Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах
Обычно на этом месте у настоящих строителей случается такой приступ смеха, что дрожат стены и вылетают стекла, они начинают громогласно ржать еще на середине анекдота, и если эта история не вызвала у вас даже самой маленькой улыбки, то вы явно трудитесь где-то далеко от стройплощадки и вообще вы маникюрша или юрист.
2
Пораженный синдромом муравья, позабыв обо всем на свете и не думая более о затратах, я ринулся регистрировать «Гринстрой». Всякий, кто хоть раз занимался созданием компании, знает, что путь может быть длинным, коротким и очень коротким. Очень короткий – означает «очень дорогой», но и сроки поджимали: до аукциона оставалось ровно сорок дней, а перечислить депозит нужно было не позднее, чем за три недели до дня торгов, значит, на все про все у меня оставалось совсем мало времени. Я, конечно же, успел, и хлопоты, которые некоторым кажутся невообразимо скучными, для меня были самыми приятными хлопотами на свете, ведь я начинал, если можно так выразиться, свой собственный дом, свою мечту. «Наконец-то что-то свое, наконец-то не буду ни от кого зависеть», – думал я тогда, и Боже мой, как же я заблуждался.
Благодаря проворным жуликам-взяточникам из различных государственных забегаловок, созданных государством ради того, чтобы как можно крепче и смачней поднасрать своим гражданам, все необходимые документы по «Гринстрою» были у меня на руках уже через неделю. Я нанял бухгалтершу, произвел в генеральные директора соседа-алкоголика, которому было все равно, лишь бы дали чуть-чуть на опохмел, завел счет в банке, выписал себе доверенность на единоличное пользование этим счетом, а сосед-алкоголик подмахнул ее, орошая свой закаленный желудок очередным стаканом белой заразы. Это был конченый человек, опустившийся почти до чрезвычайности. Когда-то он был токарем высшей квалификации, совершенно не пил, имел «жигуль», семью, путевку в заводской санаторий и производил впечатление очень счастливого человека. В его счастье, словно в носовой платок, высморкался Борис Николаич Ельцин с присными своими, и токарь высшей квалификации очень быстро из человека превратился в дерьмо. Его завод закрыли, он не смог устроиться по специальности, потыкался то тут, то там, дал слабину, начал пить и спился молниеносно за каких-то полгода. Жена тихо ушла от него, дети его не навещали, к нему зачастили аккуратные риэлторы с предложением поменять его московскую квартиру на такую же, но где-то в Кукуево, а он храбрился и посылал их на хрен. Дело попахивало скорым визитом деловитых пацанов на «бехах», которые проворачивали такие операции, как выселение одиноких пьяниц, на раз-два. Пьяниц потом находили по весне на лесных опушках под Москвой, а в квартире обживались новые жильцы, которым наплевать было на то, что тут было до их появления. «Ужасный век, ужасные сердца», ближнему насрать на ближнего, но я смог слегка затормозить падение бывшего токаря, заявил, что буду платить ему маленькую зарплату, обеспечивать водкой и жратвой. В ответ он должен был никуда не отлучаться из квартиры и никого кроме меня не впускать. Он согласился. Ему установили самую крепкую железную дверь, какую я только смог найти, на окнах наварили глухие решетки, ключи от двери я забрал себе и попросил маму приглядывать за соседской квартирой и подслушивать. Чуть какой шухер, пусть сразу звонит в милицию и говорит, что соседа убивают: генеральный директор был нужен мне живым хотя бы временно, а то мало ли что. Так я посадил своего соседа под домашний арест, чему тот был несказанно рад. У него уже начиналась первая стадия шизофрении – естественного для многих алкоголиков финала, и я без труда убедил его в том, что его хотят похитить инопланетяне, разрезать вдоль и поперек, вытащить его железы и на их основе сделать в пробирке нового Гитлера.
– Не позволю! – рычал отставной токарь. – Я им, блядь, покажу Гитлера! У меня батя в сорок первом!
– Поэтому лучше дома сидеть, – увещевал я его. – Отсюда они тебя забрать не смогут.
Сосед кивал, чесал яйца сквозь расползавшуюся ткань древних «тренировочных», настороженно водил налитым зрачком по темным углам:
– Славка, ты меня точно спасешь? Точно не позволишь из меня Гитлера нарóстить?
Почему именно «нарóстить», я так никогда и не узнал. Вместо этого я вскрывал для него консервные банки шпрот и тушенки, наливал в стакан портвейн «три топора», подвигал угощение поближе:
– Христом Богом клянусь, дядь Дим.
