Александр Минчин - Лита
У него была сорокавосьмилистовая тетрадь, на которой было написано: «Лечение всех заболеваний».
Заполненная только наполовину…
А лечил он всех матросиков одинаково — «вишневской», мазь такая была. Кому-то помогало… Я невольно улыбнулся.
— Мазь вспомнил? — говорит Максим, смеясь.
— Забыть не могу!
— Ты голодный?
— Как всякий студент.
— Тут есть стоячка — пельменная. Угощу брата-студента, так и быть.
И он говорит шоферу, куда повернуть.
Я ем вкусные пельмени и думаю — может, ножом лучше, чем топором. О чем я думаю… Меньше крови.
Максим развеселился, он любит поесть.
— Съешь стакан сметаны с сахаром. Помогает потенции.
— Я пока не жалуюсь.
— Тогда я за тебя съем. Чтобы у тебя все было хорошо…
Я смеюсь. Потом он пьет два стакана какао, чтобы «согреть замерзшую душу». Я какао с детства не терплю.
— Тебе нужна девушка, чтобы согрела, — говорю я.
— С этой проклятой работой одних пациенток вижу. А как ты сам понимаешь, стройные и красивые не болеют и «скорую помощь» не вызывают. Они пока в постели без нее обходятся. Познакомил бы с сестрой девушки.
— Она вроде занята. Да и ты переборчивый такой. Тебе статую, да еще чтобы стройная была, нужно!
— Нет, я сегодняшнюю бабушку с вызова должен хотеть.
Мы смеемся.
— У меня, кажется, есть вызов на Ломоносовском, пойдем, я тебя домой подвезу.
Дома папа смотрит эстрадный концерт по телевизору. Мама себя плохо чувствует.
— Как занятия в институте? — говорит он.
— Па, а теперь спроси что-нибудь приятное, — отвечаю я.
Он смеется. Мама делает жест рукой, чтобы я наклонился.
— Тебе звонила Лита, просила перезвонить.
Откуда она знает, что ее имя нельзя произносить в нашем доме? Я иду на кухню, беру книгу и сажусь читать.
Осень. Денег нет. На душе тоска. Я хожу. Болит живот. Занятия или осень, что больше нагоняет тоску, пожалуй, одинаково.
Лита смотрит на меня на лекции молящим взглядом. Я предостерегаю ее от приближения ко мне. Она поворачивается еще несколько раз.
На перемене появляется мой старинный приятель поляк Марек и предлагает выпить пива. Осеннее пиво… дождь, слякоть, холод. Пиво — с сушками. И я соглашаюсь. До ларька, где пивная тетка орет на алкоголиков, пять минут. Марек одет, как картинка. Я так никогда не буду одет. Даже тетка изумлена:
— Откуда ты такой, красивый?
Он заказывает шесть кружек пива и двадцать сушек.
Она ему даже пиво дает — неразбавленное.
— Я принес тебе воблу, — говорит он с легким акцентом, — я знаю, как ты ее любишь.
Я в мгновение очищаю рыбку, которую не ел вечность. Мы выпиваем по первой кружке, и он угощает меня «Мальборо». Я возвращаю ему пачку.
— Оставь себе, — говорит он.
Я затягиваюсь ароматной сигаретой. Еще не было случая, когда Марек появлялся, чтобы он не обращал на себя внимание всех и меня бы не спрашивали, кто он такой.
— Завтра приезжает из-за рубежа девушка Ева. Ее надо развлечь и показать окрестности. Тебя это интересует?
Когда-то я оказал ему мелкую услугу, он до сих пор не знает, как отблагодарить меня.
— Красивая?
— Высший класс. Фигура богини.
Он уже радуется, что я…
— Брату. Брату нужно.
— Это всего на две недели.
— Тем более. Он не любит долгие романы. Но он нищий врач.
— Она из богатой семьи. Напиши мне его телефон. Хотя я старался для тебя.
— Она, случайно, не похожа на Брижжит Бардо?!
Мы беремся за вторые кружки и принимаем их, закусывая сушкой.
Я спрашиваю взглядом, и он машет мне рукой: я закуриваю свое любимое «Мальборо».
— Лёшик, у меня появились кое-какие партии, я хочу, чтобы ты посмотрел.
— У меня нет денег, ты же знаешь…
— Что тебя все время волнуют деньги? Я что-нибудь придумаю.
— Как сказал мудрец: деньги — это шестое чувство, без которого невозможно пользоваться остальными пятью.
Он улыбнулся и взялся за третью кружку, чокнувшись со мной.
— Хорошо сказал. Кто этот мудрец? И не будь ты таким гордым — взять сигарету целое событие. Я тебя сегодня угощаю. Расслабься.
