Александр Минчин - Лита
— Ты хочешь из меня не только неврастеника, но и алкоголика сделать?
Она смеется. Дождь припускает с новой силой, полощет каплями и ветром.
— Алешенька, я поймаю такси, ты весь промок.
Она бежит к дороге.
По пиву, по столу, по кружкам бьют крупные капли. Я бросаю пиво, но сушки забираю в карман, куда до этого спрятал сигареты.
И посреди этого мрака, грома, молний и дождя такси останавливается. Еще бы, такие ноги — да в новых сапогах!
Она садится первой и держит дверь для меня. Я обожаю дождь, в душе все как-то поднимается. Я закуриваю американскую сигарету и выпускаю дым. Ароматный запах.
— Алешенька, а можно я один раз затянусь из твоих рук. Я никогда не курила.
— Тебя послушаешь, так ты вообще еще… — Я чуть было не сказал про рот, но вовремя остановился. Чуть не поскользнулся на лексике наших больных отношений.
— Честное слово.
А в ресторане… наплывает лицо следователя. Я даю ей затянуться из своих рук. И она сразу выдыхает дым из губ.
— Спасибо. От тебя так приятно пахнет пивом. И рыбой.
— А дамы говорят, это противный запах.
Она шепчет мне в шею:
— Я обожаю каждый твой запах! Всего тебя…
И водит языком по моей коже. Мы пересекаем Садовое кольцо.
— Было бы неплохо, если б мне сказали, куда мы едем, — шутит шофер.
— На Петровку, пожалуйста.
— «Девушка с Петровки»? — смеется шофер.
Мне нравится его юмор.
По абсурдному стечению обстоятельств Марек жил на Петровке, границе с Каретным рядом, снимая комнату в большой коммунальной квартире с пятью соседями. Тогда отдельное жилье для сдачи в Москве практически не существовало.
Дождь перешел в сплошной ливень и, кажется, зарядил до утра. Осеннее пиво… Я вздрагиваю и с ужасом думаю, не забыл ли я купюру на столе у ларька. Я судорожно лезу в карманы: сушки, сигареты, но…
— Ты это ищешь? — Лита достает из кармана замшевого пальто купюру. Я вздыхаю с облегчением. — Я боялась, что ты забудешь, и взяла, когда побежала за такси.
— Ты предусмотрела что-то?! Это невероятно! За это надо выпить, если сегодня вечером не произойдет революция!
Она смеется счастливо. Я даю двойной счетчик шоферу, и мы добегаем до лифта.
Марек открывает дверь и ведет нас по длинному коридору. Мы входим в его ярко освещенную после тьмы узкую, но высокую комнату.
Я знакомлю их с Литой. Он помогает ей снять пальто. Я внимательно слежу за ней. Она не обращает на него абсолютно никакого внимания.
— Выпьем польской грушёвой водки — «сердцу будет веселей»!
Марек когда-то учился в университете. Он смотрит на Литу: она в обтягивающем шерстяном платье, подчеркивающем талию. И грудь. Марек крутил какими-то крупными делами, я никогда не спрашивал какими. Он собирал коллекцию сапожков и как-то похвастался мне, хотя он был не хвастун, что в этих сапожках у него всегда растолкано до пятнадцати тысяч. Новыми. Сапожки были расставлены по всей комнате: разных фасонов, размеров, высоты. «Но никому и в голову не придет искать в них деньги».
Он достал бутылку водки с грушей внутри.
— А как она туда попала, Алеша? — удивилась Лита.
Платье еще резче подчеркнуло грудь, когда она набрала воздуху для вопроса.
— Она растет из косточки, — сказал Марек. Он, видимо, имел в виду зернышко.
Марек достает три хрустальные стопки и наполняет их на две трети. Распечатывает пачку швейцарского шоколада и английских крекеров.
Я все ждал, когда Лита посмотрит на него, но она смотрела только на меня.
— За тепло и свет, когда на улице мрак и холод.
Мы подняли хрусталь, коснулись звоном и выпили.
— А вы? — спросил Марек.
— Я не пью водку, — опустив взгляд, сказала Лита.
— Тогда — дамский угодник: шоколад, — почувствовав накаленные вольты, перевел разговор Марек.
Я взял несколько крекеров, которые таяли во рту. «Почему у нас таких не делают?» — подумал я.
Марек попросил Литу пересесть в кресло, открыл диван и стал показывать образцы из «пришедшей партии».
Меня поразило, с каким профессионализмом Лита соображала в вещах. Как она разбиралась в европейской и отечественной моде.
— Что тебе нравится? — спрашивает Марек, разливая нам водку. Я достаю сушку из кармана и протягиваю ему. Он делает останавливающий жест и протягивает мне крекеры.
— Ни-че-го.
— Почему?
