Дмитрий Березин - Пару штрихов тому назад
– Что со мной они собираются сделать? Зачем я им нужен? – Художник говорил прерывисто, параллельно вслушиваясь и стараясь уловить хотя бы шорох, доносящийся сверху, из замка. Стук неожиданно продолжился и столь же неожиданно стих.
А потом началось почти невероятное. Стучать начали как раз над погребом, возле трещины, пропускавшей свет. Дрожали пол и стены. Франсис приказал молчать, не издавать ни звука. Последовав примеру остальных, Художник свернулся калачиком и придвинулся поближе к стене. Вместе со стуком ясно ощущался какой-то другой звук – посторонний скрежет, легкое поскабливание.
– Они делают подкоп, – испуганно прошептал Лукас. – Франсис, что делать? Куда бежать теперь?
Франсис встал в полный рост, вытянул руки и прикоснулся ими к потолку. Внезапно он ударил по своду кулаком так, что сверху стали падать целые куски земли. Стук и скрежет мгновенно прекратились.
– Что вам нужно? – грозно крикнул Франсис. – Убирайтесь от замка. Оставьте нас! Что, вам уже мало того, что мы здесь в заточении?
Наверху кто-то кашлял. Это было различимо настолько отчетливо, что не верилось, что сверху слой земли в три человеческих роста. Окружающая тишина делала все звуки четкими, различимыми – и хватило одной небольшой трещины, чтобы через нее можно было переговариваться.
– От вас мне ничего не нужно, – ответил хриплый женский голос.
– Это предводительница, – в страхе прошептал Лукас Художнику. – Она у них там за главную, вроде как у нас Франсис. Оно и понятно, у них старые счеты.
Чтобы не выдать свое присутствие, Художник в ответ просто кивнул головой. Внутри его распирало: страх, нежелание предавать заточенных в замке и в то же время стремление, пусть и небольшим обманом, но вернуться обратно. В том, что пришли за ним, он не сомневался. И не потому, что об этом ему неоднократно говорилось. Просто не могло быть так, чтобы все закончилось в этой истории. В ней чего-то не хватало – и эта незаконченность для Художника была очевидна.
– А от кого нужно, если не от нас? – крикнул Франсис. – Здесь только мы, и никого больше нет.
– Нет? Да как же это нет? Мы все знаем. Знаем, что у вас новенький. И по времени пора.
Франсис задумался, постукивая кулаком по лбу. В нем метались сомнения о том, что говорить и как. «Если он еще хочет вернуться туда, к своим, – думал старик, – то я не должен, не имею права этому препятствовать. Гляди, и с нами что-нибудь хорошее сделается, выйдем наружу из заточения. Ведь то, что подвластно одному, по силам и другим».
– Есть новенький, – ответил Франсис. – Он уже давно с нами здесь, в замке. Но он не будет с тобой говорить, это лишнее. Что тебе от него нужно?
– Обмануть меня хочешь? Нет, не получится. Может, в прошлые разы у тебя и была возможность меня провести, но только не в этот раз. Я слышала, что он замышляет.
Ведьма засмеялась и топнула ногой. С потолка, шурша, упала вниз пара комьев. Слышалось, что помимо предводительницы, смех которой, как и голос, отдавал хрипотцой, смеялись еще несколько. Их голоса, тонкие и пронзительные, раздавались в тишине как жужжанье надоедливого осеннего комара.
Художник загрустил и присел на пол. «Откуда она знает? Она не могла ничего слышать! Если это та, что вернула старика в замок после его побега, то я не хочу попадаться ей на глаза. Да и вообще видеть этих ведьм не хочу. Господи, вытащи меня отсюда! За что это все мне, Господи?»
– Ну, долго я буду ждать? Мне нужно посмотреть ему в глаза, пока он не улизнул. Я не дам себя обмануть. Ты должен понести наказание. И вы все должны понести наказание!
– Мы уже наказаны заточением здесь, – уже куда более спокойно ответил старик. – И ты сама знаешь, что отсюда нам не выбраться. Так что ты хочешь от нас? И от него? Он не сбежит. Бежать некуда.
– Да уж теперь-то точно не сбежит, – голос ведьмы стал громче, она, очевидно, нагнулась и говорила в трещину, которая была в земле. – Слушай, ты… Либо ты, либо они. Ты понимаешь, о ком я. У тебя есть выбор. Беги, если хочешь, возвращайся туда. Но тогда они окажутся здесь. Хотя, нет, сразу двое это слишком много. Пришли сюда кого-то одного. Сам выберешь, кого. А тебя я не держу.
У Франсиса задрожали руки. Он в ярости снова застучал кулаками по потолку.
– Убирайся сейчас же! Будь ты проклята! Ты и твоя свита. Я искуплю свою вину, но зачем тебе все новые и новые жертвы? Остановись!
