Герд Фукс - Час ноль
— Жаль, — сказала мать-настоятельница и снова выпрямилась. — Ваше объяснение кажется мне слишком уж примитивным.
— Возможно, — сказал Кранц. — Но это будет подлинным доказательством того, что бога нет.
Она задумалась.
— А если вы совершите революцию, — мать-настоятельница опять говорила вполголоса, — вы… вы меня расстреляете?
— Это вам сказал ваш епископ? — шепотом спросил Кранц.
Мать-настоятельница кивнула.
— Ну конечно же нет, — тихо ответил Кранц. — Мы позволим вам и дальше ухаживать за больными.
На пухлом лице матушки-настоятельницы появилась улыбка.
— Но жить вам придется только тем, что вы заработаете сами или что принесут вам люди.
Мать-настоятельница отпрянула, Кранц слегка наклонился к ней, и она тоже невольно подалась вперед.
— Но о революции пока нечего и думать, — шепотом продолжал Кранц.
— Это правда?
— Слово чести, — сказал Кранц.
Мать-настоятельница откинулась на спинку стула и внимательно глянула ему в глаза.
— Вы можете поклясться?
— Клянусь, — сказал Кранц.
— О, — воскликнула мать-настоятельница, неожиданно рассмеявшись. — На чем же вы можете поклясться?
Кранцу удалось сохранить серьезность.
— На томе сочинений товарища Сталина, — сказал он торжественно.
Мать-настоятельница снова посерьезнела.
— А этот ваш Маркс, он тоже пишет о том, — она опять наклонилась вперед, — что бог исчезнет вместе с капиталистами?
— От него-то я это и узнал, — шепнул Кранц в ответ.
— А где, я имею в виду, в каком сочинении?
Кранц почесал за ухом.
— Кажется, в «Тезисах о Фейербахе». Или в «Немецкой идеологии». Для нас, рабочих, это немного сложно. Но в «Тезисах о Фейербахе» это должно быть. Может, я при случае…
Мать-настоятельница неприметно опустила ресницы.
В эту минуту шумно ввалились патер Окс и доктор Вайден. Нет, они не закричали тут же «руки вверх», «немедленно отпустить», «лицом к стене», «руки за голову». Но их стремительное появление в комнате выглядело именно так. Головы Кранца и матери-настоятельницы стремительно отдалились друг от друга.
— Но, господа, — недовольно воскликнула мать Летиция. — Я просила бы…
Она поднялась. Кранц тоже встал.
— Как вы сюда вошли? Что, теперь уже не стучат в дверь? Быть может, вы забыли, где находитесь?
— Но вы же послали за нами, — возразил Вайден.
— Я — за вами? — переспросила мать-настоятельница не без язвительности. — Должно быть, у вас несколько предвзятое представление о нашей, — тут она посмотрела Кранцу в глаза и улыбнулась, — весьма содержательной беседе, которую прервало ваше появление.
Это было уж слишком, а кроме того, патер Окс находился здесь по долгу службы. Ибо, во-первых, дело, из-за которого он здесь, — не женское, а во-вторых, его оторвали ради этого от второго завтрака.
— Кстати, вы читали «Тезисы о Фейербахе»? — спросила мать-настоятельница как бы между прочим.
— Какие такие тезисы? Кто автор?
— Вот видите, — сказала мать-настоятельница, — так я и думала. Если бы ты меньше сил расходовал на экономок, — вдруг зашипела она на беглой латыни, — если бы ты меньше пресмыкался перед епископом и реже напивался со старым Цандером, этой закопченной свиньей, то, возможно, у тебя оставалось бы больше времени, чтобы поднапрячь ту часть тела, которая у большинства людей считается наиболее благородной, — твою голову. Ты позоришь святую церковь, и революционерам, вроде этого Кранца, что стоит сейчас перед тобой, давно следовало бы расстрелять тебя как паразита и старого кобеля.
Мать-настоятельница была дочерью известного на всем среднем Мозеле виноторговца, ростовщика-душегуба.
— Но что, собственно, произошло? — заикнулся патер Окс. — Я вообще ничего не понимаю.
— Так я и думала, — сказала мать-настоятельница презрительно, снова переходя на немецкий. — Вы и в самом деле ничего не понимаете, и прежде всего в герундии и аблативе. Но как бы там ни было, у меня была очень интересная беседа с господином Кранцем. Речь шла об оконном стекле для нашей часовни.
— И кое о чем другом, — сказал Кранц.
— О десяти квадратных метрах оконного стекла, — уточнила мать-настоятельница.
— О пяти, — поправил Кранц.
— О семи, — сказала мать-настоятельница.
Кранц приподнял плечи и взглянул ей прямо в глаза.