– Ишь ты! – крякал сосед, вливая в глотку портвейновидную бормотуху. – Забирает, сука. Гитлера им, мать их переети…
У меня не было никаких советчиков, и, конечно же, я кое-что знал, кое о чем догадывался, а чаще действовал вообще по наитию: просто мне казалось, что именно так будет лучше, и, как правило, я оказывался прав, ведь моими действиями управляли здравый смысл, логика и осознание того, что я делаю это для себя, а значит, все должно быть выполнено на высшем уровне. Меня перло от осознания того, что я не работаю больше на дядю, на тетю, на кого угодно, я работаю только ради себя. Клянусь, что порой мне казалось, что я един в двух лицах: я начинал разговаривать сам с собой и сам себе отвечал. Нет, я не приобрел привычку приговаривать «горлум, горлум», но «я», на которого я работал, «я», которому я поклонялся, был даже и не моей тенью – этот «я» постоянно находился рядом, одновременно с этим находясь внутри моей души. Пожалуй, он и был этой самой душой, присутствие которой я, наконец, ощутил, начав работать на себя. Она проснулась, дала знать о себе, а так как «душа» женского рода, то я, ощутив ее присутствие в себе, понял, что… влюблен. Да-да! Влюблен в самого себя без каких бы то ни было упреков в эгоизме. Ведь «я» – мужчина люблю «я» – женщину. Какой же тут может быть эгоизм? Налицо гармония и полноразмерное счастье. Да и что в нем плохого, в эгоизме? Поверьте, что я не крэйзи и в кукушкином гнезде мне делать нечего. Я лишь достиг уровня, знакомого всякому, кто хоть немного жил в мире с самим собой, занимаясь тем, что приносит истинное наслаждение. Это и есть «заниматься любимым делом», когда не встаешь каждое утро стиснув зубы в предвкушении очередного дня, который предстоит провести на каторге чужого самолюбия. Да снизойдут, да низвергнутся в глубокую задницу все прочие интересы! Главное – «я» и только «я». Тот, кто не понимает этого, суть послушный скот, который пасется на чужих лугах, платя за это чересчур высокую цену. Скот понимает это (если вообще понимает), когда его гонят на бойню. Тогда уже поздно что-либо менять. Тогда остается лишь скулить, ненавидя мир, который обошелся с вами «несправедливо». Ни хрена подобного, козлы! Просто вы в свое время не услышали голос внутри себя, не почувствовали, что вас двое, не научились выживать друг для друга и друг друга хранить. Вам не дано было услышать голоса своей души, вы не захотели помочь ей, вы испугались пройти по этому пути, устрашившись страданий, которые неизбежны, когда становишься самостоятельным. Вы настолько трусливы, что и вовсе не рождались бы на свет, будь на то ваша воля.
Ощущение, мною описанное, знакомо каждому, кто однажды решил начать работать на себя. Тот, кто ничего из мною сказанного не понял, тот прозябает в одиночестве, не понимая, что за исключительная прелесть таится внутри него, еще не понятая, еще не разбуженная.
3
Каждое новое утро было для меня лишь утром очередного дня, оставшегося до аукциона. Я сосредоточился на нем, как на конечной цели, и даже перестал заглядывать дальше этого рубежа. «Что будет потом – неважно, – думал я. – Главное, получить именно этот участок».
Чем меньше времени оставалось до заветного дня, до дня «Икс», до времени «Ч», или как там его еще принято именовать во всяких триллерах, тем большее беспокойство меня охватывало. Пытаясь разобраться в его составляющих, я четко понимал, что в основе лежит элементарное волнение, затем боязнь потерять уже перечисленные мною деньги на депозите и что-то еще, о чем я никак не мог догадаться. Наконец, когда до аукциона оставалась неделя, а то и того меньше, в одну из ночей я подскочил на своей кушетке так, что ее хилые ножки чуть не разъехались в разные стороны. Ну, конечно! А ну как они выставят этот участок самым первым? А ну как начнется за него драка и цену взвинтят до такого предела, что у меня тупо не хватит денег? Э, нет! Нельзя так рисковать. Нужно действовать!
Утром я рванул в департамент и столкнулся с Ильей Кирилловичем в коридоре, что называется, нос к носу. В ответ на мою несколько заполошную радость он сделал вид, что знать не знает, кто я такой, индифферентно прошел мимо и даже не соизволил со мной поздороваться до тех пор, покуда я не окликнул его, притом весьма громко гаркнув: «ИЛЬЯ КИРИЛЛЫЧ!» И еще я сделал вид, что вежливо покашлял: «КХМ, КХМ», а на деле это больше напоминало звук метаемых соседом-токарем харчей, что случалось с ним с исправной периодичностью, и звук проходил сквозь стены его квартиры. Порой окружающие только и догадывались по этим звукам, что дядя Дима все еще жив там, за железным занавесом, за который я спрятал его от проклятых инопланетян, жаждущих реставрации национального социализма на нашей голубой планете.
