Роберт Ирвин - Ложа чернокнижников
Обзор книги Роберт Ирвин - Ложа чернокнижников
Роберт Ирвин
Ложа чернокнижников
12 мая 1967 года, пятница
Магистр велел мне вести дневник. Это часть моего ученичества. Вчера вечером меня приняли испытуемым, и Магистр начертал на руке, которой мне предстоит писать дневник, знак, похожий на каббалистический. Сегодня я пошел и купил эту тетрадку в магазине У. Г. Смита на улице Хай-Холборн. (Видимо, все маги ведут дневники в черных тетрадках, а в красные переписывают разные заклинания.) Потом заскочил в Лондонский институт экономики, но у них там все еще сидячая забастовка и библиотека закрыта. Вот непруха! Оттуда рванул в университет и взял в тамошней библиотеке несколько книжек. «Дотошный и усердный исследователь» — это точно про меня. Как написано в книге «Малый ключ Соломона»: «Магия — это наивеличайшее, наисовершеннейшее и наивысшее божественное знание об устройстве мира, в своих трудах и поразительных деяниях магия опирается на внутреннюю, сокровенную суть вещей — так что если на необходимый Пациенс окажет воздействие необходимый Агенс, это будет иметь и дивные последствия. По этой причине маги исследуют природу усердно и тщательно; благодаря своему искусству они могут предвосхищать события, что непосвященному наверняка покажется чудом». Из газет, разложенных в киоске, узнал, что Брайана Джонса арестовали. Остальных роллингов судят в Чичестере.
Забежал с новостями к Салли, но она уже знает про Брайана Джонса, потому что меня опередил мистер Козмик. При нем тоже были красная и черная тетрадки. Еще у него были с собой три пучка распустившихся веточек, обернутых во влажную тряпицу. Мистер Козмик отхватил этот кат у парочки йеменских матросов в Шэдуелле, и, похоже, это абсолютно легальная штука. И неудивительно — я его попробовал — и никакого прихода не дождался. Под руководством мистера Козмика мы ободрали листья с веток и начали набивать их за щеки, пока вид у всех троих не стал как у мартышек с флюсом. Вкус мерзкий, горький — по собственному опыту могу сказать, что хуже только у вареного опиума. Берг Йенш уныло подвывал с пластинки. Прихлебывая мелкими глотками воду, мы пару часов просидели, держа за щекой эту пакость, утирая слюни и стараясь не подавиться. Но кайф вышел слабенький, и, кроме того, меня одолевали мысли, тучи мыслей — столько и словами не выразишь, — но беда в том, что это были здравые мысли, тогда как мне мои мысли по-настоящему нравятся, только когда они обалденно задвинутые.
Особенность ката в том, что от него мы все стали необычайно говорливыми. Салли стала припоминать наши прежние неудачные попытки словить кайф — типа того, как мы пытались курить высушенные банановые шкурки — вот уж точно дерьмо. Или как я встретил типа, у которого три часа была эрекция, когда он нанюхался клея для авиамоделей. Тогда мы с Салли пошли в магазин «Сделай сам», отхватили там этого клея и нюхали его несколько часов подряд — и ни фига. В конце концов мы вернулись в магазин и купили комплект для сборки модели аэроплана, чтобы остатки клея не пропали зря. Хоть оттянулись, собирая аэроплан, — захватывающая штука. Но, как гласит общее правило, от легальной драги настоящего кайфа не словишь.
Потом Салли захотелось узнать про наши тетрадки, и мы объяснили, что все члены Ложи должны вести дневник, это часть обучения, и туда нужно записывать все-все-все, особенно плохое. Салли это пришлось не по вкусу, так как ей не нравится попадать в дневники посторонних людей (для нее это то же самое, что присниться кому-нибудь, когда она этого не хочет). Кроме того, она терпеть не может всего, что связано с Ложей чернокнижников. Хотя она все — таки признала, что нам будет интересно перечитать эти дневники на старости лет.
— Не собираюсь жить до старости, — ответил я, — Когда Сен-Жюста везли к гильотине, он сказал кровожадной черни, толпившейся вокруг его тележки, что умирает в возрасте тридцати трех лет, потому что это возраст, в котором умирают все настоящие революционеры, Христа тоже распяли, когда ему было тридцать три. Я решительно не намерен прожить дольше тридцати трех.
На Салли это не произвело впечатления.
— В тридцать три ты уже почти старик, — сказала она. — Спорим на что хочешь — я умру раньше тебя.
Наступила долгая тишина — необычная, учитывая, что под действием ката мы так разболтались.
Потом Салли сказала:
— Питер, пообещай мне кое-что.
— Что?
— Сначала пообещай, потом скажу.
— Я ничего не обещаю, если сначала не узнаю, что это.
— Нет, ты сначала пообещай. Ты должен мне доверять, если любишь меня…
— Ладно, — ответил я, хотя терпеть не могу эти Саллины проверочки.
— Клянешься?
— Клянусь.
