Кари Хотакайнен - Улица Окопная
Наблюдение я вел из-под яблони, заглядывал в окна с веранды и с огорода. Сидя под открытым окном, записал два телефонных разговора.
Описав увиденное в блокноте в общих чертах, я отправился в экспедицию двух чувств. Я хотел потрогать и понюхать дом. Еще десять лет назад я понял, что мир открывается больше, если использовать все пять чувств. До этого я недооценивал осязание и обоняние за счет прочих ощущений.
Засек время на пульсомере – 18.20.
В полседьмого он пойдет играть с Рейно.
Я пустился бежать. Движения были легкими и упругими, как у Ристо Улмала.[15] Я вспомнил его интервью в журнале «Бег». По мнению Улмала, легкого шага добивается лишь тот, у кого ясная цель. Силы его высказывания, на мой взгляд, вовсе не убудет оттого, что он не принес Финляндии медалей в международных соревнованиях. Мы с Улмала бегаем не для страны, а для себя.
Оксанен попался мне навстречу на узкой грунтовой дорожке недалеко от Маунуннева. Натянув на голову капюшон, я рванул что было сил, так что вряд ли он меня узнал.
Последние двести метров я прошел бодрым шагом, представляя, какой она будет, моя новая дорога домой.
Вот я возвращаюсь из магазина с пакетом и с Сини, Хелена машет нам из окна кухни, на часах полпятого. Мы готовим ужин, на этот раз Хелена помогает мне кашеварить, потом идем в огород, вспоминаем то далекое время, когда вся наша жизнь шла наперекосяк, смеемся, я целую Хелену в шею, губами пощипываю за ухо, читая в ее глазах обещание более длинного, чем обычно, вечера.
Войдя во двор, я тут же приник к стене.
Понюхал ее.
Так пахнет дерево и опилки.
Так пахнет детство.
Где-то там наколоты дрова, напилены бревна, а они сидят себе на чурбаках, на траве перед ними кофе, в глазах надежда, позади война, впереди взрослая жизнь.
Я вошел в их жизнь.
Вот Тайсто и Марта направляются в сауну. На Марте длинная ночная сорочка, на Тайсто галифе и клетчатая рубашка. Влажная трава щекочет босые ступни. Тайсто приоткрывает дверь парилки, жар ударяет в лицо. Сорочка Марты скользит к ногам. Тайсто растерян перед всеобъемлющей мягкостью. Это не может быть правдой, ведь только что еще сталь звенела, в деревьях трещало, нога Вяянянена взлетела в воздух, шипело, бухало, кто-то где-то кричал, в рот набилось болотного дерьма, когда бомба взорвалась в трясине… А вот моя Марта, белая мягкая плоть против моей плоти.
Я погладил рукой обшивку. Грубое, занозистое, здоровое крепкое дерево.
Я вспомнил, как засадил в палец занозу, а отец поддел ее острием ножа. Кожа разошлась под ножом, на лезвии осталась темная кровь, которую я хотел сразу показать маме.
Я медленно провел по стене рукой, дал занозе войти в ладонь. Кровь была не столь темной, как тогда.
Я обошел вокруг дома, наконец припал щекой к оконной раме в гостиной и представил…
Вот Сини – красивая молодая женщина, приехала навестить нас. Мы счищаем со стен старую краску. Я стою на козлах, замечаю, какой большой стала моя малышка, вот она плавным шагом входит во двор и, кинув «привет», просит сока. Хелена спрыгивает вниз, они обнимаются и идут готовить сок. Сини остается на выходные, мы вместе вспоминаем то время, когда я раздобыл этот дом – и все изменилось. Сини скажет, что она впервые влюбилась, я спрошу, приличный ли парень. Сини ответит «вполне», хотя в нем есть что-то от тебя. Мы вместе рассмеемся. В сердце кольнет, едва я подумаю, а сможет ли этот человек на самом деле позаботиться о моей девочке, если нет – не знаю, что сделаю. И мы с Хеленой смотрим друг на друга и вспоминаем Руйсрок и два сердца. В воскресенье мы с Сини пропалываем огород, боковым зрением я замечаю, что она сдувает со лба светлые волосы точно так же, как ее мать. Когда Сини уедет, Хелена вытащит откуда-то старую виниловую пластинку и включит проигрыватель. Я изумлюсь: где ты это раздобыла? Рассмеявшись, Хелена скажет, что заказала ее по Интернету. Мы будем слушать пластинку, которую я знал от и до, когда у меня еще были волосы и твердые убеждения.
Неожиданные звуки вернули меня в реальность.
Чьи-то шаги послышались во дворе.
Я выглянул из-за угла.
Тайсто Оксанен бормоча подошел к двери и зашарил по карманам в поисках ключей. Их не было. Он покрутил головой, осматриваясь по сторонам, присел у крыльца и вытащил из-под третьей ступеньки запасные ключи.
