Сара Уотерс - Бархатные коготки
— Да что ты, Китти, ничего подобного!
Голос у меня дрогнул. Видеть ее такой разозленной было ужасно; я просто не верила своим ушам, ведь за все месяцы, что мы провели вместе, она ни разу не подняла на меня голос, даже когда торопила.
— С ног до головы. Я видела, и добрая половина гостей тоже. Знаешь, какое прозвище тебе в скором времени присвоят? Мисс Флирт, вот какое.
Мисс Флирт! Я не знала, смеяться или плакать.
— Как ты можешь такое говорить?
— Потому что это правда. — Она вдруг понизила голос. — Я бы не купила тебе такое красивое платье, если б знала, что ты пустишься в нем вертеть хвостом.
— Вот как! — Я неуклюже топнула ногой (поскольку была не трезвее Китти). Схватившись за ворот платья, я стала нащупывать застежки. — Раз ты так, то я прямо здесь сниму это треклятое платье и верну тебе.
Приблизившись еще на шаг, Китти схватила меня за руку.
— Не будь дурочкой, — сказала она уже чуть мягче.
Но я стряхнула ее руку и продолжила возиться с пуговицами — но без толку: от вина, злости и растерянности мои пальцы сделались неловкими. Китти снова меня обхватила, мы почти уже боролись.
— Не смей называть меня мисс Флирт! — говорила я, пока она тянула меня за руки. — Как у тебя только язык повернулся? Как? О! Если бы ты только знала…
Я потянулась ладонью к спинке ворота, пальцы Китти последовали за нею, лицо вплотную придвинулось к моему. Внезапно я оцепенела. Мне казалось, я, как она желала, сделалась ей сестрой. Смирила, укротила свои странные желания. Но теперь я перестала чувствовать что-либо, кроме ее руки, ладони, лежавшей поверх моей, ее горячего дыхания у себя на щеке. Я схватила Китти, но не для того, чтобы оттолкнуть, а чтобы притянуть к себе. Мы уже не боролись, а затихли, тяжело дыша под гулкие удары сердца. Ее глаза были круглые и темные, как черный янтарь, пальцы соскользнула с моей ладони на шею.
Но тут из коридора донесся страшный шум и топот. Китти вздрогнула в моих объятиях, точно услышала выстрел, и поспешно отступила на несколько шагов. В открытой двери показалась женщина — Эстер, ассистентка фокусника. Лицо ее было бледно как смерть, глаза глядели растерянно и печально.
— Китти, Нэн, вы не поверите. — Вынув платок, она приложила его ко рту. — Только что пришли несколько человек из больницы Чаринг-Кросс. Они говорят, там находится Галли Сазерленд. — (Это был певец-комик, выступавший вместе с Китти в «Кентерберийском варьете»). — Говорят, Галли в пьяном виде застрелился — насмерть!
Это была правда, ужасная правда: мы все на следующий день услышали подтверждение. Сама я этого не подозревала, но в Лондоне до меня дошли слухи, что он слывет в театральном мире горьким пьяницей. Возвращаясь домой после концерта, он никогда не обходил стороной пивные, а в тот вечер накачался спиртным в Фулеме. Сидя в углу за перегородкой, он услышал, как некий посетитель бара говорил, что Галли Сазерленд уже не тот и должен уступить место артистам посмешнее; он, мол, видел последний номер Галли, и это сплошное убожество. Бармен рассказывал, что Галли подошел к говорившему, пожал ему руку и угостил пивом сначала его, а потом и всех других посетителей. Затем он отправился домой, взял пистолет и выстрелил себе в сердце…
В ту ночь в Марилебоне мы не знали всех этих подробностей, слышали только, что Галли вроде бы из-за чего-то помрачился рассудком и свел счеты с жизнью. Тем не менее эта новость положила конец нашей вечеринке, и мы разошлись, подобно Эстер, взволнованные и печальные. Узнав о происшедшем, мы с Китти стали взбираться по лестнице обратно на сцену; с трудом одолевая ступени, она тянула меня за руку, но на этот раз скорее по-дружески. Директор распорядился включить все освещение зрительного зала, оркестр отложил в сторону инструменты; кто-то из присутствующих плакал; тот самый корнетист поддерживал дрожащую девушку. Эстер выкрикивала: «Какой ужас, просто кошмар!»; вино, наверное, только усилило всеобщее смятение.
Я, однако, не знала, как себя вести. Мне не удавалось сосредоточить мысли на Галли, голова все еще была занята Китти и нашим столкновением в комнате для переодевания, когда ее рука коснулась моей шеи и между нами возникло на миг какое-то особое понимание. Она с тех пор избегала моего взгляда, а теперь вступила в беседу с одним из юношей, принесших весть о самоубийстве Галли. Но вскоре она покачала головой, отошла в сторону и огляделась, по-видимому разыскивая меня. Обнаружив, что я жду в тени кулисы, она подошла и вздохнула.
— Бедняга Галли. Говорят, прострелил себе сердце…
— Подумать только, — отозвалась я, — ведь это ради Галли я в тот раз поехала в Кентербери и увидела тебя…
Взглянув на меня, Китти задрожала и приложила руку к щеке, словно бы горе лишило ее сил. Но я не осмелилась приблизиться и ее утешить — только стояла, несчастная и растерянная.
Когда я сказала, что нам нужно уходить — другие уже потянулись к выходу, — Китти кивнула. Мы вернулись в раздевалку за пальто; теперь она была ярко освещена и заполнена народом: женщины с бледными лицами прижимали к глазам платки. Мы вышли через служебный вход и подождали, пока швейцар нашел для нас кеб. Казалось, на это потребовались долгие часы. Когда мы двинулись в путь, было уже два или начало третьего; мы сидели по разным углам в молчании, только Китти иногда повторяла: «Бедняга Галли! Такое вытворить!» Я все еще была пьяна, ужасно взбудоражена и притом растеряна.
Ночь стояла морозная и безоблачная, после шумной вечеринки она поражала абсолютной тишиной и спокойствием. Над оледеневшей дорогой висел туман; колеса экипажа то и дело скользили, лошади оступались, кучер ругался сквозь зубы. На соседних тротуарах блестел ледок, вокруг каждого фонаря светился в тумане желтый ореол. Лишь очень редко на улицах попадались другие экипажи; можно было подумать, лошадь, кучер и мы с Китти были единственными неспящими в этом городе камня, льда и сонного оцепенения.
Наконец показался мост Ламбет, где не так уж давно мы с Китти стояли и смотрели на прогулочные лодки. Теперь, прильнув к окну кареты, мы увидели совсем другую картину: набережная, тающая в ночи цепочка желтых сфер, неровный темный силуэт на берегу — громада зданий Парламента — и сама Темза с лодками, тихо и неподвижно стоящими на якоре, ее серые воды — ленивые, мутные и какие-то непривычные.
Именно это заставило Китти опустить окошко кареты и высоким, взволнованным голосом крикнуть кучеру, чтобы он остановился. Распахнув дверцу, Китти вывела меня к железному парапету моста и схватила за руку.
— Посмотри, — сказала она.
Огорчение как будто совсем улетучилось. Под нами поток неспешно крутил на ходу большие, в шесть футов в диаметре, льдины, напоминавшие тюленей.