– Я буду решать сама, – прокричала ведьма. – Как я сказала, так и будет. Он меня сейчас слышал. Пусть выбирает.
Послышался топот, сверху снова посыпалась земля вперемешку с песком, задрожал глиняный кувшин, куда из трещины между камнями капала вода. Кувшин, прислоненный к каменной кладке, звенел, словно небольшой колокольчик. Франсис, Художник и все смотрели на кувшин и не решались не только начать разговор, но и вообще произнести хоть слово. Для Художника надежды на возвращение рухнули, для остальных это происходило уже не в первый раз.
Привыкнуть к поражению невозможно. Оно всегда наступает внезапно, заставляя забыть о стремлении что-то делать, двигаться вперед. Она заставляет опустить руки перед сложностями. Опустить – но не насовсем. Поражение, каким бы серьезным они ни было, всегда сиюминутно. Проходит время – и рождается новая надежда на победу, заставляющая вновь схватиться за сложности, приналечь на трудности и попытаться хотя бы на этот раз взять свое.
– Они ушли, – вздохнул Лукас. – Можно идти наверх. Как ты считаешь, Франсис?
Художник поднял взгляд и увидел на глазах Лукаса слезы. Франсис тоже был подавлен, он не стал ничего говорить, а лишь махнул рукой, указав на лестницу. Все поднимались по ступенькам молча, не глядя друг на друга и не перешептываясь. У каждого в горле стоял комок. Да, затея Художника была безумна, практически неосуществима. Во всяком случае, такой она представлялась для всех обитателей замка. Но если бы у него получилось! Конечно, в такое им, перепробовавшим все способы освободиться из заточения, почти не верилось. Но ничтожная вера в попытку Художника у всех оставалась. И теперь ее нет.
– Теперь ты понимаешь, что я имел в виду? – спросил Франсис, когда они поднялись, и Художник снова сидел в библиотеке за книгой, стараясь отвлечься от грустных раздумий. – Они не оставят тебе выбора.
– И что мне остается, чтобы уберечь жену и дочь? Я не хочу их впутывать во все это. Я сам виноват, что написал ту картину. Писал ее как ошалелый, забыл обо всем. Если бы я только знал!
– Ты не мог знать, – вздохнул Франсис. – Не ругай себя. Какой с этого толк? Тебе нужно попросить жену сжечь картину. Это самый верный способ. Тогда картина никому уже не сможет навредить.
– Но через сто лет появится новая! Ты же мне сам говорил, что все происходит раз в сто лет, – Художник отложил книгу, она перестала его интересовать.
– Это ни от тебя, ни от меня не зависит. А сейчас ты остаешься здесь, твоя жена уничтожает картину. Так происходило со всеми нами. Была иллюзия сиюминутности, того, что это какой-то бред, что это все происходит совсем не с нами.
Франсис начал рассказывать что-то про свой побег, потом про строительство замка, но понял, что повторяется и замолчал. Им не о чем было больше говорить. Кажется, Художник знал уже все, что только может знать заточенный в замке человек – и про то, откуда взялась картина, и про ведьм, и про то, почему именно он, а не кто-то другой попал сюда. Бывает так: родишься не в тот день, выберешь не ту профессию, но всю жизнь этого не замечаешь и искренне считаешь, что все прекрасно и идет по плану. И когда все в один прекрасный момент начинает идти совсем не так, как должно, то думаешь, что это всего лишь случайность и ничего кроме случайности. Но когда эта, якобы случайность, берет верх над всем, чем жил и дышал раньше, на протяжении всей предшествующей жизни, то… Что можно предпринять? Стараться строить новые планы, существовать, повинуясь новым обстоятельствам, или отказываться от них, отвергать и стремиться вернуться в прошлое, и жить прошлыми законами и планами?
– Но как она догадается, что нужно сжечь картину? – вдруг спохватился Художник. – Она никогда не притрагивалась к моим работам, даже из мусора доставала те, что я выбрасывал. Все говорила, что я стану великим художником, и тогда эти мои эскизы она продаст на аукционе за огромные деньги.
– Смешно, – сказал Франсис. – Ты можешь все, я не устану тебе это повторять. Попросишь ее, когда в очередной раз будешь там, с ней.
– Но я ее просил не трогать картину! – Художник чуть ли не плакал. – Она просто не поверит моей просьбе, не воспримет ее, подумает, что это какая-то нелепость.
Франсис ударил кулаком по креслу.
– Получается, что сохраняя картину, она думает, что делает доброе дело, но на самом деле подписывает себе приговор, – сказал старик медленно и тихо, выделяя каждое слово и то и дело делая паузы, чтобы все взвесить. – Знаешь, что-то мне подсказывает, что она обязательно найдет того человека, который ей поможет.