В глазах Салли зажегся странный огонек, и, учитывая ее набитые щеки, вид у нее был чудной.
— Это хорошо, — сказала она, — Ты пообещал, что если я умру раньше тебя, то ты поимеешь меня мертвую.
— Да пошла ты! Еще чего!
— Ты поклялся. Это будет мой прощальный подарок тебе. Ты сделаешь это, пока мое тело еще не остыло, — Салли едва заметно улыбалась. — Иначе я вернусь и буду преследовать тебя.
Мистер Козмик был в восторге:
— Он отнесет твое тело в какой-нибудь парк или сад. Твое лицо будет мокрым от слез — от его слез. Твое тело без оживляющего его духа станет чуть тяжелее, чем при жизни, и он будет слегка пошатываться от тяжести своего груза. Послышится раскат грома, как будто сам Бог разгневан тем, что должно вот-вот свершиться. Упадут первые капли дождя…
— Не обращая внимания на дождь, — вклинился я, — я почтительно положу тело на траву и задеру юбку, вот только будет непросто стянуть трусики с мертвого тела, потому что ноги окоченеют. Rigor mortis…
— Rigor mortis на самом деле здорово заводит, и он удивится, что его член стал таким же твердым, как твое тело. Он проникает в тебя, и в это мгновение какая-то сила подбрасывает твое тело и твои руки обвивают его шею. На какой-то кошмарный миг…
— На какой-то кошмарный миг у меня возникает жуткое ощущение, что ты явилась из Ада, чтобы увлечь меня в царство мертвых (а уж они — то охочи до новеньких), но то, что показалось любовным жестом, — это всего лишь последний спазм мертвого тела. Мое…
— Его семя в твоем теле. Под землей, в гробу, в твоей утробе, плод вашего мерзкого союза начинает расти. Зародыш питается соками твоего разлагающегося тела, когда же на приютившем его теле не остается плоти, этот подземный гомункул, дитя противоестественной любви, приучается пополнять свой рацион червями и термитами. Долго, очень долго будет он созревать в холодной земле. А потом…
— А потом, в один из пасмурных зимних дней, земля разверзнется, и он явится и будет упрямо искать своего отца…
— Противно слушать, как вы оба говорите о нашем будущем ребенке как о чем-то неодушевленном, — прервала меня Салли. — Мне кажется, это будет девочка. Так или иначе, я мечтаю, чтобы надо мной надругались, когда я умру.
— Заманчивая перспектива, — заключил мистер Козмик.
Таков был конец нашей с мистером Козмиком импровизации. Мы частенько фантазируем на пару, как два джаз-гитариста на джем-сейшне.
Потом мистер Козмик сказал, что в автобиографии Джироламо Кардано, оккультиста шестнадцатого века, он прочитал, будто бесы вселяются в тела недавно умерших, чтобы заниматься сексом с живыми людьми. Мистер Козмик очень начитанный. И еще он сказал, что некрофилия в Ложе чернокнижников должна быть введена как одно из испытаний инициации. Лучше начинать думать о подобных вещах не откладывая, чтобы привыкнуть к такой мысли.
Как я уже говорил, кат меня здорово разочаровал. Я предвкушал поток галлюцинаций, пропитанных восточными ароматами, но ничего не вышло. Отходняк прошел как нельзя лучше. В отходняке есть мягкая, меланхолическая нота, обычно приятная. Мне нравится отходить от наркоты и подмечать обыденность окружающих вещей. Салли, которая в последнее время читает дзэнские стихи, нахваталась японских слов, описывающих настроение умиротворенности, сопутствующее отходняку. Радостное восприятие обыденности окружающих вещей называется словом ваби — это когда вы, к примеру, видите чайник и известковую накипь на нем и радостно воспринимаете их такими, какие они есть. Потом есть еще аваре, умиротворенное созерцание прошлого вещей — как если бы вы вспоминали далекое прошлое, когда на чайнике еще не было накипи. Саби — значит видеть все отделенным от окружающего. Даже находясь в одной комнате с Салли и мистером Козмиком, я — сам по себе. Меня ничто ни с чем не связывает, даже с чайником, на который я смотрю. А еще есть юген — это глубокое восприятие таинственного. Это чистое ощущение тайны, когда тайной становится даже то, что такое тайна.
Мистер Козмик потащился к себе домой, а я вдруг понял, что осознаю прошедший день, то есть переживаю аваре, иными словами, мне стало грустно оттого, что этот день лопнул, как плывущий в небе воздушный шарик. Ночью, в постели, Салли упорно прикидывалась трупом, потому что, как она сказала, мне понадобится практика. Может быть, ей и было приятно, а мне так — не очень. Зря я дал это дурацкое обещание. Хотя она меня младше, и вообще женщины живут дольше мужчин. А потом Салли сразу уснула — даже не переставая притворяться трупом. Я не мог уснуть из-за ее храпа и начал писать эти записки, мой дневник. Мне понадобилась уйма времени, чтобы описать все подробно. Сомневаюсь, что смогу и дальше вести дневник столь же детально.
