Александр Минчин - Лита
Она переплела наши руки, и мы выпили до дна водку. Потом наклонилась и, не закрывая глаз, поцеловала меня в губы.
Марек произнес:
— Темп ты взяла, Вивьен, явно космический. По-моему, ты уже всех перегнала. Покушай жульен и охладись ледяным шампанским.
Лита улыбалась.
— Я никогда не видела, как тебя целуют другие женщины. И всегда хотела увидеть. И почувствовать, что они чувствуют. Так же, как я? Умирают ли от счастья. Задыхаются ли они от счастья и от…
Вивьен, услышавшая долетевшую фразу, сказала:
— Я могу поцеловать его еще раз, чтобы было понятней, — и она, наклонившись, поцеловала меня в губы. Задержавшись чуть дольше, чем положено. На сей раз закрыв глаза.
— Как тебе диоровская помада? — спросил с интересом Марек.
— Не почувствовал, — ответил с улыбкой я. Самое поражающее, что Лита абсолютно и никак не ревновала, а даже получила удовольствие от нашего поцелуя. Ее лицо застилала медленная, чувственная, откровенная, притягивающая улыбка.
— Похоже, пора пить за дружбу Франции и России и л’амур де труа!
— Я согласна! — Вивьен подняла бокал.
Лита взяла бутылку, опередив Марека, и капнула себе в сок немного шампанского.
— Ты не против, Алеша? — никак спросила она.
— Почему он будет против, если тьебе будет хорошо? — спросила Вивьен.
Мы рассмеялись.
— Это долго объяснять, — сказала Лита.
— В России столько условностей. Надо жить сегодня, зафтра ничего может не бить. Надо пить, гулять, красиво одеваться и…
— И? — спросил Марек.
— Вот за это «и», каждый добавив свое, мы и выпьем.
Она перешла на обычные рюмки. Но водку все равно запивала шампанским.
Я смотрел на нее с мягкой улыбкой. Она попросила паштета.
— У меня двье половинки в душе: одна полофинка рюсьская, другая — французская.
— А посередине? — спросил он.
— Это не душьа, это для Марека! Отдушина… — отмахнулась она.
И мы рассмеялись. Ее лицо было достаточно выразительно.
— А для Алексея? — спросил он.
— Что для Алексея?
— Что у тебя есть для Алексея?
— Я.
— Смогла бы с ним ночь провести?
Она вскинула удивленно брови.
— Еще как! И не одну! Но у него есть своя богиньюшка. Поэтому, Марек, налей бокалы…
Он исполнил.
— …Я хочу выпить за абсолютную красавицу, очарофавшую меня, по имени Лита!
Она наклонилась и поцеловала ее в щеку.
— Я завидую твоей ночи, Алексей, — задумчиво сказал Марек. И дуализм сказанного даже я не сразу понял. (А поняв, так и не понял, что он хотел сказать.)
На горячее Марек заказал осетрину, запеченную по-прибалтийски.
Я смотрел на модные часы одетого, как с картинки, Марека: полночь. Я не хотел даже думать, как мы будем добираться домой. С какими приключениями.
— Марек, у меня в машине французский наполеон, мама привезла из Парижа, я хочу угостить твоих друзей. Надеюсь, что Лита не бережет своя фигура и этим занимается Алексей.
— Не в бровь, а в глаз, поэтому у нее такая фигура, что ею занимается Алексей!
— За Алексея и Литу! — произнесла тост Вивьен.
Принесенный французский наполеон таял во рту, разрезанный метрдотелем.
— Маречек, я хочу немного ликера — после такого обеда. У меня в машине…
— …Мама привезла, я уже принес, твой любимый «Гран-Марнье,» — и он достает из пакета бутылку.
— Ты такой очаровьашка. — Она улыбается.
Вивьен заставляет нас всех попробовать ликер и обязательно Литу.
— Я хочу, чтобы ви попробовали французская жизнь.
Ликер имеет необыкновенный вкус и странный аромат. Она наливает мне еще и еще, чувствуя, что мне нравится.
Два часа ночи, мы остались одни в зале, я удивлен, что нам никто не осмелился сказать любимое национальное словечко «закрыто».
И отвожу Марека в сторону.
— Марек, я хочу вас угостить, только…
— Ты с ума сошел, еще одно слово, и я вообще перестану считать тебя своим другом. Я пригласил вас на обед, а ты будешь платить? Обрети «шестое» чувство, тогда будем говорить. А пока, даже без «шестого» чувства, я хочу, чтобы ты воспользовался остальными пятью. Вот тебе ключи от моей квартиры, комнаты. Я поеду к Вивьен. Возьмешь мою машину, только не носись, как на своей. После выпитого. А завтра я приеду с Вивьен, и мы съедим поздний завтрак вместе.
