Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах
Ощущение, мною описанное, знакомо каждому, кто однажды решил начать работать на себя. Тот, кто ничего из мною сказанного не понял, тот прозябает в одиночестве, не понимая, что за исключительная прелесть таится внутри него, еще не понятая, еще не разбуженная.
3
Каждое новое утро было для меня лишь утром очередного дня, оставшегося до аукциона. Я сосредоточился на нем, как на конечной цели, и даже перестал заглядывать дальше этого рубежа. «Что будет потом – неважно, – думал я. – Главное, получить именно этот участок».
Чем меньше времени оставалось до заветного дня, до дня «Икс», до времени «Ч», или как там его еще принято именовать во всяких триллерах, тем большее беспокойство меня охватывало. Пытаясь разобраться в его составляющих, я четко понимал, что в основе лежит элементарное волнение, затем боязнь потерять уже перечисленные мною деньги на депозите и что-то еще, о чем я никак не мог догадаться. Наконец, когда до аукциона оставалась неделя, а то и того меньше, в одну из ночей я подскочил на своей кушетке так, что ее хилые ножки чуть не разъехались в разные стороны. Ну, конечно! А ну как они выставят этот участок самым первым? А ну как начнется за него драка и цену взвинтят до такого предела, что у меня тупо не хватит денег? Э, нет! Нельзя так рисковать. Нужно действовать!
Утром я рванул в департамент и столкнулся с Ильей Кирилловичем в коридоре, что называется, нос к носу. В ответ на мою несколько заполошную радость он сделал вид, что знать не знает, кто я такой, индифферентно прошел мимо и даже не соизволил со мной поздороваться до тех пор, покуда я не окликнул его, притом весьма громко гаркнув: «ИЛЬЯ КИРИЛЛЫЧ!» И еще я сделал вид, что вежливо покашлял: «КХМ, КХМ», а на деле это больше напоминало звук метаемых соседом-токарем харчей, что случалось с ним с исправной периодичностью, и звук проходил сквозь стены его квартиры. Порой окружающие только и догадывались по этим звукам, что дядя Дима все еще жив там, за железным занавесом, за который я спрятал его от проклятых инопланетян, жаждущих реставрации национального социализма на нашей голубой планете.
– А-а-а! Если я не ошибаюсь, э-э-э… – промямлил Илья Кириллович, вернее проблеял, как баран, родства не ведающий. Впрочем, кажется это не бараны, а Иваны не ведают родства? Впрочем, плевать.
– Вячеслав, – с всемилостивейшей улыбкой соизволил напомнить я о своей королевской особе этому недостойному сосать пальцы моих ног смерду в ранге заместителя министра московского правительства. Ах, как это было бы прекрасно, когда было бы правдой. На самом же деле я бросился к нему, вначале напоминая молодуху с картины «Сватовство гусара», а по мере приближения верхняя часть моего тела принимала все более униженное, скрюченное положение, и, преодолев разделявшие нас несколько метров, я со стороны напоминал знак вопроса, горбуна Квазимодо, ничтожного червя, пресмыкающегося перед величественным идолом.
– Что вам угодно? – надменно спросил Илья Кириллович, слегка выпятив нижнюю губу.
– Угодно сказать вам несколько слов, – выпалил я, дико глазея по сторонам. – Но я вижу, место не подходящее, проходное. Не лучше ль будет в вашем кабинете, так сказать, «тет-а-тет»?
– Вот видите, невозможно, – пророкотал Илья Кириллович, также стремительно обшаривая глазами пространство. – Я сейчас должен срочно уезжать. Все вопросы к Мишеньке, он вполне компетентен. Да-с, вполне, – внушительно повторил заместитель министра и сделал попытку величественно удалиться, но я перекрыл ему дорогу.
– Мне бы, понимаете, решить вопрос с одним участком. Так, чтобы он был выставлен в самом конце, понимаете?!
– Послушайте, вы, – процедил Илья Николаевич сквозь зубы. – Я же вам все сказал. Ступайте к моему секретарю, черт вас возьми!
И я отступил перед его царственным бешенством. И потрусил в его приемную мелким бесом, с тоской думая о том, что я только что лишь навредил самому себе, заставив разволноваться начальственное лицо.
Мишенька был на месте, и вновь мне пришлось с ним, с педерастом, пить растворимый кофий с засахаренными сладостями и поддерживать беседу. Кажется, у женщин это называется «поболтать». Вот мы и поболтали. Я объяснил суть своего пожелания. Я хочу, чтобы участок по улице Космонавтов был выставлен на торги в последнюю очередь, когда все уже изрядно поистратятся:
– Конечно, было бы лучше, если бы он вообще в торгах не принимал участия. Я бы просто купил его так, по-тихому. Само собой, в долгу бы не остался.
