Кристина Паёнкова - Бегство от запаха свечей
– Сейчас они гнушаются «диким западом», а пройдет несколько лет – попомни мои слова! – здесь яблоку негде будет упасть. Многим места не хватит. Вот увидишь. Нам в управлении рассказывали. Вроцлав станет столицей Западных земель. Уже пущены в ход огромные заводы. Здесь такой город вырастет, что куда до него Кракову…
– Ты можешь меня не убеждать. Я здесь нашла все то, чего у меня никогда не было бы в Кальварии. Работу, квартиру и покой.
– Здесь человек чувствует, что он нужен. Все меняется буквально у меня на глазах, и я принимаю в этом участие. Не стою в стороне, – Люцина нервно потерла лоб, немного помолчала, а потом уже спокойнее добавила: – Грустно мне стало после этого письма. Прости, может быть, не следовало говорить тебе об этом…
– Мне тоже невесело. Я даже себе не признавалась в том, как ждала маминого приезда. И квартиру искала с мыслью о ней. Но у нас всегда так было: бабка права, что бы она ни говорила. Но может, все-таки и я дождусь своей правды. А ты, ты никого не ждешь?
– Нет. К сожалению, нет. Мамы я не помню, воспитывала меня тетка, а она… Видишь ли, моя тетка из России через Индию уехала в Канаду. Так что я одна, – Люцина грустно опустила голову, но быстро взяла себя в руки, встала, поправила волосы и уже гораздо бодрее сказала: – Ничего, хороших людей на свете хватает. Не пропаду!
По молчаливому уговору мы никогда друг друга ни о чем не расспрашивали. Этот разговор пробил брешь в стене молчания. Я узнала, что Люцина была помолвлена, что жених ее во время войны пропал без вести, не вернулся из разведки. Но она и с этим примирилась – видно, немало горя пришлось ей увидеть и пережить за войну.
Теперь Люцина стала мне гораздо ближе. Я знала, что мы будем держаться вместе и, уж конечно, друг друга не подведем.
– Люцина немного резка, – сказала мне как-то пани Мира, – но мне нравится. Она человек порядочный, не сплетничает, не бегает за парнями. Догадываюсь, что она одинока, оттого и такая задиристая.
То, что я теперь узнала о Люцине, давало ей право на плохое настроение.
Я обзавелась мебелью. Началось с того, что в Красном Кресте объявили тревогу. Своего рода боевую тревогу. В этот день никого из сотрудников не отпустили домой. Отбой дали только ночью. В особенно трудном положении оказались женщины: они не могли ни спать на столах, как это сделали некоторые мужчины, ни возвращаться ночью домой по улицам разрушенного и темного города.
Делегация прекрасного пола, действуя по принципу «где наша не пропадала!», добилась самого подходящего в данной ситуации решения. Развезти женщин по домам на санитарных машинах.
Мы разделились на группы. Я села в машину, которая двинулась в сторону улиц Костюшки и Траугутта через Олавскую. Шофер, молодой, очень самоуверенный парень, решил ехать по улице Костюшко, а на обратном пути – по улице Траугутта. Меня он должен был отвезти последней. Мы выехали с улицы Траугутта, вдали мелькнул костел св. Иосифа, и вдруг сразу стало совсем темно. Мы ехали не сворачивая, но рынка все не было видно… Шофер по-прежнему хорохорился, но в конце концов признался, что города не знает. Пришлось мне «взять руководство» в свои руки.
– Надо возвращаться. Рынок мы проехали. Куда едем, не знаю, но, уж во всяком случае, не к рынку.
Шофер в точности последовал моему совету и развернулся так лихо, что мы врезались в развалины. Авария оказалась не страшной. Попавшийся под руку кусок железа превратился в инструмент для выпрямления крыла, которым заклинило переднее колесо. Но прошло еще немало времени, прежде чем мы смогли снова тронуться в путь. Теперь мы ехали медленно. Я высматривала, не попадется ли хоть какой-нибудь указатель.
– Есть! – вскрикнула я. – Видите, две дощечки на столбе.
Шофер затормозил. Я выскочила из машины, подошла поближе и при свете спички прочитала:
– «До мастерской гробовщика двести метров». – И с другой стороны: – «До мебельного склада сто пятьдесят метров».
– Бррр. Ну и местечко! Поехали быстрей вперед, лишь бы подальше от этой чертовой мастерской, – предложил шофер.
Через несколько минут мы были уже на рынке и при свете фонарей сразу сообразили, куда ехать.
На следующий день мы с Люциной отправились на мебельный склад, который я обнаружила ночью. Днем оказалось, что он совсем близко, тут же за площадью Первого мая.
Склад был большой, но его местоположение не создавало ему особой популярности. Хозяин, которому Люцина сказала, что мы ищем обстановку для квартиры из трех комнат и кухни, показывая свой товар, старался вовсю. Выбор мебели у него и в самом деле был большой, а сосед-обойщик брался сменить или привести в порядок обивку.