— О шести, — сказала мать-настоятельница, — и о двадцати пяти кельях обители.
Плечи Кранца вернулись в прежнее положение.
— Итак, господа, — сказала мать-настоятельница. Она в последний раз взглянула на Кранца. — Всего хорошего, господа.
IV
О, возьми мою руку, Уолт Уитмен!
Какое мельканье чудес! Какие краски и звуки!
Какая цепь бесконечных звеньев, каждое связано с другим!
Каждое слито со всеми, каждое вместе со всеми владеет землей.
Я вижу города земли, я живу в них, какой бы то город ни был.
Я — истинный парижанин.
Я — житель Вены и Петербурга, Берлина и Константинополя.
Я поселяюсь в Аделаиде, Сиднее, Мельбурне.
Я в Лондоне, Манчестере, Бристоле, Эдинбурге, Лимерике.
Я в Мадриде, Кадиксе, Барселоне, Опорто, Лионе, Брюсселе, Берне, Франкфурте, Штутгарте, Турине, Флоренции.
Я на улицах Москвы, Кракова, Варшавы — или еще на север — в Христиании, или Стокгольме, или в сибирском Иркутске, или где-то в Исландии.
Я опускаюсь на все эти города и вновь поднимаюсь.
Всем, всем от имени Америки
Я протягиваю высоко поднятую руку, подаю знак,
Чтобы он был виден вечно повсюду,
Из всех городов и селений, из всех жилищ человека[22].
Вернер Хаупт вел урок географии. Окна были раскрыты, с сосулек, свисавших с крыши, капала вода, и они ярко блестели на мартовском солнце, чирикали воробьи.
Хаупт преподавал еще биологию и латынь, а иногда даже и свои собственные предметы. Учителей было всего шесть человек, и фактически не так уж много они делали, разве что поддерживали обучение на каком-то приемлемом уровне. Новых учебников не было, старые они использовали лишь выборочно, многие тексты Хаупт задавал ученикам списывать с доски. Не хватало бумаги, чернил, ручек, карандашей. В конторе бургомистра он раздобыл несколько списанных в архив дел, обратную сторону бумаг можно было еще использовать. О домашних заданиях или классных контрольных можно было говорить весьма условно, так что ученики получали от занятий неведомое доселе удовольствие.
О единстве педагогического метода тоже можно было говорить весьма условно. Трое из шести учителей давно уже перешагнули возрастную границу и преподавать согласились лишь после долгих уговоров, это были старые люди, угрюмые и усталые, впрочем усталые не настолько, чтобы время от времени затрещиной или свежей розгой не обеспечивать себе если не уважение, то хотя бы тишину. Трое других — Хаупт, фройляйн Вайхман и фройляйн Фабрициус — использовали современные методы, впрочем, доктор Фабрициус предоставляла каждому в этом плане полную свободу, лишь бы в классах было тихо.
Понятно, что ученики предпочитали молодых учителей. Среди них же особое предпочтение отдавалось Хаупту. При нем можно было читать под партой, делать домашние задания или выменивать нужные вещи. Для Хаупта урок был делом настроения, зато, когда Хаупт бывал в настроении, никто и не думал читать под партой, делать домашние задания или что-то выменивать. Когда же у него настроения не было, они легко приводили его в нужное расположение духа. Это было просто. Стоило только задать ему один какой-нибудь вопрос из числа тех, на которые у взрослых никогда не получишь ответа: кто начал войну, почему Гитлер покончил самоубийством?
По существу, все это время Хаупт бывал в настроении, так что практически и не случалось, чтобы кто-то у него на уроке читал под партой, делал домашние задания или занимался обменом. Они, стало быть, задавали вопросы, приводили его в нужное настроение, а порой даже не понимали ничего из того, что он говорил, слушали ухмыляясь, но затаив дыхание.
Одного я пою, всякую простую отдельную личность,
И все же Демократическое слово твержу, слово «Еn Masse».
Физиологию с головы и до пят я пою…[23]
Щеки, виски, лоб, подбородок, горло, затылок;
Сильные плечи, мужественная борода, лопатки, широкий обхват груди,
Руки, подмышки, локоть, кости и мускулы рук.
Запястье, суставы запястья, ладонь, пальцы — большой, указательный, ногти;
Широкая грудь, курчавость волос на ней, грудная клетка,
Ребра, живот, позвоночник и позвонки,
Бедра, округлости бедер и корень мужской,
Крепления сильных мышц, хорошо несущих туловище,
Колени, коленная чашечка, голень, ступни,
Лодыжки, подъем, подошва, пальцы ноги, пятка…[24]
Слышу, поет Америка…[25]
Хаупт даже сам сочинил стихотворение. Для Лени. Для Лени, ребенка военных лет.
