Сергей Алексеев - Покаяние пророков
Наталья Сергеевна не спорила, однако и особой покорности не проявляла.
— Если это нужно для дела, я готова быть и сестрой. «Миленький ты мой, возьми меня с собой…». — пропела она. — Но не забывайте, Юрий Николаевич, нас с вами повенчал сам Василий Васильевич, а мы его рабы и работаем на него.
Аргумент был веский, неоспоримый и прозвучал обидно. Космач лишь поежился и ничего больше не сказал.
И пока он раздумывал, кем лучше представить ассистентку, к выбору легенды подтолкнул случай После переправы через холодный, ключевой Сым Космач пустил коней на дневную кормежку, сам же лег на песке, обсыхал и грелся на солнышке, поскольку плыл вместе с лошадьми. Наталья Сергеевна переезжала реку на резиновой лодке, вместе с вещами и седлами, и потому решила искупаться в теплом заливчике, а заодно затеяла постирушку, пользуясь тем, что на жарком и ветреном берегу нет гнуса и сохнет все быстро. Она уже давно не стеснялась Космача, походные условия, в которых оказалась привыкшая ухаживать за собой женщина, диктовали свои правила, а может, умышленно поддразнивала его — в любом случае, дорвавшись до воды, она раздевалась донага, хватала шампунь, мыло с мочалкой и устраивала баню. Так было и на этот раз. После мытья и стирки она развешивала на кустах белье, когда Космач увидел на берегу человека — короткого бородача средних лет, стыдливо отвернувшегося в сторону Дерюжная лапотинка, валяная шапка, несмотря на жару, бродни из сыромятной лосиной кожи и старенькое ружьишко на плече — странник, и сомнений нет.
— Христос воскресе. люди добрые! — весело поздоровался и поклонился, когда Наталья Сергеевна, схвативши платье, спряталась в ивняке. — Простите уж. что не ко времени явился… Да ведь дело житейское, дорожное..
Космач тоже раскланялся, натянул брюки: вынесло же его в такой час! И ведь наверняка давно стоял затаившись, подсматривал, прежде чем выйти…
Мужичок помялся
— Лошадки-то твои кормятся?
— Мои…
— Кобылки добрые, особенно гнедая… Ты не ученый ли? А то слух был. идет нынче не один, с женой…
Вести по Соляной Тропе разносились молниеносно и необъяснимо с точки зрения здравого рассудка.
— Ученый…
— Вот и я смотрю… А меринок у тебя прихрамывает, должно, стрелку намял.
— Да есть маленько…
— На ночь в глину поставь, так отойдет.
Космач достал из вьюка пачку винтовочных патронов, но отсчитал всего пять, подал встречному.
— Помолись за путников, божий человек.
У того глаза блеснули радостно: хоть и бродил с дробовиком, но винтовку наверняка имел. И если даже нет, то патроны эти были своеобразной валютой, за обойму давали соболя, пуд ржаной муки или фунт соли
— Благодарствую, — ответил сдержанно. — И помолюсь. А зовут меня Клавдий Сорока. Слышат?
— Конечно, слышал!
На Соляной Тропе его знали все, а известен Клавдий был тем, что ходил выручать попавшихся в каталажку странников. Если кого-то из беспаспортных кержаков задерживала милиция, он приходил в тот поселок, сдавался сам и, когда оказывался за решеткой, невероятным путем выводил оттуда своего единоверца и сам убегал. Он давно был объявлен во всесоюзный розыск, и Космач не раз видел его портреты на пристанях и вокзалах, однако Клавдий не унимался и преспокойно ходил в мир.
— Ну так прощай, ученый муж! — застрекотал Сорока. — Авось еще свидимся! Коли помолиться нужда, так здесь близко камень намоленный есть, Филаретов называется. Больно уж радостно бывает на нем. Ангела тебе в дорогу!
Как только встречный скрылся за деревьями, из кустов вышла Наталья Сергеевна, не торопясь стала одеваться. Космач ничего не сказал ей, лишь ругнулся про себя и начал скручивать подсохшую лодку. Ассистентка же с той поры перешла на «ты» и называла его мужем, со всеми прилагательными, — вживалась в роль.
Когда Космач пришел в Полурады, глава рода Аристарх уже покоился в колоде, и встречал их отец Вавилы, Ириней, встречал как родных: в зимней избе поселил, за один стол со своим семейством посадил. Это могло означать, что стал он теперь главой рода, хозяином, от которого, в общем-то, будет зависеть успех экспедиции. Только почему-то дивы лесной, Вавилы, не было видно. Точнее, она существовала где-то близко — то засветятся ее огромные глаза в темных сенях, то в прибрежных кустах или буйных зарослях цветущего кипрея мелькнет, как птица в ветвях, но увидеть ее близко, тем более поговорить, никак не удавалось. Пару раз Космач звал ее, чтобы подарок вручить — титановые легкие пяльцы и набор ниток мулине — Вавила любила вышивать, и еще маленький радиоприемник с запасом батарей и часики, но юная странница исчезала. Однажды он чуть не столкнулся с ней по пути на пасеку, расставленную за деревней на старом горельнике, — неопасна коромыслице два деревянных ведра с сотовым медом, под ноги смотрела и сразу не заметила Космача.
— Здравствуй, Елена, — назвал истинным именем. — Что же тебя не видать нигде?
Убежать бы, да ведра тяжелые и по густому лесу с коромыслом не пройти — остановилась, вскинула голову.
— Пусти-ка, Ярий Николаевич, не стой на дороге.
— Я тебе подарок принес, пяльцы и нитки цветастые, но никак отдать не мог. Мелькнешь и нету…
— Лето, Ярий Николаевич, женской работы много, и присесть-то некогда.
— Покажись вечером, так и отдам подарочек.
— Нет уж, не покажусь, — ответила будто бы весело. — Посторонись-ка, дай пройти.
— Ты возьми подарок у Натальи Сергеевны, — обескуражено вымолвил он. — Она отдаст…
Вавила вдруг восхитилась.
— У тебя такая красивая жена! Вечером вдоль поскотины ходила — царевна египетская, Клеопатра.
Она еще и Клеопатру знала! Однако в тот миг мысль лишь отметилась в голове и мимо пролетела, поскольку Космач неожиданно и в общем-то беспричинно разозлился.
— Наталья Сергеевна мне не жена. Мы работаем вместе, мы оба — ученые.
А она засмеялась непринужденно и погрозила пальчиком.
— Зачем так говоришь, Ярий Николаевич? Не обманывай! Коль вы на одну перинку ложитесь, знать, жена. Нехорошо от своей жены отказываться!
Доказать ей тогда было ничего невозможно.
— Ну и что же теперь, так и будешь прятаться от меня?
— Ой, да пусти!
— А угостишь медом, так пропущу.
Она тут же отломила белый, налитый язык сот и ловко вдавила его в подставленный рот, а руку, облитую жидким, незрелым медом, с какой-то отчаянной страстью вытерла о его усы и бороду, как о тряпку. Он слова сказать не мог, отступил в сторону и остался с забитым, разинутым ртом.
Вавила потом обернулась, засмеялась и ушла…