– Мне у вас нравится, – сказала Люцина. – Вот это торговля. Есть из чего выбрать.
После того как мне вторично отциклевали пол, осталось только перевезти мое добро из гостиницы от Люцины, расстелить ковры и повесить картины. Квартира была готова.
В следующую субботу я пригласила пани Миру и Люцину на новоселье.
– Все очень хорошо, – похвалила пани Мира. – Правда, на мой вкус немного пустовато, но мило и уютно. Теперь у тебя три маленькие гостиные. В каждой тахта, кресла, столики. Как выйдешь замуж, в комнате у кухни, где стоит трехстворчатый шкаф, устроишь спальню. Лучше всего комната с сизо-голубыми стенами. Ты очень удачно подобрала обивку кресел под цвет ковра. Бронза и старое золото. Прекрасное сочетание. А тебе, Люцина, что больше всего нравится?
– Кухня. Белое с голубым – очень красиво. А линолеум вам нравится?
– Я как раз хотела спросить, где ты его раздобыла? Я бы сама с удовольствием купила такой же для своей кухни.
– На пятом этаже живет одна семья – немцы. Он паркетчик, это он так надраил полы. И он же, когда увидел мою кухню, предложил достать голубой линолеум. Вся обстановка – заслуга Люцины. Я как-то видела такую квартиру в кино. Она мне понравилась, но у меня не хватило бы терпения. А Люцина способна выбирать и привередничать до бесконечности. Как вам нравится освещение передней? Этот фонарь мы купили на барахолке за гроши. Подвесить его и еще раз покрасить потолок обошлось дороже.
– Мне очень нравится.
Я включила радио, накрыла скатертью столик, зажгла лампу в торшере.
Мы пили кофе, сваренный пани Мирой, курили и болтали. Потом проводили гостью домой и пришли к единодушному заключению, что вечер очень удался. Вернувшись, я села писать письмо.
«Дорогая мама!
Наконец-то получила от вас весточку. Я очень рада, что вы уже в Польше. Я так ждала хоть строчку. Поверьте, порой так трудно бывает ждать, даже всего один лишний день. В конце концов я решила уехать из Кальварии.
Живу я во Вроцлаве, в собственной трехкомнатной квартире. Только-только ее обставила. У меня очень уютно и тихо. Когда-нибудь, когда все уже отстроят, под нашими окнами будет, пробегая, звонить трамвай. Пока улица тихая и пустынная.
Все это время после отъезда из Кальварии я работаю в Красном Кресте. Мне уже давно полагается отпуск. К сожалению, у нас должна быть реорганизация, и отпусков пока не дают.
Уверяю вас, веду я себя хорошо; вам за меня краснеть не придется. Как только смогу, приеду в Кальварию, но Красный Крест – это как армия, без разрешения работы не бросишь.
Мама, может, вы приедете во Вроцлав? Я была бы так рада. Здесь можно спокойно работать и жить. Места хватит всем.
Дорогая мама, мне в этом году исполняется восемнадцать лет. Я уже не ребенок. Я хорошо сделала, что приехала сюда. У меня есть все, что нам нужно, вам и мне. Нищета нам не грозит. Себя-то мы наверняка прокормим.
Приезжайте, сами увидите, как тут. Лучше во всем разобраться на месте. Я всегда старалась быть хорошей дочерью и в этом смысле нисколько не изменилась. Пожалуйста, не показывайте письмо бабушке, она меня ненавидит, я это знаю.
Привет хозяйке. Надеюсь, что вы все-таки приедете, хотя бы на несколько дней.
Крепко целую.
Катажина.
P.S. В Кальварию я не вернусь ни за что на свете. Мне там было очень и очень плохо».
Однажды поздним вечером, когда я уже лежала в постели, в дверь позвонили.
«Один звонок? – удивилась я. – Кто это может быть? Люцина всегда звонит два раза».
– Кто там? – решительно спросила я.
Сначала за дверью было тихо, потом я услышала незнакомый женский голос:
– Откройте, пожалуйста. Я от Люцины Орловской. У меня есть записка.
Я осторожно, не снимая цепочки, приоткрыла дверь, взяла записку и прочла:
«Катажина!
Пусти пани Дзюню. Она у тебя переночует. Завтра я тебе все объясню.
Люцина».
Только теперь я сняла цепочку и пригласила незнакомку войти:
– Пожалуйста, проходите. Простите, что не сразу вас впустила. Я дома одна и особой храбростью не отличаюсь.
Женщина сняла пальто, высвободилась из большого платка, в который была закутана. Теперь я могла ее рассмотреть. Еще не так давно она показалась бы красивой, но сейчас это была страшно худая и грязная женщина. Руки словно вымазаны угольной пылью, одежда изношенная, рваная.
