Говард Немеров - Игра на своем поле
Вдруг миссис Солмон бросилась на колени и с яростью принялась сгребать в кучу игрушки и детскую обувь.
– Не трогай ничего, Майра! – закричал Леон, и она опустила руки, но с пола не поднялась.
– Ну и жилье… – пробормотал мистер Сэйр, осматриваясь по сторонам.
– Хотите меня пристыдить? Что ж, любуйтесь! – вскричала Майра.
– Нет, это не тебе должно быть стыдно! – проговорил с каким-то неистовством ее муж. – Они знают, почему мы так живем. Мы так живем потому, что мы – обслуживающий персонал. Им должно быть стыдно!
– Перестаньте! – беспомощно взмолился ректор, и все сразу посмотрели на него, а он не знал, что сказать еще.
– Сударыня, позвольте мне, – галантно молвил сенатор, кланяясь с преувеличенной важностью. Он рыгнул и, сев на пол, стал медленно собирать автомобильчики, самолеты и детские носки. Но – увы! – бедняга не рассчитал своих возможностей: пьяный вдрызг, он не сумел осуществить свое рыцарское намерение и, не в силах уже подняться, сидел, с глупейшим видом тараща на всех глаза.
Леон Солмон внезапно разразился громким смехом, похожим на ржание, и Чарльз решил, что у него начинается истерика.
– Вы смеетесь над сенатором Соединенных Штатов, – прошипел Сэйр. – Ну-ка, попробуем встать, Джози, вот так, молодец! Хармон, помогите… И слушайте, – заорал он, – если вы будете так на меня глядеть, будто мы незнакомы, я порву к чертям ваш контракт!
Вдвоем с Нейджелом они подняли сенатора с пола и подвели к кушетке, куда он свалился, как мешок.
– Вы раздавили четыре автомобиля, я сосчитал, – угрожающе произнес Леон. – Вставай, Майра! Несчастные игрушки, они-то в чем виноваты? – Казалось, он вот-вот заплачет.
Майра вскочила на ноги и вплотную подошла к мужу.
– Не смей плакать! Не смей даже слезинку проронить! – сказала она сквозь зубы.
Леон промолчал. Он решительным шагом вышел из комнаты и через минуту вернулся со стаканом, на две трети наполненным неразбавленным виски. Он пил, почти не отрываясь, маленькими, осторожными глотками.
– Ну хватит, это надо кончить! – громко сказал Чарльз, стараясь придать своему голосу повелительность.
– Это кто так заявляет? – спросил Сэйр, оторвавшись от созерцания сенатора.
– Я так заявляю! – ответил Чарльз, и оба воинственно, как мальчишки, посмотрели друг на друга.
– Вы так заявляете? – сказал Сэйр после короткой паузы. – Вы… так… заявляете… Не думайте, мистер, что я вас забыл!
– Вот так приобретается известность! – презрительно бросил Чарльз.
– Вы это еще узнаете! Когда я с вами разделаюсь, вы пожалеете о своей известности! Я вас так распишу, что вас ни в одном колледже держать не будут!
– Начиная с этого?
– Да, начиная с этого.
– Представляю себе это вполне!
– Со мной так никто не смеет разговаривать, и уж, конечно, не такие личности, как вы, профессор!
– Тем более вам должно быть приятно получить в моем лице такого зятя! – и Чарльз обворожительно улыбнулся.
– Что, что такое? – Мистер Сэйр даже потерял равновесие и откачнулся назад. – Не смешите меня! – пробормотал он наконец.
– Можете плакать, – сказал Чарльз.
– Господа, – подал голос Нейджел, – если так будет продолжаться, право, мы же сами потом пожалеем. Прошу вас, вспомните, зачем мы пришли.
– Не ваше дело, зачем! – оборвал его Сэйр и, повернувшись к Чарльзу, заговорил, еле ворочая языком: – Если вы хоть пальцем тронули мою дочь… – Он побагровел, запнулся и намеренно грубо бросил Нейджелу: – Я не знал, профессор, что вы поощряете заигрывание вашего персонала с теми, кого они обслуживают.
– Я готов обсудить этот вопрос с любыми заинтересованными лицами, но только в другом месте и в другое время, – сказал Чарльз. – А сейчас предлагаю всей вашей троице как лучший выход из положения извиниться перед мистером Солмоном и его супругой и покинуть их дом.
– Извиниться? – простонал сенатор, держась обеими руками за голову.
– Извиниться? – зарычал Сэйр. – Извиниться… перед кем? Перед заговорщиком, перед этим ничтожеством, этим сионским мудрецом?!
– Теперь уж и это не поможет, – сказал Чарльз ровным голосом, – потому что ваше поведение непростительно. Мистер Нейджел, вы, кажется, единственный нормальный человек из всей вашей компании. И я скажу вам, что визит этот был излишним. Мистер Солмон согласился в виде личного одолжения мне разрешить вашему драгоценному футболисту завтра играть.