Я дал ему войти, пересек улицу и трижды сфотографировал дом.
Крыша
Полиция
Я не люблю писем. Письма не позволяют получателю вклиниться, перебить.
Мне нравится обыденность, а письма не оттуда. В жизни обыденной нельзя говорить спокойно, наоборот, слова и звуки смешиваются, рождая интересную мешанину, из которой я по роду службы выбираю самое существенное.
Я читаю письмо, которое Луома положил мне на стол только потому, что его написала жена автора коллажа.
«Полный портрет моего мужа. Написан той, кто знает, Хеленой Виртанен. Для сведения тем, кто прочесывает территорию.
Одет почти всегда в спортивный костюм, даже когда не бегает.
Если не бегает, то прыгает, на голове этот идиотский капюшон, подражает неграм-боксерам, хотя не увлекается боксом.
Может бегать и в процессе покупок, однажды его приняли за воришку, когда он дал деру, едва выйдя из магазина.
Производит впечатление дурака, хотя не является таковым.
Производит впечатление грубого и жестокого, хотя не является таковым.
Нет, однажды случилось, поэтому я сейчас и пишу.
Производит впечатление дружелюбного, хотя не является таковым.
Производит понемногу всякое впечатление, потому что он просто производит впечатление.
Быстро приспосабливается к ландшафту и людям.
В нем течет кровь дипломата, хотя в это трудно поверить.
С ним больше жить нельзя, хотя он в это не верит.
Знает рок-музыку столь же глубоко, как Тарья Халонен политику.
Может делать что угодно и когда угодно, потому что в свое время этого не делал.
Никто не готовит так, как он.
В принципе не покидает пределы дома. Возвел законсервированность в добродетель и кичится этим.
Способен рассуждать о кухне, особенно о приправах, полчаса на одном дыхании.
Три детали, которые могут оказаться полезны в поисках:
1. Зовет себя бойцом домашнего фронта.
2. Собирается купить дом.
3. Хочет, чтобы мы вернулись.
Если эту записку читает мужчина, как я и предполагаю, он наверняка поймет, какую роль играют эти три детали в его поступках.
Отнеситесь к этому серьезно. Потому что мы здесь с Сини как на иголках сидим. Сини наша дочка, она еще слишком мала для этого».
Положив письмо на стол, я наливаю себе перестоявший кофе.
Ну, и что мне делать с этими сведениями, что толку от этой информации, которую она называет памяткой?
Мы и не думали, что преследуем террориста, убийцу или распространителя детской порнографии.
Вообще-то это по части Луома, он у нас понимающий.
Переправляю письмо Луома, но у того якобы нет времени. Расследует какие-то автомобильные кражи, словно на них у нас есть время. За четыре года мы всерьез не восприняли ни одного пискуна, у которого из машины сперли магнитофон с четырьмя колонками. Неужто без него в машине не обойтись, лучше поговорили бы, что ли, друг с другом. А на технику уже в магазине надо лепить наклейку: за полгода умыкнут наркоманы.
Что за проблемы у людей, к примеру, у этой женщины?
Сперва мадам выпускает здорового мужика на природу, а потом шлет нам его приметы, чтоб мы прочесали весь Центральный парк. Да с такими приметами мы арестуем пол-Хельсинки. А с такими ресурсами пьем перестоявший кофе и штрафуем молодняк за мелкие магазинные кражи.
Я не понимаю, к чему все эти страсти. Я замечаю в письме несколько мест, из которых ясно, что она любит своего мужа. Ну побили бы тарелки. Нет, случись всякая ерунда, они выходят на площадь и начинают вопить о помощи. Сами сидят средь бела дня в пивнухах и хнычут возле музыкальных автоматов, как дети.
Черт, страна трещит по швам. Раньше места для сырости были отдельно, теперь повсюду пускают сопли. Не удивительно, что все хибары заплесневели.
В любом случае было бы интересно встретиться с этим парнем.
Но не по долгу службы.
Совершенно ясно, что этот документ останется в ящике моего стола, я не дам ему дальнейшего хода.
А без доказательств мы этого мужика брать не станем. Я не собираюсь топтать тропинки Центрального парка ради развлечения
Матти
«You can't always get what you want», – утверждал Мик Джаггер. Легко петь банальности с террасы каменного замка ораве молодых, которые после концерта растекутся по пригородным конурам, чтоб экономить для следующего диска. Миллионер с резиновыми губами, дождевой червяк, я кроссовком втопчу тебя в грязь, вот так!
Следующим этапом я расквитался со своим ближайшим прошлым.
От дома Оксанена припустил туда, откуда все и началось. Через ту же дыру, что и в первый раз, я проник во двор, только теперь по сторонам не глядел. Остановился на святом месте, где некогда помочился. Встал на колени, снял футболку, вытер ею траву и оставил там письмо.
