Джонатан Коу - Номер 11
Вэл встала на четвереньки, подползла к зарослям папоротника, и ее вывернуло, но при этом она старалась производить как можно меньше шума. Из-за проваленного испытания ужином ее оделили скудным – горстью риса с фасолью, – а теперь она лишилась и этой малости. Еще немного – и она окончательно придет в форму и сможет вернуться к остальным. Чем раньше это произойдет, тем лучше, ведь ей необходимо переговорить с Даниэль. После ужина она обошлась с девушкой слишком бесцеремонно, язвительно обронив, что Даниэль никогда не моет посуду. Претензия была обоснованной: лентяйка Даниэль уклонялась от любых бытовых обязанностей, – но слова Вэл прозвучали резковато, а ей не хотелось расстраивать юную модель и тем самым настраивать против себя зрителей в Англии. Как только Вэл почувствовала себя лучше, она отправилась извиняться.
В лагере Даниэль не оказалось. Она лежала с Питом на траве примерно ярдах в пятидесяти от гамаков. Оба, растянувшись на спине, глазели в небо сквозь густые ветви деревьев. Лицо Даниэль было лишено всякого выражения, но такой ее обычно и видели в лагере. Питу явно надоело валяться на траве, он нетерпеливо ерзал.
– Ой, простите, не хотела вам мешать, – сказала Вэл.
– Все нормально, – Пит сел. – Хотели перекинуться парой слов?
– Да… с Даниэль, если можно.
– Не вопрос. Мне все равно надо в сортир. – Пит проворно встал и удалился.
Вэл присела на корточки рядом с Даниэль:
– Привет, милая. Надеюсь, я не испортила романтическое свидание?
– Не волнуйся, – Даниэль слегка шевельнула своей идеальной головкой, – с ним я бы ни за что не пошла на свидание, полный мудак. Мы так себя ведем, потому что режиссер постоянно требует, чтобы мы выглядели влюбленными друг в друга.
Вэл кивнула, толком не зная, что ответить. Она удивилась, обнаружив, что кто-то получает указания от «режиссера». До сих пор она понятия не имела о существовании подобного персонажа.
– О чем ты хотела поговорить? – спросила Даниэль.
– О мытье посуды.
Даниэль отвернулась от собеседницы и уставилась пустыми глазами в небо:
– Да? И что?
– Я просто пришла сказать… Прости, что я к тебе придиралась. Ты ведь не сердишься, правда?
– Ты не очень-то уважительна со мной в присутствии других, – обиженно сказала Даниэль. – Понимаю, я моложе тебя, но, видишь ли, по-моему, я заслуживаю, чтобы со мной обращались…
– Но я проявила уважение, – перебила Вэл. – То есть я могла бы сказать: «Эй, ты, паршивка ленивая, давай-ка оторви свою задницу и помоги наконец с посудой!» Ведь могла бы? Но я никогда не стану так с тобой разговаривать.
– Наверное… – смягчилась Даниэль.
– Знаешь, каждый из нас должен вносить свою лепту, прилагать усилия, иначе мы здесь и недели не протянем. «Мы все в одной лодке», как выразился бы наш обожаемый мистер Осборн.
– Кто?
– Джордж Осборн. Канцлер казначейства. – На лице Даниэль не отразилось и проблеска понимания, и Вэл, вопреки намеченной линии поведения, рассмеялась: – Ох, Даниэль, от тебя точно легко обалдеть. Ты на какой планете живешь? Ты газеты читаешь хотя бы иногда?
– У меня нет на это времени.
– Надо найти. Как можно не интересоваться тем, что творится в мире?
– Я много работаю. В полседьмого утра я уже в спортзале, каждый день, без выходных. А потом до позднего вечера либо съемки, либо звукозаписывающая студия.
– Студия?
– Ага. Я певица. Этим я и хочу реально заниматься. Сейчас записываю диск, но, знаешь, нужно столько времени, чтобы разобраться с нотами и все такое. Я ведь этому не училась, вообще.
– На каком инструменте ты играешь?
– Могу сыграть «Желтую подводную лодку» на гитаре. Ну, ту старую песню «Битлз».
Вэл вдруг ощутила прилив нежности к ней. Даниэль казалась такой юной, и не только юной, но еще одинокой и уязвимой.
– Ручаюсь, тебе сейчас страшно не хватает музыки, да?
– Мне всего не хватает. Здесь ужасно. Меня постоянно заставляют быть рядом с Питом и все такое, потому что они продали журналам кучу историй о нашей великой любви, но мы друг друга не выносим. Мне здесь вообще никто не нравится. Все старые и нудные. Я хочу домой. Я скучаю по маме и папе. Скучаю по моей сестре. Но больше всего я скучаю, и его мне реально не хватает, по Цезарю, нашему боксеру.
– Как я тебя понимаю. – Вэл сочувственно погладила девушку по плечу. – Я слыхала о вашем псе, твоя мама рассказала мне за ужином в отеле. Это невероятно печально, когда умирает домашний питомец. У меня был кот Байрон, и когда он ушел от нас…
– Что? – Даниэль села, вытаращив глаза. – Ты о чем?
Вэл прижала ладонь к губам:
– О черт, ты не знала.
– С Цезарем что-то случилось? Что? Говори!
Вэл ничего не оставалось, как опечалить ее скорбным известием; выслушав, Даниэль разрыдалась. Она плакала в объятиях Вэл, и та утирала ей слезы бумажным носовым платком, который вскоре совершенно размок.
– Извини… я испачкала твой «клинекс», – первое, что сказала Даниэль, когда к ней вернулся дар речи.
– Ерунда, еще принесу. Мне такого добра не жалко. – Вэл издала смешок, утешительный, как ей хотелось думать, приободряющий. – Сейчас вернусь.
Отправляясь за платками, она оглянулась: Даниэль смотрела ей вслед, и лицо модели не было бесстрастным, как обычно. В ее детских голубых глазах было столько горя, а прелестное юное личико утопало в слезах.
* * *– Блин! – простонала Элисон. – Вот БЛИН! Мама, долбаная ты идиотка, что ты вытворяешь? Стоило ради этого туда ехать?
Она сидела на диване, сжимая пульт с такой силой, что тот едва не треснул в ее руке. Паника охватила ее, дыхание участилось, и скоро она начала задыхаться. Не желая слушать музыку, под которую заканчивалась передача, Элисон убрала звук, встала с дивана и принялась расхаживать по комнате в надежде выровнять дыхание. По экрану беззвучно ползли телефонные номера для голосования за то, чтобы удалить из шоу кого-либо их участников. Наконец Элисон остановилась перед телевизором, выключила его, схватилась руками за голову и произнесла вслух далеко не в первый раз:
– Ох, мама, зачем ты это сделала?
Ей показали, как ее мать подвергли испытанию, заставив положить в рот огромную зеленую тварь и держать, стиснув губы, пока все вокруг стояли и смеялись, – этого эпизода было бы достаточно, чтобы доконать Элисон. Она знала, как Вэл боится насекомых. Ужас и омерзение были написаны на ее лице, но в понимании создателей программы (и, надо полагать, зрителей) гримасы Вэл лишь добавляли передаче увлекательности. Но потом, уже после этого кошмара, в самом конце… разговор между ее матерью и Даниэль. Как такое могло случиться? Что, черт подери, там вообще происходит?
