Сергей Алексеев - Покаяние пророков
— Ну и что же теперь, так и будешь прятаться от меня?
— Ой, да пусти!
— А угостишь медом, так пропущу.
Она тут же отломила белый, налитый язык сот и ловко вдавила его в подставленный рот, а руку, облитую жидким, незрелым медом, с какой-то отчаянной страстью вытерла о его усы и бороду, как о тряпку. Он слова сказать не мог, отступил в сторону и остался с забитым, разинутым ртом.
Вавила потом обернулась, засмеялась и ушла…
Но вечером же опять не вышла к ужину…
И не было еще за столом бабушки ее, Виринеи Анкудиновны, — видно, по-прежнему не доверяла ученому мужу, ибо в его сторону даже головы не поворачивала, если мимо шла. А сын ее, отец Вавилы, напротив, проявлял к ученому повышенный интерес. Все больше расспрашивал о мирской жизни, дотошно, настойчиво, и сам бы давно разговорился, если б жена не следовала тенью. Почему-то стеснялся ее, замолкал и под любым предлогом уходил. Натасканная Данилой, а потом еще и Космачом, приодетая как следует, она почти не делала ошибок, вовремя кланялась, незаметно крестилась, правильно молчала и проявляла полную покорность во всем кроме одного — не отставала от мужа ни на минуту боялась пропустить что-нибудь важное и не давала побеседовать с хозяином с глазу на глаз. Возможно, этим она и вызывала подозрение у Иринея, но не исключено, что наблюдательный, битый дальними дорогами и встречными-поперечными странник, не в пример своим собратьям имеющий саркастический острый ум, сам кое-что заметил, поскольку однажды не выдержал и в присутствии жены ни с того ни с сего посоветовал:
— Своди-ка в баню супружницу. Я нынче истоплю.
— Да ведь в субботу топили, — сразу не понял издевки Космач.
— А чего она у тебя чешется-то? Как подойдет так и скребет под мышками
Это она включала диктофон. Техника была хоть и импортная, но не приспособленная для тайных дел, кнопки щелкали и включались тую, иногда кассета шуршала.
В тот же лень Космач приказал «жене» не таскаться всюду с аппаратурой, а пользоваться ею лишь в исключительных случаях и с его разрешения. Однако с первого раза впрок это не пошло, через некоторое время сам услышал, как опять что-то шелестит и поскрипывает в полной груди ассистентки. А как раз с хозяином и его молчаливыми сыновьями пошли уголь жечь на ямах, километрах в пятнадцати, в потаенном месте и в ненастную погоду, чтоб дыма никто не заметил, неписахи до сих пор топили зимой избы специальными печами без труб и только углем, чтоб не выказывать своего скита. Ириней умышленно позвал с собой, чтоб в отдалении от зорких старичков поговорить по душам, но ассистентка увязалась за ними, до слез дошло, и втайне зарядилась аппаратурой.
Космача такое непослушание взбесило, едва сдерживаясь, он велел «жене» сходить домой и принести ему дождевик. Наталья Сергеевна все поняла, глазами засверкала. однако подчинилась и ушла.
И тут с Иринея будто ношу сняли, расслабился и про работу забыл, сыновей отправил на озеро сети проверять, да уху варить. Видно, наедине спросить чего-то хотел, но лот смелый пытливый и ироничный человек вдруг так засмущался, что никак начать не мог: рот откроет, зальется краской, и от стыда v него то насморк, то чих откроется.
— Ты чего хочешь-то, Ириней Илиодорович? — подмигнул Космач. — Говори, не стесняйся.
Тот почихал немного, вытер слезы.
— Погибла наша жизнь… Остались мы на Соляном Пути, как пни старые, никому не нужные. Держалась Тропа, когда гонения были, когда нас живьем в огонь кидали, в землю закапывали. Когда проклятия слали, дома жгли, чтоб из лесу выселить. А сейчас ничего старого не осталось, выходи и живи. Верно старцы говорят, v ходить из лесов надобно и не бояться мира. Ну, ежели в тюрьме токмо помучают малость…
Нечто подобное он слышал в прошлом году от старшего Углицкого…
— Чем помочь тебе. Ириней Илиодорович?
— Ты ведь ученый муж, знаешь, как бы мне записаться и документ выправить? Иль помоги, иль научи хотя…
— Зачем тебе в Полурадах документ? Выйти хочешь?
И прорвало Иринея.
— Тебя обмануть — Бога обмануть. Токмо не выдавай меня матери и старикам нашим. Они еще надеются… При твоей жене говорить не хотел, сболтнет не подумавши… Уйти я хочу. Сыновья вон поднялись, жмут меня — на люди хотят. Они ведь твоих лет, а неженатые. Откуда я им невест приведу? Ходил уже не раз, да каких надобно сыновьям своим не нашел. То бесплодные, то перестарки, то рода худого. Вот беда-то, Юрий Николаевич!.. Аэропланы над нами уж сколько раз пролетали, а оттуда все видать… Чего мы прячемся-то теперь, уголь этот жжем, каждый раз по новому месту ходим, чтоб тропинок не натоптать?.. Давно уж нет Соляной Тропы, не тайно живем, а далее бежать некуда. Край света! А ежели не тайно, чего же в лесах-то сидеть? Сонорецкие старцы сорок лет тому писали, кончается наше великое сиденье и затвор, готовьтесь в мир уйти… Да кто их послушал? Всяк себе князь, ворочу что хочу. Дед мой, Аристарх, наказывал: посидим на озерах, укрепимся и скопом выйдем. Не получился скоп, ибо древлего благочестия не сберегли, разбрелось стадо без пастыря…
Таких длинных речей он, пожалуй, в жизни не говорил, потому сразу выдохся и умолк. Космач как историк обязан был соблюдать нейтральную позицию, не вмешиваться в процесс, не тормозить и не подталкивать явления, происходящие вокруг, однако к тому времени уже хорошо знал, чем заканчиваются подобные выходы в мир.
У большинства старообрядцев, лет триста спиртного не пробовавших, как у чукчей, в крови полностью отсутствовали ферменты, расщепляющие алкоголь. Стоит выпить такому стакан, дня три ходит пьяный и еще столько же страдает похмельем, и потому удержу не знает, многие кержаки, дорвавшись до запретного, напрочь спивались за год — два.
Космач разубеждать Иринея не стал, лишь сказал грустно:
— Выйти-то можно, а куда пойдешь?
— В нефтеразведку пойду, — уверенно заявил тот.
— Да тебе ведь под шестьдесят, Илиодорович. На работу не примут, пенсионный возраст.
— Записываться стану, так лет двадцать сброшу. Адриан Засекин вышел, Гермогешка Литвин из Крестного Дола… Оба старше меня будут, а скинули лета свои, отсидели в тюрьме по году, ныне живут и радуются. Ходил я к ним в Напас, тайно от своих, конечно… Все поглядел, электричество, машины разные, жизнь ихнюю. Старцы все предсказали, так оно и есть, а мы все дико живем! И даром ведь, даром…
Это был крик души.
— Но тебя сразу посадят, и сыновей, и жену… И дочку.
— Я ведь почему к тебе-то и обратился, Юрий Николаевич. — Ириней голову повесил. — Как бы документ получить, чтоб не сидеть? Мне ладно, я стерплю и тюрьму. Жену и дочь жалко…
