Даниэль Пайснер - В темноте
– Что будет, то и будет, – сказала она. – Даже если нас поймают гестаповцы, это все равно лучше, чем ждать в этой адской дыре.
Она наверняка понимала, что, уйдя с этого места, мы не сможем найти отца в лабиринте тоннелей, труб и темных закутков, но нам ничего не сказала. В любом случае для нее это уже не имело значения. Она просто больше не могла оставаться в той ужасной камере.
Мы ушли. Папа оставил нам фонарик, и мама вывела нас к главному каналу, на скользкий карниз над рекой. Мы отправились дальше в том же направлении, что и раньше, только теперь, когда мы оказались на другом берегу, река шумела справа. Мы шли уже не гуськом: брата мама прижимала к стене, сама шла в центре, а я семенила по краю карниза. Мама крепко держала меня за руку. Я с трудом удерживалась на карнизе и каждые несколько шагов соскальзывала с него, а мама выдергивала меня наверх, словно тряпичную куклу…
Какая же там была темнота! У нас был фонарик, но как им пользоваться? Мама не могла держать его, потому что ее руки были заняты нами. Отдать фонарик мне мама не решилась – я могла уронить его в воду или на каменный пол… В результате мы шли почти на ощупь. Я была напугана, но уже не так, как раньше. Мне было не страшно время от времени падать в воду, потому что я знала, что меня вытащит мама. Она была женщина сильная, а я еще совсем маленькая. Я бы посчитала это какой-то игрой, если б вокруг не было так темно, грязно и опасно. Мы шли вдоль реки очень долго. Просто шли и шли, толком не зная, куда.
Интересно, что за все это время я ни разу не спросила у мамы о папе. Я уже достаточно соображала, чтобы понимать, что, покинув ту ужасную комнату, мы можем больше уже никогда с ним не встретиться, и все же я помалкивала и не ставила под сомнение правильность маминого решения. Я была так счастлива, что мы ушли из той омерзительной каморки, что даже не думала об отце.
Какое-то время мы шагали вдоль канала и вдруг увидели впереди свет лампы – тут я внезапно вспомнила про отца.
– Папа, папа! – закричала я.
Это был он! Мама бросилась папе на шею, ее душили слезы, она дрожала и долго-долго не разжимала рук… Она сходила с ума от беспокойства за него и уже потеряла надежду увидеть его снова. Через несколько минут мама пришла в себя. Боже мой, я буквально обезумела от радости. Павел тоже. Папа снова рядом, мы снова вместе, мы снова – семья!..
* * *Берестыцкому тем временем удалось найти Соху с остальными членами нашей группы, и Соха попросил его попытаться найти нас. Берестыцкий пошел обратно вдоль главного канала и обнаружил нас как раз в момент нашего воссоединения. Он сказал, что на протяжении своего путешествия по берегу реки видел, как люди падают в воду и погибают в бурном потоке. Какая злая ирония судьбы: десятки люди спускались в канализацию, пытаясь избежать смерти, и находили ее в бушующих водах Пельтева!
Соха был с Вайссом и другими людьми, среди которых были женщины и, возможно, дети. Никто не знал, что делать дальше, как обеспечить свое выживание. Вайсс и остальные тоже не дошли до нашего убежища. Они тоже попали в толпу и просто двигались вместе с ней. Когда эту группу нашел Соха, люди бросились к нему, как к спасителю. Им нужен был хоть лучик надежды, и этим лучиком для них стал Соха. Они окружили его, умоляя помочь. В ответ Соха недвусмысленно заявил, что он сделает все возможное, но только для Игнация Хигера и его семьи – наседки с двумя цыплятами.
– Я постараюсь вам помочь, но для меня главное Хигер и kania z piskletami, – заявил он.
Мама спросила Берестыцкого, не видел ли он в той группе ее отца, но тот не мог сказать ничего определенного. Возможно, он уже знал, что дедушки в группе Вайсса нет, но не хотел, чтобы мама узнала эти печальные новости от него.
Я слышала рассказ Берестыцкого и была счастлива: нас ищет обожаемый мною Соха, а рядом с ним нам ничего не грозит! Он сам говорил мне, что все будет хорошо, и поэтому я летела к месту встречи с ним и всеми остальными, словно на крыльях. Конечно, нам опять пришлось долго идти по скользкому карнизу, а потом еще и пролезть через узкую трубу, но на этот раз я не замечала ни трудностей, ни времени. Когда мы наконец добрались, лицо Сохи, окруженного толпой людей, озарилось широкой улыбкой.
Соха был очень рад видеть нас, но я сразу заметила, что он раздражен и обеспокоен: что делать с этой толпой в 70 человек?! Кроме того, он явно злился на Вайсса. Ума и сообразительности Сохе было не занимать, и он подозревал, что Вайсс собрал с этих людей деньги, пообещав им спасение. Как ни старался Вайсс представить их незнакомцами, случайно примкнувшими к нему, в большинстве своем, как догадывался Соха, они были его друзьями или приятелями. Подтвердить свои подозрения Сохе не удалось, но по всему было видно, что это так и есть, и со временем к такому же выводу пришел и мой отец.
Мама быстро обшарила взглядом толпу в поисках своего папы и несколько раз выкрикнула его имя. Она начала спрашивать у людей, не видел ли его кто-нибудь, но они, обеспокоенные судьбой своих друзей и родственников, не обращали на ее расспросы особого внимания. Оставалось надеяться на лучшее.
Независимо от того, брал или не брал деньги Вайсс, такое количество людей создавало массу проблем. Приглядывать за ними было не только очень сложно, но и очень рискованно: чем больше народу, тем сложнее скрывать их присутствие. Соха думал, что нам не следует оставаться в такой большой компании – слишком опасно и для нас, и для него с товарищами. Сохе не нравилось, что его поставили в такую ситуацию и возложили на него ответственность за будущее этих людей. Среди них были и дети, а Соха просто не мог бросить их на произвол судьбы. Но ведь ни Соха, ни его товарищи не подписывались на такие условия! Соха сказал, что не может выставлять себя перед этими людьми богом, потому что даже бог никогда не взялся бы за заведомо провальное предприятие.
Соха отвел папу в сторонку и сказал, что ему нужно поговорить с Коваловым, чтобы определиться: то ли найти место, где можно спрятать эту толпу, то ли найти новое место для исходной группы, то ли вообще отказаться от дальнейших действий.
Через несколько мгновений Соха с Вроблевским ушли. Присоединившихся к нашей группе новых людей это вывело из себя, и они начали кричать и ругаться на Вайсса, но тот не мог ничего сделать, а идти нам было просто некуда. 70 человек заполняли пространство небольшого бокового тоннеля. Папа узнал это место. Прямо над нами была площадь на углу Цыбульной и Божничьей улиц, где до войны по выходным была ярмарка. Я помнила, как меня, совсем еще маленькую, водили на этот рынок, помнила восхитительный запах куликовского хлеба и гомон толпы. Я не могла взять в толк, как это жуткое место, где мы стояли теперь, могло находиться под той солнечной, полной чудесными запахами площадью? Я закрыла глаза и попыталась представить рынок. Папа прошептал мне, что скоро утро, и я вдруг сообразила, что давным-давно не задумывалась о том, что происходит наверху. Вполне возможно, там было светло. Вполне возможно, там было темно. Для нас это не имело значения.
