Роберт Ирвин - Ложа чернокнижников
6 июня, вторник
Проснулся оттого, что замерз и все тело ломило. Решил провести большую часть дня в Лидсе, беседуя со своими коллегами и копаясь в фондах факультетской библиотеки. Лидс — холодный, хмурый город. Вернулся в Лондон поездом, было уже слишком поздно, и на ужин в Хораполло-хаус я уже не успел. Поэтому сразу без сил свалился в кровать. На этот раз один.
7 июня, среда
За завтраком искал глазами Лору, но ее не было. Будет ли у нас еще случай поиграть в девственницу и соблазнителя?
Сегодня утром я для сравнения отправился на другую игровую площадку. Коренастые агрессивные малыши, носившиеся по площадке, напомнили мне картину Брейгеля, изображающую карусель на какой-то сельской ярмарке. Поводы, по которым столетия назад проводились ярмарки, давно позабыты. Но сейчас перемена, и на полчаса мир переворачивается вверх тормашками. Не думаю, что мне хотелось бы оказаться в толпе этих зловредных маленьких монстров — низкорослых воплощений насилия и безумия. Я вижу, как маленькие задиры теснят в угол намеченную жертву, и слышу ритмичные издевательские крики: «Вот тебе, вот тебе, вот тебе», — и меня всего передергивает. Фелтон меня все спрашивает, почему я не могу найти площадку поближе к Швейцарскому Коттеджу. Думаю, это неплохая мысль, вот только у меня уже столько заметок по игровой площадке в школе Св. Иосифа.
На обратном пути в центр я видел заголовки газет о нападении Израиля на Египет и ближневосточном военном конфликте в целом. Я вспомнил, как Фелтон говорил, что, по предсказаниям пророков, Дамаск — место рождения Антихриста. Возможно, это начало Апокалипсиса. Мне нужно заехать на вторую примерку смокинга (на сей раз без Гренвилля). Маленький человечек так и сяк прикладывает к моему телу куски материи. Ненавижу эту черную хламиду, которую он для меня шьет. Я чувствую себя в ней как в саване. Возможно, мой смокинг будет как раз готов к концу света, тогда и надену. Безупречно одетый, с бокалом шампанского в руке, я буду смотреть, как с небес изливаются потоки огня. (Несколько месяцев назад мистер Козмик мне сказал, что, по его расчетам, конец света придется на среду. Я подумал над этим немного, а потом спросил его почему. Он ответил: потому что это разобьет неделю на середине.)
После примерки я решил, что на сегодня с меня хватит, и вернулся в Хораполло-хаус. Там было непривычно безлюдно. И я решил обследовать здание — не жилые комнаты, разумеется, ведь, в конце концов, я не шпион, а жилец. Поэтому я ограничил свое обследование местами общего пользования и теми участками дома, которые ни для чего определенного не предназначались. Попросту говоря, я решил осмотреться в своем новом доме. Несмотря на невинность моих намерений, я воображал себя дерзким учеником чародея, решившим воспользоваться отсутствием своего учителя. С широко раскрытыми глазами ученик на цыпочках пробирается из комнаты в комнату, распахивает двери и видит чудо за чудом, причем в каждой последующей комнате — чудеса еще чуднее прежних. Наконец он доходит до последней двери. Он знает, что ему не следует к ней приближаться, но дверь распахивается сама собой, и охваченный ужасом ученик видит комнату, полную обнаженных тел, свисающих с крюков для мясных тут. И только на одном крюке нет тела…
Разумеется, я не нашел никаких таких крюков и никаких скелетов в шкафах, однако я обнаружил нечто странное и почти столь же жуткое. Средняя часть дома и его восточное крыло находятся в хорошем состоянии, здесь недавно был ремонт. Я имею в виду все эти старинные ковры и люстры в холле, современную обстановку в двух аудиториях и так далее. Но в западном крыле все совсем по-другому. Едва я свернул в эту сторону, как обнаружил комнаты без электричества, с одной болтающейся проводкой, дырами в полу и сломанными оконными рамами, в одной из комнат, среди осколков разбитого стекла валялась мертвая птица, а другая комната хранила следы того, что здесь кто-то жил и этот кто-то пытался разложить костер прямо на полу. Мне кажется, когда-то это крыло принадлежало Ложе, потому что в коридоре второго этажа сохранились осыпающиеся телемские фрески: голый мужчина осеняет себя знамением Дьявола — «manu cornuta», черный зверь насилует белоснежную нимфу, кот, распятый на ясене. Казалось, коридору с фресками нет конца — возможно, он даже ведет в соседнее здание. Я повернул назад, вместо того чтобы продвигаться дальше, сквозь сумрак, до самого конца. Я вернулся в свою комнату в задумчивости. Это так странно — блестящая роскошь холла и запущенность в западном крыле, — как если бы Хораполло-хаус был старым театром с заброшенными кулисами.