– Неправда! – вскричала миссис Солмон, а ее муж, оторвавшись от стакана, сказал:
– Теперь-то уж нет, Осмэн.
– Не смею вас осуждать, – сказал Чарльз. – Не смею нисколько.
– Теперь мне все стало ясно, – сказал Леон. – Они послали вас вперед, чтоб вы меня обработали по-дружески. А если вы ничего не добьетесь, тогда уж будет пущена в ход тяжелая артиллерия. Они просто испугались, что я не клюнул, вот и все. Маленькая осечка, верно? Уйди вы отсюда на пять минут раньше, вы бы сообщили по телефону хозяевам, что взяли меня голыми руками.
– Еще бы! Вы же видите, какая у нас спайка! Еще бы! – сказал Чарльз.
– Неужто вы станете все отрицать? Отрицать этого Чарльз не мог.
– Дайте и мне сказать, – неожиданно вмешалась миссис Солмон.
– Не надо! – предостерегающе крикнул Чарльз.
– Дорогая, ведь я дал слово, – сказал Леон, – а мы свое слово обязаны держать, иначе, когда нас задушат в газовой камере, мы не попадем в рай.
– Ваш футбол, – не слушая, продолжала миссис Солмон, – ваш любимый, драгоценный футбол – сплошное жульничество! Вот и все, что я хотела вам сообщить, господа. Смех один!
Тут поднял голову сенатор.
– Сударыня, это очень серьезное заявление. Вам следует быть поосторожнее в выражениях.
С лестницы донесся детский голосок, сперва тихий, потом более громкий и настойчивый :
– Мамочка, папа! Мамочка, папа!
– Ну вот, теперь еще разбудили детей! – Леон был совершенно взбешен.
– Что случилось, Дебби? – крикнула миссис Солмон, выбегая в переднюю.
– Мы проснулись. Там какие-то люди светят в комнату и поют.
Чарльз шагнул к окну и отдернул штору. Сообщение малыша точно соответствовало действительности. На улице перед домом собралась толпа с зажженными факелами; поперек дороги стояла автомашина, мощные фары были направлены на входную дверь и окна Солмонов; слышалось пение, правда, недружное, и слов разобрать было нельзя.
Из-за слепящего света фар Чарльз не мог разглядеть все в подробностях. Люди с факелами передвигались с места на место, и пламя выхватывало из темноты молодые лица – скорее глупые, чем страшные, и некоторые из них показались Чарльзу знакомыми. Толпа была не очень велика, в ней находилось несколько музыкантов в форме – двое из них с тупой настойчивостью колотили в барабаны – и те два парня на ходулях, только без стяга.
В отдалении полыхало багровое зарево костра. Чарльз снова задернул штору и повернулся к присутствующим в комнате.
– Ну, Макиавелли, что вы теперь порекомендуете?
Ректор тоже подошел к окну. Он несколько раз откашлялся, прежде чем сказать:
– Я уверен, что они не хотят ничего дурного. Просто балуются ребята…
– Уж не для того ли они пришли, чтобы пропеть рождественский гимн? – сказал Чарльз. – Только ведь сегодня не рождество…
Майра Солмон вернулась в комнату с малышом на руках. Старшие – девочка и мальчик, сонные и испуганные, цеплялись за ее юбку. Эта маленькая группа казалась как бы сошедшей с плаката «Неделя американского материнства».
– Делайте что-нибудь! – с ненавистью в голосе сказала Нейджелу Майра. – Делайте, ну!
– Леон, пойдите позвоните в полицию! Нечего ждать! – сказал Чарльз.
Но Солмон не двинулся с места, словно не в силах уразуметь, что происходит. Чарльз догадывался, какие страшные, бредовые образы возникают сейчас в его мозгу. Если бы Леон заговорил, то, наверное, о гестапо и газовых камерах, а не о той реальной опасности, которая нависла над ним и, приняв форму пародии на фашистские зверства, несомненно, могла иметь, как ни странно, сходные последствия. «Ничто так сильно не парализует волю, – подумал Чарльз, – как бредовая переработка фактов, представляющих прямую угрозу».
– Если вы не пойдете, должен буду пойти я, – сказал Чарльз. – Где у вас телефон?
Леон кивком указал на переднюю, и Чарльз направился было туда, но Герман Сэйр преградил ему дорогу.
– Да успокойтесь вы все! Не делайте из мухи слона! Это же всего-навсего кучка ребят! Хармон, выйдите к ним и велите разойтись!
В это время в толпе стали громко хлопать в ладоши и скандировать:
– Дай-те Блен-ту иг-рать! Дай-те Блен-ту иг-рать!
Сенатор Стэмп, не поднимаясь с кушетки, тупо огляделся.
– Что происходит? – спросил он. Ректор Нейджел уже овладел собой, но все-таки неуверенно топтался на месте.
