мужика этих машин?! А? Разве я не прав?
