Дмитрий Кедрин - Стихотворения и поэмы

Страшны еще
Войны гримасы,
Но мартовские дни —
Ясны,
И детвора
Играет в "классы" —
Всегдашнюю
Игру весны.

Среди двора
Вокруг воронки
Краснеют груды кирпича,
А ребятишки
Чуть в сторонке
Толпятся,
Весело крича.

Во взгляде женщины
Несмелом
Видна печаль,
А детвора
Весь день рисует
Клетки мелом
Среди широкого двора.

Железо,
Свернутое в свиток,
Напоминает
О враге,
А мальчуган
На стеклах битых
Танцует
На одной ноге…

Что ж,
Если нас
Враги принудят,
Мы вроем надолбы
В асфальт,
Но дни пройдут —
И так же будет
Звенеть
Беспечный
Детский альт!

Он — вечен!
В смерть душа не верит:
Жизнь не убьют,
Не разбомбят!..
У них эмблема —
Крест и череп.
Мы —
За бессмертный
Смех
Ребят.

Начинается ростепель марта,
И скворец запевает — он жив…
Ты лежишь под гвардейским штандартом,
Утомленные руки сложив.

Ты устал до кровавого пота!
Спи ж спокойно. Ты честно, родной,
Отработал мужскую работу,
Что в народе зовется — войной.

Мы холодные губы целуем, —
Шлем тебе наш прощальный салют,
В том колхозе, что мы отвоюем,
Твоим именем клуб назовут.

Наши девушки будут в петлице
Твой портрет в медальоне носить,
О тебе тракторист смуглолицый
Запоет, выйдя травы косить.

Ты не даром на вражьи твердыни
Шел за землю родимую в бой:
Ты навеки становишься ныне
Сам родимою нашей землей!

Чисто гроба остругана крышка,
Выступает смола на сосне,
Синеглазый вихрастый мальчишка
По ночам тебя видит во сне:

Он к отцу на колени садится
И его заряжает ружье…
Спи, товарищ! Он будет гордиться,
Что наследовал имя твое.

На двор выходит
Школьница в матроске,
Гудят над садом
Первые шмели.
Проходит май…
У нас в Днепропетровске
Уже, должно быть,
Вишни зацвели.

Да, зацвели.
Но не как прошлым летом,
Не белизной,
Ласкающею глаз:
Его сады
Кроваво-красным цветом
Нерадостно
Цветут на этот раз!

И негде
Соловьям перекликаться:
У исполкома
Парк
Сожжен дотла,
И на ветвях,
Раскидистых акаций
Повешенных
Качаются тела.

Как страшно знать,
Что на родных бульварах,
Где заблудилась
Молодость моя,
Пугают женщин,
От печали старых,
Остроты
Пьяного офицерья…

Друзья мои!
Я не могу забыть их.
Я не прощу
Их гибель палачам:
Мне десять тысяч
Земляков убитых
Спать не дают
И снятся по ночам!

Я думаю:
Где их враги убили?
В Шевченковском,
На берегу Днепра?
У стен еврейского кладбища
Или
Вблизи казарм,
Где сам я жил вчера?

Днепропетровск!
Ужель в твоих кварталах,
Коль не сейчас,
Так в будущем году,
Из множества
Друзей моих бывалых
Я никого,
Вернувшись,
Не найду?

Не может быть!
Всему есть в жизни мера!
Недаром же
С пожарной каланчи
На головы
Немецких офицеров
По вечерам
Слетают кирпичи.

Мои друзья, —
Как их враги ни мучай, —
Ведут борьбу,
И твердо знаю я:
Те,
Кто не носит
Свастики колючей,
В Днепропетровске
Все
Мои друзья!

Мы песком
На чердаках гасили
Пламя вражьих бомб
В тревоги час.
Фронтовые
Белые автомобили
В гости к смерти
Увозили нас.

Из друзей,
Ушедших в эту осень,
Не один
Простился с головой, —
Но остановили
Двадцать восемь
Вражеские танки
Под Москвой.

Нас босыми
По снегу водили
На допрос и пытку
Из тюрьмы…
Все равно:
Враги не победили!
В этой битве
Победили
Мы!

Потеряла карточку старушка…
Сгорбленная, с палочкой в руке,
Старая старушка-побирушка
Плакала у кассы в уголке.

Люди носят черный, носят белый.
Мельком поглядят и мимо, в дверь.
Что им — душам каменным — за дело,
Как она без хлебушка теперь?

Лишь мальчишка в порванной пилотке
Молвил, плюнув мимо сапога:
"Ишь, как хнычет! Голод, знать, не тетка!
Кушать хочет, старая карга!"

