Артуро Перес-Реверте - Учитель фехтования
Позавтракав, дон Хайме вышел на улицу и направился к дому маркиза. Он не знал, захочет ли Луис де Аяла заниматься фехтованием, пока в Мадриде царит такая обстановка. Но нарушить обещание и не прийти в назначенный час маэстро не мог. В худшем случае прогулка оказалась бы напрасной. Дон Хайме опаздывал и, боясь, что его задержит какой-нибудь знакомый, взял извозчика возле одной из арок на площади Майор.
— Дворец Вильяфлорес, — приказал он.
Извозчик щелкнул хлыстом, и две тщедушные лошаденки уныло тронулись с места. Солдаты по-прежнему стояли на углу улицы Постас, но лейтенант куда-то исчез. Перед зданием Почтамта жандармы лениво разгоняли столпившихся зевак. Служащие, над чьими головами вечно висел дамоклов меч увольнения, чувствовали себя неуверенно: их судьбы зависели от тех, кто будет править страной завтра.
Конные гвардейцы в треуголках и плащах, дежурившие накануне вечером на улице Карретас, исчезли. Дон Хайме увидел их чуть позже: они патрулировали участок между зданием конгресса и фонтаном Нептуна. У всех до единого были черные нафабренные усы, на бедре висела шпага. Они поглядывали на прохожих мрачно и надменно; гвардейцы, в отличие от многих, не беспокоились о завтрашнем дне: кто бы ни пришел к власти, они точно так же будут охранять общественный порядок. Правительство менялось и раньше, на смену «прогрессистам»[46] приходили «модерадос», но им, солдатам Гражданской гвардии, отставка не грозила.
Удобно устроившись на сиденье повозки, дон Хайме рассеянно созерцал городскую панораму. Однако, подъезжая ко дворцу Вильяфлорес, он вздрогнул и тревожно высунулся в окошко. Перед домом маркиза царило необычайное оживление. У входа дежурили гвардейцы, на улице собралась целая толпа. В основном это были жильцы соседних домов самого разного социального положения да уличные зеваки. Любопытные влезали на изгородь, пытаясь разглядеть сверху, что делается в саду. Суета притягивала уличных торговцев, и теперь они расхаживали возле неподвижно стоявших экипажей, призывая покупателей.
Тревожные предчувствия охватили дона Хайме. Он расплатился с извозчиком и поспешно направился к воротам, с трудом пробираясь сквозь толпу. Охваченные жадным любопытством люди отчаянно толкали друг друга, всем хотелось получше разглядеть происходящее.
— Это просто ужасно. Ужасно, — бормотали почтенные домохозяйки и испуганно крестились.
Седовласый человек в сюртуке и с тростью в руке поднялся на цыпочки, глядя поверх голов. Державшая его под руку дама с нетерпением ждала новостей.
— Ты что-нибудь видишь, Пако?
Одна из матрон важно обмахивалась веером; весь ее вид говорил, что ей кое-что известно.
— Это случилось ночью; так мне сказал один гвардеец, кузен моей золовки. Только что пожаловал сеньор судья.
— Какое несчастье! — воскликнул кто-то.
— Вы знаете, как это было?
— Слуги нашли его сегодня утром…
— Его считали сумасбродом и волокитой…
— Наглая клевета! Это был благородный человек, либерал. Разве вы не помните, что он самоотверженно покинул пост министра, подав в отставку?
Негодуя, дама гневно взмахнула веером:
— Ужас! Такой красавец!
Сердце дона Хайме похолодело. Он подошел к гвардейцам, стоявшим у ворот. Один из них, чувствуя себя в мундире хозяином положения, решительно преградил ему путь:
— Назад!
Дон Хайме растерянно указал на футляр с рапирами:
— Я друг сеньора маркиза. Мы договорились о встрече этим утром…
Гвардеец смотрел на него сверху вниз, не зная, как правильнее вести себя с таким элегантным господином. Он окликнул ефрейтора, стоящего по ту сторону решетки:
— Мартинес! Какой-то сеньор говорит, что он друг хозяина дома. По-видимому, у них была назначена встреча.
Ефрейтор Мартинес подошел к ним; это был толстяк с блестящими золотыми пуговицами. Он посмотрел на дона Хайме с подозрением.
— Как ваше имя?
— Хайме Астарлоа. Мы договорились с доном Луисом де Аялой на десять часов утра.
Ефрейтор с сомнением покачал головой и приоткрыл ворота:
— Следуйте за мной.
Дон Хайме шел за гвардейцем по усыпанной гравием аллее в прохладной тени ракит. У дверей дома тоже стояли гвардейцы; в прихожей, возле ступеней широкой лестницы, украшенной мраморными кувшинами и статуями, разговаривали вполголоса какие-то незнакомые господа.
— Подождите минуту.