— У меня нет денег. А деньги, как сказал мудрец…
— Это шестое чувство, без которого кисло с остальными пятью.
Я медленно опрокидываю водку в рот. И закусываю отечественной сушкой. Не потому, что я патриот.
Марек берет меня за плечи:
— Алеша, мне не нужно от тебя сейчас никаких денег. Нет! Скажи только, что тебе нравится или может пригодиться. Отложи, потому что завтра все это уже расхватается, — Москва ненасытный бездонный рынок. Когда продастся, уйдет, потом со мной рассчитаешься.
— А если не уйдет?
— Вернешь и забудешь.
— Что ты, Алешенька, сейчас это самое модное! В туалете… то есть на Неглинке, за это безумные деньги платят.
— За что?
— Джинсы с плетеными карманами, кофты-лапша, это самый крик, мохеровые свитера.
— У тебя умная консультантка.
— Что такое «лапша»?
— Тонкая, обтягивающая кофта, вязанная в английскую резинку.
Лита смелеет:
— Скажите, а можно Леше взять несколько, а потом рассчитаться и взять еще?
Я смотрю на нее в упор.
— Алеша… я только спросила.
— Алеша может взять не несколько, а много, сотню, сколько он хочет. Хоть все. И рассчитаться потом.
Лита моляще смотрит на меня и шепчет губами: я все сделаю…
Я оглядываю ее фигуру, колени, бедра и думаю.
— Лита, что тебе нравится? Выбирай.
Она чуть не вылетает из кресла от радости, но сдерживается.
— Это английские джинсы? — спрашивает она Марека. Он кивает. — И сшиты в Англии, сто процентов коттон и так далее?
Я смотрю на нее с нескрываемым изумлением. Марек кивает:
— В этом доме — на будущее — все только высшего европейского качества, подделок не бывает. У тебя деловой партнер, Алеша!
— Тогда можно взять… пять.
Марек улыбается.
— Пять вы будете брать с Алешей себе, чтобы носить. Дома, на улице, в гости.
«Кому она продаст пять?» — с ужасом думает внезапно трезвеющая голова. Моя.
— Как насчет пятидесяти? Тогда я смогу дать лучшую цену. Сто, двести, сколько?
О чем они говорят?!
— И все в кредит?
— Я думал, такая деловая дама не любит повторяться.
— Я согласна… То есть, Алеша, я справлюсь.
Я не верю своим ушам.
— Давай пять тысяч!
— Пять тысяч у меня нет, есть только тысяча.
Я смеюсь.
— Что так мало?!
Он наливает водку снова и садится рядом.
— Будь один раз галантным джентльменом: откинься в кресле, расслабься, выпей водки и дай даме выбрать все, что ей нравится. Дай ей полную свободу. Не бойся, все, что останется, вернешь!
Он не знал, кому хотел дать полную свободу!.. Она сидит и что-то быстро на губах считает.
— И давай не тянуть, мне еще дорогих гостей везти в ресторан на обед.
— Извини, я тебя задерживаю.
— Я потерплю.
Она смотрит мне в глаза, а я с водкой в руках киваю. Без водки — я бы точно не кивнул.
— Пятьдесят пять пар джинсов, трех размеров, двадцать пять кофт, двадцать пять свитеров, сто пар колгот, тридцать батников, тридцать упаковок резинки и…
Она останавливается под моим взглядом и замирает. Потом продолжает по инерции:
— …Женские платки, если есть другие цвета, Алеша возьмет пятьдесят.
Марек, как самое обыкновенное в жизни, достает большие нейлоновые сумки, громадные пакеты из всех потаенных мест, ложбин, углов и полок начинает собирать заказ.
— Кого ты ведешь на обед? — чтобы что-то сказать, спрашиваю я.
— Ты их не знаешь: Алексей и Лита. Я не привык встречать гостей с пустым столом.
Он выкладывает все на диван, она выбирает цвета. И потом быстро и аккуратно все складывает. Получается компактно.
Мы едем на его «форде-таурусе» в «Националь», доставшемся ему в наследство от его дипломатических родителей, вернувшихся в Варшаву.
Метрдотель кланяется Мареку, и нас проводят сквозь кордон. Стол великолепно накрыт, он заказал заранее.
— Неужели я тебя удивил? — смотрит на меня Марек.
— Таким столом — еще бы!
— Наконец-таки.
На Литу начинают оборачиваться взгляды. Она немного ежится. Марек достает из пакета шелковый, расписанный французский платок и набрасывает ей на плечи.
— Здесь бывает немного холодно.
Я сажаю ее спиной к залу, оценивая такт Марека. Ее грудь, затянутая в тонкую шерсть, не может не привлекать внимания.
Стол накрыт на шестерых.
— К нам, может, позже присоединятся, — отвечает он на мой взгляд.