Будь семья, — все б легче ей немножко,
Но она, как перст, одна в беде:
Старика засыпало в бомбежку,
Внук — на фронте, дочь — в Караганде.

Что ж ей, старой, делать? Может, просто
Поплестись, прости господь, туда,
Где блестит у Каменного моста
Ледяная черная вода…

Вышел Ясь
Из ветхой избушки,
На плетень оперся
У сада.
Видит он:
Бежит к нему с опушки
Его маленький сынок,
Его отрада.

Он в одной руке
Несет веревку,
А другою
Сдерживает сердце:
"Ох, отец!
Нашу старую буренку
Увели проклятые немцы!"

Пожалел старик
Свою скотину,
Он избу стеречь
Оставил бабу,
Чмокнул
На прощанье
Сына
И пошел
К немецкому штабу.

Криками и бранью
Встретил Яся
На крыльце
Фашисчский полковник:
"Уходи, собачье мясо!
Убирайся!
Вот еще
Нашелся
Законник!"

Старый Ясь
Ни с чем
Подходит к дому,
Брызжет дождик
Теплый и редкий…
У села
За стогом соломы
Повстречали Яся
Соседки.

"Ясь!
Покуда ты ходил за коровой —
По селу
Патруль немецкий рыскал.
Ой, убит
Твой сынок чернобровый,
Нет в живых
Твоей женки Марыськи!"

До зари,
Пока не спали певни,
Ясь в ногах просидел
У покойных.
И пошел к попу
На край деревни,
Чтобы мертвых
Погрести достойно.

Он плетется
В горькой обиде,
Смотрит —
Вьется дым синеватый.
Пригляделся старый
И видит:
То горит
Его бедная хата.

Молвил Ясь:
"Не будет с немцем толку!
Стерпим —
Бабы наплюют в глаза нам!.."
Из навоза
Выкопал винтовку
И подался в пущу,
К партизанам.

Хороша
У пущи той дорога,
Да ходить по ней
Врагам неловко:
То из-за куста,
То из-за стога
Достает их
Ясева винтовка!

За то, что каскою рогатою увенчан
И в шкуру облачен, ты был как гунн жесток,
За пепел наших сел, за горе наших женщин,
От милых сердцу мест ушедших на восток,

За горькую тоску напевов похоронных
Над павшими в огне кровопролитных сеч,
За вбитые в глаза немецкие патроны,
За головы детей, разбитые о печь,

За наши города, за храмы наших зодчих,
Повергнутые в прах разбойничьей пальбой,
За наш покой, за то, что на могилах отчих
Ругаются скоты, взращенные тобой,

За хлеб, что ты украл с широких наших пашен,
За бешенство твоих немецких Салтычих,
За безутешный плач несчастных пленниц наших
На каторге твоей и за бесчестье их,

За всех, кто был убит в церквах, в подвалах, в ригах,
Кто бился на кострах, от ужаса крича, —
Исполнится написанное в книгах:
"Поднявший меч погибнет от меча".

Как бешеного пса, тебя в железной клетке
На площадь привезут народу напоказ,
И матери глаза закроют малолеткам,
Чтоб не путаться им твоих свирепых глаз.

И грохот костылей раздастся на дорогах:
Из недр своих калек извергнут города.
Их тысячи — слепых, безруких и безногих
На площадь приползут в день твоего суда.

И, крови не омыв, не отирая пота,
Не слыша ничего, не видя ничего,
Чудовищной толпой, сойдясь у эшафота,
Слепые завопят: "Отдайте нам его!"

И призраки детей усядутся в канавах,
И вдовы принесут в пустых глазах тоску…
Куда тебе бежать от пальцев их костлявых,
Что рвутся к твоему сухому кадыку?

И встанут мертвецы. Их каждый холм, и пажить,
И рощица отдаст в жестокий этот час.
Их мертвые уста тебе невнятно скажут:
"Ты все еще живешь, злодей, убивший нас?"

Тебя отвергнет друг, откажет мать в защите,
Промолвив: "Пусть над ним исполнится закон!
Мне этот зверь — не сын! На суд его тащите!
Я проклинаю ночь, когда родился он!"

Тогда впервые ты почуешь смертный ужас
И, слыша, как твоя седеет голова,
Завертишься ужом, уйти от кары тужась,
И станешь лепетать о милости слова.

Но проклят всеми ты! И милости не будет!
Враги тебе — земля, и воздух, и вода…
И если правда есть, и если подлость судят,
То скоро для тебя наступит День Суда!