Мишенька поводил пальцем по столу, издав несколько пердячий звук: у него была холеная кожа на руках, бьюсь об заклад, он смазывал руки на ночь каким-нибудь кремом:
– Слава, все это вопросы очень непростые. Они требуют кардинальной проработки, деликатных решений. Ну, вы меня понимаете?
– Конечно, понимаю, – насколько мог, настолько искренне улыбнулся я в ответ. – Сколько?
– Да тут не в этом дело, – как-то страдальчески поморщился Мишенька. – Вы когда-нибудь в аукционах участвовали?
– Да куда там, – с простодушной честностью признался я. – Я, может, только жить начинаю, так что какие там аукционы.
– Понимаете, то, о чем вы говорите, не всегда срабатывает. Это я вам по опыту своему говорю. Иной участник, который поопытней остальных, прибережет средства для броска в конце. А там все люди опытные, не говоря уже о том, что многие обладают очень серьезными финансовыми ресурсами и могут вообще весь аукцион скупить, если захотят. Есть такие, – задумчиво проговорил Мишенька и помешал остывающую растворимую бурду. – Впрочем, давайте сто тысяч долларов, и я вам это дело, так и быть, организую.
– Сто тысяч?! – так и охнул я. – Так много?!
Мишенька поглядел на меня, словно видел в первый раз и притом не в интерьерах приемной, а где-нибудь у станции метро «Чертановская» с бутыльком пива и чинариком, прилепившимся в углу рта. Он, пидорасинка, даже рот от изумления приоткрыл, мол, «торг здесь неуместен»:
– Слава, мне странно слышать все это от вас. Вы вообще понимаете, куда вы пришли? Да за одно то, что я тут с вами вот так, почти что по-дружески кофеек гоняю, остальные участники мать бы родную в ломбард заложили! А вы пытаетесь на пуговицах сэкономить… Странно как-то. – И он совершенно по-женски повел плечами, надулся. Ни дать ни взять царевна Несмеяна.
– Насчет матери-то это вы, конечно, Мишенька, круто заложили, – усмехнулся я. – Извините, просто мне ваше предложение показалось несколько затратным. Я ведь не привык деньгами сорить, и к тому же вы сами вселили в меня некоторые сомнения, так что я…
– Я вам очень не советую отказываться, – холодно прервал меня секретарь. – После того, как разговор перешел в деловую плоскость и мною были обозначены некоторые конкретные цифры, отступать с вашей стороны было бы неправильно. Хотя решайте сами. Я лишь предлагаю помощь по важному для вас вопросу, иду вам навстречу, стараюсь предупредить о возможных рисках. Как вы не понимаете, Слава, что аукцион и прочие азартные занятия всегда сопряжены как с большим риском, так и с большим выигрышем?!
Синдром муравья вновь накрыл меня. С пустыми глазами я встал, сказал, что вернусь через пару часов, и поехал за деньгами. Я все еще рассчитывал построить дом своей мечты.
4
В день аукциона я надел свой единственный приличный костюм. Он был единственным потому, что действительно был единственным, и был приличным потому, что был новым, купленным в кооперативном магазине готового платья на Кузнецком Мосту. Тогда всю площадь перед ЦУМом занимали стеклянные торговые ряды, где всякой одежды было видимо-невидимо. Я мог бы купить чертов костюм и в Петровском пассаже, и в ГУМе, но все эти места казались мне дорогими и наполненными пафосом первых нуворишей того времени. Я все никак не мог понять, как это костюм может стоить тысячу долларов, а то и дороже. В одном из стеклянных павильонов я приобрел текстильное сооружение за 200 долларов и остался вполне доволен своим внешним видом: костюм был черным, к нему была куплена белая рубашка с рукавами «под запонку» и цветастый шелковый галстук, при воспоминании о котором у меня сейчас начинаются приступы стыдливого удушья, до того он был безвкусным и совершенно идиотическим. Но что поделать, такова была мода в то время.
В небольшом зале около половины мест пустовало. Участники аукциона по продаже московской земли под индивидуальную застройку расселись таким образом, чтобы ни в коем случае не соприкасаться друг с другом, и между каждым из нас существовал разрыв, как минимум, в два стула. Все выглядели очень сосредоточенно и не обменивались ни жестами, ни взглядами: каждый упорно смотрел перед собой, не замечая окружающих. В этом зале все мы были игроками, и ставка была высока, а что до меня, так она вообще была больше, чем жизнь. У меня за спиной ничего не было, кроме вонючего «вагончика» и гаденьких махинаций с деньгами очередного заказчика. Я всеми силами не хотел возвращаться в этот мирок, падать на дно, откуда поднялся однажды, ухватившись за одну-единственную, выпавшую на мою долю соломинку. Одним словом, я ненавидел всех, кто сидел сейчас рядом со мной в этом зальчике, потому что все эти люди были моими проклятыми конкурентами, а нет у предпринимателя врага больше, чем конкурент, который забирает себе то, что могло бы стать твоим. Это битва, бойня, ристалище. Кто кого выбьет из седла? Поживу – увижу.