Уже через зал несли макси-пальто Вивьен и мини-пальто Литы. Бойцов не осталось!
Сначала я не понял, где я и как я здесь очутился. Высокие гардины закрывали единственное высокое окно, и свет в комнату не проникал. Грудь упиралась мне в плечо, но чья это грудь? А кто это целует меня сверху в губы, если грудь и голое тело сбоку? Кто-то отдергивает штору, свет льется, мчится в комнату.
Это Вивьен. Ее язык касается изнутри моих губ. Лита бы не осмелилась.
— Доброе утро, соньи! — говорит она.
— Мы привезли французское шампанское, с утра оно помогает, — говорит Марек и выходит, чтобы Лита могла одеться.
Вивьен не отрывает глаз от ее тела.
— Ты больше прекрасна, чем я предстафляла, — говорит с восхищением она.
И тут же шутит:
— Ты можешь теперь выйти, я одену Алеша!
— Вивьен любит гулять по нескольку дней. Ты свободен, Лита свободна? Какие у вас планы?
— Прежде всего позвонить домой и выслушать дозу нравоучений.
— О, я беру твоего папá на себья, — говорит Вивьен.
— Причем легко, — смеется Марек.
— Мы можем съесть поздний ленч во французском посольстве. Там неплохой повар, а вечером…
Я смотрю на Литу, она в легком изумлении от происходящего.
— …а вечером я хочу пригласить Лита к себе и подарить ей что-то.
— Благодарю вас, вы очень добры, но мне нужно съездить домой переодеться.
— У меня очень много новых платья из Парижа, которые я никогда не одевала. Правда, они французские…
Мы все от души смеемся.
— Это высший класс в Москве, — говорит Марек.
— А я волновалась, что вам не понравится.
Мы прощаемся до вечера, и Марек заставляет меня взять его машину, куда он с Вивьен выносит и относит сумки и пакеты.
Я отвожу Литу домой.
— Алешенька, тебе так идет, когда ты за рулем. Мне очень нравится, ты такой элегантный. Можно я продам всю тысячу джинс и мы купим тебе машину?
Я кручу пальцем у виска, и она целует мою руку. Интересно, что она говорит это всерьез.
Я жду, пока она переодевается, красится, не заходя в ее дом. Курю «Мальборо» и думаю, что день убит.
Она появляется, извиняясь, что так долго. Но когда моросит дождь, я сижу в машине, есть мои любимые сигареты и не надо плестись в институт… я могу ждать. Тем паче это редкий раз, если вообще не «первый и последний». Я выезжаю на шоссе, названное в честь города Ленинграда. Потом и этого города не станет. Мы едем на Мосфильм, я лавирую в потоке и сворачиваю на Беговую. Достаточно пустынный перешеек, ведущий к набережным Москвы-реки.
— Почему ты мне не рассказала о встрече со следователем?
Она вздрагивает от неожиданности, касается своей губы и смотрит на меня.
— Я не хотела тебя волновать или расстраивать. Ты только-только успокоился… Он сказал, что… одного из них выпустили за неимением достаточных улик…
— И что это значит?
— Я не знаю, что это значит…
— Это значит что тебя не насиловали, раз нет улик. И его выпустили.
Она перехватывает горлом воздух.
— Алеша… Он попросил меня написать на бумаге, как все произошло, в мельчайших деталях. И подробностях.
Я молчу.
— Он также хочет увидеть… Хотя я его просила избавить тебя от этого.
Опять все сначала, опять следствие, когда же будет суд? Когда понесут наказание за преступление те, что преступили?
Сколько это еще будет тянуться? Вот-вот октябрь.
Я не хочу оставлять ее в машине, да еще иностранной, и завожу домой. У отца операционный день, мама еще не вернулась. Пять часов дня. Время — условность. Его придумали люди, зачем? Я быстро принимаю душ и меняю одежду, только сейчас соображая, какой будет скандал, если вернется отец. Он в святом разумении, что она прошлое и все кончено. Я молниеносно одеваюсь и беру ее за руку.
Она с грустью смотрит на меня:
— Алеша, поцелуй меня, мне так хочется…
Я не могу пересилить себя. Слишком много воспоминаний.
— Не здесь.
Мы выходим из дома, я пытаюсь быстро пройти к машине и ловлю себя на мысли, что боюсь встречи с лысым, изнасиловавшим. Когда я с ней. Вдруг она увидит его. Он увидит ее. И я узнаю что-то — другое… Совершенно другое, чего не знал до этого.
Вечером неожиданно мы едем на просмотр французского фильма «Пощечина», в котором играют замечательные актеры. А потом к Вивьен, развлекаться.
У Литы безусловный талант к продаже и спекуляции. В первый же день она продала десять пар джинсов.