Что случилось в западном крыле? Что могло случиться в западном крыле? Порывы ветра, налетающие с запада, бьются о стены и окна дома, требуя, чтобы их впустили. Отказать ветру нельзя. Он все равно найдет лазейку. Всегда находит. Разве дом — не символ человеческого сознания и его необходимости мечтать? Когда человек мечтает, он подобен человеку, который сидит скрючившись у себя в голове и вкушает мирских наслаждений, лелеет мечты о богатстве и власти и развлекает своих гостей в тепле и уюте. Он стоит у входа и приветствует своих друзей и знакомых в своих владениях. Он говорит, чтобы они чувствовали себя как дома, здесь они смогут найти убежище от сердито завывающего ветра. Стены дома очень крепки, но окна — его глаза — нельзя защитить, и когда Враг, оседлав ветер, стремительно приблизится к дому, то поднимет копье и нацелит его прямо в глаз. Никому не дано воспрепятствовать проникновению через глаза. В общем, представьте себе хозяина дома и честную компанию, веселящуюся за трапезой и не обращающую внимания на проникнувшего в дом Врага. А Враг, пробравшись внутрь, уединяется в одной из комнат верхнего этажа и тоже устраивает пир, он приглашает разделить свое застолье моль и червей, пожирающих ткани и дерево дома. Затем, пресытившись своими заплесневелыми яствами, ловкий Враг устраивает волчьи ямы в полу и на ночь расставляет свои силки. Разве это не точный образ стареющего ума?
Бред, да и только. Едва закончив писать этот абзац, я отбросил ручку и решил думать о Салли в надежде, что мысли о ней прогонят мысли о Враге, кто бы он ни был. Одновременно я поставил сингл Алана Прайса «Simon Smith and His Amazing Dancing Bear». За несколько раз повторяющейся фортепьянной фразой вступления следуют беззаботные, наивные слова. Обхватив голову руками, я слушаю и представляю себе, как призрак Салли материализовался под звуки музыки и сейчас она здесь, в моей комнате. «Ну? кто бы мог подумать, когда и где? Что мальчишке с медведем будут рады везде?» В прошлом году мы с Салли были на рождественской вечеринке, где эту вещь Алана Прайса гоняли раз сто и мы все время под нее танцевали. Нас словно обуял дух тарантеллы. Просто не могли устоять на месте. И вот я в сотый раз гоняю «Саймона Смита и его удивительного пляшущего медведя». Музыка — веселая, живая, и все же это веселье не для меня. Вспоминая, как Салли двигалась под музыку, я слышу ее последние слова, они так и вертятся в моей голове: «Ты — зло!» Порвать с Салли было тяжело. Тяжело? А что значит «тяжело»? О, это тяжесть, которая давит на грудь и высасывает из сердца жизненные соки. Это груз, которому стоит однажды лечь на сердце — и он остается там навсегда.
После этих слов я отшвырнул ручку. Я бросился в ванную — мне показалось, что меня вот-вот вырвет. Я склонился над унитазом и стал ждать, когда подступит рвота, но ничего не выходило. Я подумал, может, засунуть палец в горло, чтобы избавиться от этой тошнотной мути. Получается, что я записываю всю эту чушь в дневник, словно под диктовку кого-то, кто думает за меня. Если окажется, что это так, мне, возможно, придется отсечь себе правую руку, чтобы не быть рабом, стенографистом Незримого. От мыслей о рабском ремесле писца меня оторвал телефонный звонок.
Телефон звонил в пустом доме. Где Гривз? Я решил не подходить, но телефон все звонил и звонил. Он словно обвинял меня в чем-то. Меня не должно было здесь быть, и я не должен был его слышать. Я спустился в холл и снял трубку. Звонили мне. Это был папа, и я стал ему объяснять, что я надеюсь, что смогу приехать к ним в эти выходные.
Но он меня резко оборвал:
— Поздно. Она умерла.
Он ждал, что я что-нибудь отвечу, но я не мог. К горлу у меня подкатил комок. Папа тяжело вздохнул:
— Ладно, попробуй выбраться хотя бы на похороны. В понедельник в баптистской церкви — ты знаешь — в той самой, куда она начала ходить, как заболела. Если ты хочешь сопровождать гроб, тебе нужно приехать часа за полтора.
— Я приеду. Прости, папа.
Он ничего не ответил и повесил трубку.
Я вышел в сад подышать воздухом. Солнце стояло уже невысоко, но свет его был по-прежнему очень яркий, и кроме того, я не хотел, чтобы кто-нибудь видел мое лицо. Поэтому я надел солнцезащитные очки. Хотя в саду лето, молодому человеку прохладно в его темных очках. Его затемненное зрение различает в тени существа, которые прячутся от солнца и ждут. Он чувствует, что они, как и он сам, ожидают, когда на землю упадет Черный Свет и распахнется дверь в Вечность.