Ефрейтор подошел к беседующим людям и шепнул что-то маленькому человечку с взъерошенными усами, крашенными в черный цвет, и надетым на лысину париком. Мешковатый костюм висел на человечке довольно нелепо, на носу красовалось пенсне с голубоватыми стеклами, привязанное шнурком к лацкану сюртука; в петлице поблескивал наградной крест. Он выслушал гвардейца, бросил несколько слов собеседникам и, повернувшись к дону Хайме, сделал шаг ему навстречу. За стеклами пенсне блеснули хитрые водянистые глазки.
— Я Хенаро Кампильо, главный комиссар полиции. С кем имею честь?
— Хайме Астарлоа, учитель фехтования. Мы с доном Луисом…
Человечек перебил его:
— Да, я в курсе. — Он посмотрел на маэстро пристально, словно определяя, к какому типу людей можно его отнести. Затем указал пальцем на футляр с рапирами:
— Это ваш инструментарий?
Дон Хайме кивнул.
— Да, это рапиры. Я хотел вам сказать, что дон Луис и я… Одним словом, я прихожу сюда каждое утро. — Он осекся, растерянно глядя на полицейского. Только сейчас до него смутно начал доходить смысл происходящего; казалось, его разум упрямо отказывался принять нечто совершенно очевидное. — Что случилось с сеньором маркизом?
Комиссар посмотрел на него задумчиво; казалось, он пытался определить, искренни ли замешательство и смятение, написанные на лице учителя фехтования. Мгновение спустя он притворно кашлянул, сунул руку в карман и извлек оттуда гаванскую сигару.
— Я боюсь, сеньор Астарлоа… — начал он, задумчиво ковыряя кончик сигары зубочисткой. — Я боюсь, что маркиз де лос Алумбрес не сможет сегодня заниматься фехтованием. Он, что называется, не в форме.
Комиссар пригласил дона Хайме в одну из комнат. Войдя, дон Хайме замер. Он отлично знал эту комнату, поскольку последние два года приходил туда почти ежедневно, — это была маленькая гостиная у входа в зал, где они с маркизом занимались фехтованием. У проема, соединявшего два смежных помещения, на паркетном полу неподвижно лежало тело, накрытое простыней. Из-под простыни до самой середины гостиной тянулась багровая струйка; она раздваивалась, и тонкие ручьи впадали в два неподвижных озерца застывшей крови.
Дон Хайме уронил рапиры в кресло и оперся рукой о спинку. На его лице отразилась глубочайшая растерянность. Он взглянул на комиссара, словно требуя объяснить мрачную шутку, но тот, пожав плечами, зажег спичку и глубоко затянулся сигарным дымом, продолжая внимательно наблюдать за поведением учителя фехтования.
— Он мертв? — спросил дон Хайме. Вопрос прозвучал настолько нелепо, что комиссар иронично поднял бровь.
— Несомненно.
Дон Хайме сглотнул.
— Это самоубийство?
— Осмотрите его сами. Честно говоря, мне было бы интересно услышать ваше мнение.
Хенаро Кампильо выпустил облако дыма и, нагнувшись над трупом, откинул простыню. Затем выпрямился и посмотрел на маэстро, проверяя, какое впечатление произвело на него открывшееся зрелище. Луис де Аяла лежал в том положении, в каком его застала смерть: лицом вверх, правая нога согнута и повернута коленом внутрь; полуприкрытые глаза тусклы, нижняя губа отвисла, рот перекошен гримасой предсмертной агонии. На нем была рубашка с расстегнутым воротом. На правой стороне шеи виднелось ровное круглое отверстие, другое такое же было сзади. Из него-то и вытекал кровавый ручеек, достигавший самого центра гостиной.
Происходящее казалось дону Хайме кошмарным сном, от которого он вот-вот очнется. Он смотрел на простертое перед ним тело, обрывки мыслей проносились в его голове. Все завертелось перед ним — комната, неподвижное тело, пятна крови… Он чувствовал, как ноги слабеют, и постарался дышать глубже, не решаясь оторвать руку от спинки кресла, на которую опирался. Вскоре, когда он совладал со своими чувствами, мысли потекли более ровно и он наконец осознал, что произошло. Ему стало нестерпимо больно, словно кто-то нанес удар в самую сердцевину его души. Он с ужасом посмотрел на своего спутника; нахмурившись, комиссар ответил ему взглядом, в котором мелькнуло сочувствие. Казалось, он угадал, что творилось в душе дона Хайме, и хотел приободрить его. Маэстро склонился над телом и потянулся к ране, словно собираясь дотронуться до нее кончиками пальцев; но рука замерла на полпути. Когда он выпрямился, лицо его было искажено, глаза широко раскрыты: убийство предстало перед ним во всей своей чудовищной неприглядности. Его опытный глаз мгновенно определил, что это за рана: Луиса де Аялу убили рапирой, коротким, четким уколом, пронзившим сонную артерию.