Я благодарю его, кивая головой. После третьей кружки меня повело. Я ничего не ел с утра и пытаюсь удержаться на сушках. Но Марек поднимает очередную, видимо, у него осенняя жажда. И после пятой я пьянею. В голове приятно кружится, и только легкое раздражение от голода. Мелькает чье-то лицо. Я вздрагиваю. Это уж мне точно кажется.
— Тебе нужно возвращаться в институт?
Я приставляю ладошку ко рту. Дышу.
— Уже не нужно, — говорю я, и он смеется.
После шестой он заказывает еще по четыре. Тетка сияет ему, как северное сияние. (Как Большая Медведица — звезде.)
Я люблю соленые сушки и жую их, не останавливаясь.
— Ты когда ел последний раз? — спрашивает Марек и смотрит на свои плоские модные японские часы.
— А что?
— Поедем пообедаем в «Национале», а потом заедешь ко мне. Ты же совсем раздет. Эти замшевые сапоги ты купил у меня два года назад. На Западе никто не носит ничего два года.
— Я люблю Восток!
Он рассмеялся от неожиданности.
— Поехали, поехали!
— Мне нужен мой консультант, я не могу без моего советника!
— Я ее знаю?
— Нет, я ее никому не показываю, никуда не вывожу.
— Держишь в клетке? Такая красивая или страшная?
— Я себя держу в клетке: подальше от нее.
— У вас в России все со страстями.
Опять мне кажется… — что мне кажется. Я отпиваю из кружки.
— А у вас?
— У нас это просто е…я зовется. Иногда это перемешивается с феллацио.
Он смеется, мы чокаемся кружками. Начинается дождь.
— Где твой консультант сейчас?
— На лекции.
— Переступил свой закон: где живешь…
— Она на лекции в соседнем институте.
— A-а! Во сколько ты заедешь?
Я считаю.
— Через полтора часа.
— Только, пожалуйста, я не хочу, чтобы ты в дождь ездил ко мне на общественном транспорте.
Он отстегивает самую большую купюру, я поднимаю руку.
— Потом сочтемся, потом сочтемся! Я знаю, ты не принимаешь подарки. Гордая душа!
Он роняет бумажку на стол.
— Мусор, а ты так серьезно это воспринимаешь, — и поворачивается, чтобы уходить.
— Спасибо, Марек, — слегка растянуто говорю я. Он даже не поворачивается, для него это вообще не эпизод.
— Приходи еще, ласковый ты мой, — воркует голубка из ларька, я даже не представлял, что у нее такой голос быть может.
Я качаюсь и думаю, что уходить и оставлять две кружки не выпитыми может только человек, не родившийся в России. Но я родился в России! И не хочу, чтобы отчизна презирала меня. «Надо сходить и выпустить из себя выпитое», — думаю я.
И вдруг слышу:
— Алеша…
— Что ты здесь делаешь?
— Искала тебя.
— Или следила за мной?
— Что ты, что ты…
— А кто тебе разрешил искать меня?
— Никто. — Черный платок с вышитыми цветами не дает падать дождю на ее причесанную голову.
Она смотрит в мои глаза:
— Алешенька, по тебе дождь течет, ты мокрый…
— Вон отсюда, — говорю пьяно я. И вдруг она чувствует, что я «мягкий», и виснет на шее.
— Алешенька, я так истосковалась по тебе.
— Истосковалась или истаскалась? — спрашиваю я.
— Я никуда не таскаюсь, — говорит она серьезно. — Все дни жду твоего звонка.
— У тебя сестра есть?
— Есть.
— Хочешь ее спарить с моим братом?
— Все, что ты пожелаешь, Алешенька.
— Отвисни с меня, люди кругом, только у пивного ларька тебя еще не видели.
Она разжимает цепкие объятия.
— Алеша, а ты навеселе?
— А что это значит?
— Тебе хорошо?
— С того момента, как я встретил тебя, — сплошное веселье.
Она смеется. Я шлепаю ее несильно по щеке.
— Чему здесь радоваться?
— Извини, Алешенька, я не подумала.
— Голова потому что пустая.
— Согласна, Алешенька, она не полная. Ты научишь всему. А можно я попробую пиво, я никогда не пила из кружки. Это твои кружки?
— Сколько ты за мной шпионила?
Она смущается, потом улыбается:
— Полчаса.
— И ты не знаешь, чьи это кружки!
Я беру сам кружку и чувствую, что это последняя, прости меня, Родина! Я больше не могу.
Она отпивает, морщится и спрашивает взглядом: можно ли ей взять рыбу.
— Не пачкай руки, — говорю я и кладу ей в рот кусочек спинки. Она тает.
— Ты никогда не кормил меня с руки. Еще можно?
Я скармливаю ей спинку — самую лакомую часть воблы. Сам кусаю ребра…
— А что это за деньги на столе?
— Мы поедем на такси — в гости.
— Ура-а! — Она подпрыгивает и хлопает в ладоши.
— Я так люблю, когда ты выпиваешь. Ты становишься такой ласковый. Выпивай почаще, Алеша.
