Дмитрий Кедрин - Стихотворения и поэмы

От бежавших рыцари наживы
Грузовик везут с инвентарем:
"Пригодится, если будем живы,
Обменяем, если не помрем!"

Но не жаль вещей осиротелых
Тем, кто ищет в странствиях приют:
"Лучше справим, если будем целы,
Разживемся, если не убьют!"

Это слово бродит в наших мыслях,
Раздается, как припев звуча…
Надо всеми шеями нависло
Лезвие Дамоклова меча!

Стоял октябрь, а всем казалось март:
Шел снег и таял, и валил сначала…
Как ворожея над колодой карт,
История загадочно молчала.

Сибирский поезд разводил пары,
В купе рыдала крашеная дама:
Бабье коробку паюсной икры
У дамы вытрясло из чемодана.

Зенитка била где-то у моста,
Гора мешков сползала со скамеек.
И подаянья именем Христа
Просил оборванный красноармеец.

Вверху гудел немецкий самолет,
В Казань бежали опрометью главки.
Подпивший малый на осклизлый лед
Свалился замертво у винной лавки.

Народ ломил на базах погреба,
Несли муку колхозницы босые…
В те дни решалась общая Судьба:
Моя судьба, твоя судьба, Россия!

Сегодня выпал день хороший:
С утра осенний дождик льет.
Теряя в слякоти калоши,
Идет по улицам народ.

Туман висит у самых кровель,
Густой и белый, словно чад.
И с гулом падающих бревен
В Москве зенитки не стучат.

Конечно, вечером сегодня
Не вспыхнет ни одна звезда!
И, расхрабрившись, точно ходят
По расписанью поезда.

Бранить погоду нет причины, —
Остались немцы на мели.
Недаром выбрились мужчины
И дамы брови подвели.

В трамвае слышатся остроты,
Друг друга бабы не честят.
Всем ясно: вражьи самолеты
Сегодня к нам не прилетят!

По целым дням народ, сходя с ума,
Простаивал в очередях огромных,
А по ночам была такая тьма,
Что и старухи не могли припомнить.

Из облаков немецкие листки,
Как ястребы, летели на колени,
И в деревнях гадали старики
По Библии о светопреставленье.

Хозяйки собирались у ворот,
Гремела пушка, как далекий молот.
Ползли слушки. И писем ждал народ.
Стояла осень. Надвигался голод.

А над рекой, над полем, над леском,
Небесный свод пересекая косо,
Вертлявый "юнкерс" узеньким дымком
Выписывал гигантский знак вопроса.

Есть под Москвой толкучий рынок.
Туда, едва лишь рассветет, —
Кто на салазках, кто на спинах, —
Сгибаясь тащит скарб народ.

Там старичок, румян и прыток,
Сует прохожему под нос
Альбом двусмысленных открыток…
Ловкач, прости его Христос!

Он всем торгует понемножку:
Меняет сахар на вино,
Мануфактуру на картошку
И патефоны на пшено.

Пускай весь мир летит под горку,
Несется к черту на рога —
Берут курильщики махорку!
Нужна сластенам курага!

В чем недостаток, в чем излишек —
Он обо всем осведомлен.
Возок березовых дровишек
За пачку соли купит он.

Война несет ему достаток,
Деньжата множит и добро.
Пучок засаленных тридцаток
Меняет он на серебро.

К чему он лезет вон из кожи?
Зачем ему такая прыть?
Ужель, два долгих века прожив,
Теперь он третий хочет жить?

Да: с дряблых щек не сходит краска!
И как бы обмер он, узнай,
Что нынче вечером фугаска
В прах разнесет его трамвай!

Следы войны неизгладимы!..
Пускай окончится она,
Нам не пройти спокойно мимо
Незатемненного окна!

Юнцы, видавшие не много,
Начнут подтрунивать слегка.
Когда нам вспомнится тревога
При звуке мирного гудка.

Счастливцы! Кто из них поверит,
Что рев сирен кидает в дрожь,
Что стук захлопнувшейся двери
На выстрел пушечный похож?

Вдолби-ка им — как трудно спичка
Порой давалась москвичам
И отчего у нас привычка
Не раздеваться по ночам?

Они, минувшего не поняв,
Запишут в скряги старика,
Что со стола ребром ладони
Сметает крошки табака.

Война пройдет — и слава богу.
Но долго будет детвора
Играть в "воздушную тревогу"
Среди широкого двора.

А мужики, на бревнах сидя,
Сочтут убитых и калек
И, верно, вспомнят о "планиде",
Под коей, дескать, человек.

Старуха ж слова не проронит!..
Отворотясь, исподтишка
Она глаза слепые тронет
Каймою черного платка…

Меня томит гриппок осенний,
Но в сердце нет былой тоски:
Сплелись в цепочку воскресений
Недуга светлые деньки.

Я рад причудливой бутылке
С микстурой, что уже не впрок,
Свинцовой тяжести в затылке,
Тому, что грудь теснит жарок.

Ведь смерть нас каждый вечер дразнит,
Ей в эту осень повезло!
Не потому ли, точно в праздник,
Вокруг так чисто и светло?

Как бел снежок в далекой чаще!
Как лед синеет у реки!..
Да: впрямь всего бокала слаще
Винца последние глотки!

Гусар, в перестрелки бросаясь,
Стихи на биваках писал.
В гостиных пленяя красавиц,
Бывал декабристом гусар.

А нынче завален по горло
Военной работой солдат.
Под стать пневматическим сверлам
Тяжелый его автомат.

Он в тряском товарном вагоне
Сидит, разбирая чертеж,
В замасленном комбинезоне
На сварщика чем-то похож.

Ну, что же! Подсчитывай, целься,
Пали в механических птиц!
Ты вышел из книги Уэльса —
Не с ярких толстовских страниц.

С гусарами схож ты не очень:
Одет в меховые штаны,
Ты просто поденный рабочий
Завода страданий — войны.

Говорят, что есть в глухой Сибири
Маленькая станция Зима.
Там сугробы метра в три-четыре
Заметают низкие дома.

В ту лесную глушь еще ни разу
Не летал немецкий самолет.
Там лишь сторож ночью у лабазов
Костылем в сухую доску бьет.

Там порой увидишь, как морошку
Из-под снега выкопал медведь.
У незатемненного окошка
Можно от чайку осоловеть.

Там судьба людская, точно нитка,
Не спеша бежит с веретена.
Ни одна тяжелая зенитка
В том краю далеком не слышна.

Там крепки бревенчатые срубы,
Тяжелы дубовые кряжи.
Сибирячек розовые губы
В том краю по-прежнему свежи.

В старых дуплах тьму лесных орехов
Белки запасают до весны…
Я б на эту станцию поехал
Отдохнуть от грохота войны.

Теперь весь мир пошел враскачку,
Шатаясь, как хмельной…
Сошлись приятели на дачку,
Чтоб выпить по одной.

Они велели гармонисту
Наяривать матлот.
Гармонь прервет то дальний выстрел,
То близкий самолет.

А пареньки пьяны немножко:
На фронт им скоро… Что ж!
Им невдомек, что рев гармошки
На реквием похож.