Владимир Одноралов - Незабудки
— Нечестно! Он нарочно промазал! Я видел! — закричал Егорка.
— От. Совсем мальчонку спортили, — усмехнулся Витек. — Давай, давай! Счас он тебе раскровянит губу-то…
Но Вовка, хоть и понимал он Егорку, отказался стрелять еще раз. Пощадил, значит, пощадил. Очень уж ему было приятно от этого. Все тот благородный дворянин вспоминался.
От Егорки все отвернулись и заговорили о вороньей охоте.
А Егорка насупился и отошел в сторонку. Он зарядил все-таки сам пистолет и неловко, на вытянутых руках, направил его на себя.
Тут снова вышел петух и заорал прямо с земли, словно бы на Егорку.
— Опусти ниже, — успел крикнуть ему Олег.
Шпонка щелкнула Егорку как раз в ямочку под горлом. Видно хорошо щелкнула: у Егорки выкатились слезы, он икнул и стоял секунд пять не дыша и не разговаривая.
— Вот теперь порядок. Все перебиты! — бодро сказал Олег. А Вовка удивленно думал, как это Егорка все его пощаду смазал? И вообще, если бы настоящая дуэль: пощадишь вот так, а он, если такой же, как Егорка, благородный, еще лучше застрелится…
По заросшему сизой муравой проулку они спустились к речке Елшанке, где рос в одном месте старый вяз с вороньими гнездами.
Вовка потихоньку спросил Егорку:
— Ты зачем стрелялся? Вот вышиб бы глаз…
— Да-а. Тебе больно было, а в меня ты нарочно промазал, — ответил он и посмотрел на Вовку так, словно ждал от него еще чего-то.
Вовка остановился. Егорка тоже. И они пожали друг другу руку.
IIIНет. Город — он город и есть. Там, если даже тебя не мучают уроками, не гоняют за пустяками в магазин, все равно — день проходит суетливо.
Время то тянется прямо как пожарная кишка, то галечкой проскальзывает сквозь пальцы…
Там ведь не видно, как взошло солнце. Как набежали с запада тучи и передрались до грома и молний — только сразу хлещут по асфальту светлые прутья дождя. И, как заходит умытое этим дождем солнце, тоже не видно в городе. Там оно садится не в степную траву и не в колючий лес, а вязнет высоко над горизонтом в грязно-розовой мгле.
А это все важно! Вовка заметил, как строго ведет себя время в деревне. Оно спокойное и много его. Оно тут постоянно под присмотром неба и солнца.
А в городе слишком много домов, куда ни солнце, ни небо не заглядывают. Потом — тесные переулки, подземные переходы, подвалы, подъезды, подворотни… Много мест, в которых время само по себе — и может своевольничать, как захочет.
А в деревне? Сколько всего переделано (в том числе выяснено точно — шпонка ворону не берет), а солнце встало на макушке неба — и все обед да обед.
…После обеда Минтин с Витьком повели компанию в лес, в свой — Минтин щегольнул городским словцом — «фирменный малинник».
Они шли Но лесу, зажатому между холмами. Часто приходилось нагибаться под согнутыми дугой стволами черемух. То далеко, то совсем рядом журчала петлястая речка Елшанка, а Минтин все обещал, что вот сейчас они к ней выйдут.
А вышли сначала на поляну. Такую веселую! Хоть Вовка и мальчишка, но вот ромашки его поразили. Они росли по ближнему краю поляны широкой молочно-золотистой каймой. И каждая ромашка — ну не меньше блюдца!
Вовке захотелось сказать о них что-нибудь особенное, и он сказал:
— У нас такие только на базаре продают!
— Во-от, — гордо отвечал Минтин. — А у нас они дармовые.
Они перешли молочную речку ромашек, и поляна ясно пошла под уклон. А казалась ровной. А это — трава. Чем поляна ниже, тем трава тянулась выше. И вот уже толстые стебли чемерицы с головой накрывают их мясистыми, как у фикуса, листьями.
— А тут змеи есть? — спросил Вовка.
— Есть, — со вздохом ответил Егорка.
— Сколько хочешь, — подтвердил Минтин. — Покричать надо, либо попеть, они и разбегутся. — И он закричал странную какую-то песню:
— Ва-а калы-хозе денег нет,
Га-pox немо-ло-че-о-ный!
— Хватит уж. Они и так давно разбежались, — буркнул Витек. Не любил он, когда кричат. Олег тоже не любил. Он любил простые и четкие команды и предложения.
— Вперед, старики! — кратко предложил он, и мальчишки пробились сквозь заросли травы к речке.
Она текла под обрывом из красного песчаника, и край, прижатый к обрыву, тоже был у нее красный. А вся она не скрывала выложенного пестрыми голышами дна — такая была прозрачная.
— Какая чистая… В ней, наверное, никто не живет? — спросил Вовка.
— Ага, никто! — возразил Егорка.
Он взял голыш со дна и показал его Вовке с обратной стороны. На этой стороне голыш порос буроватой подводной травкой, и в ней ползали какие-то безглазые козявки.
— А это что? — ткнул Вовка в небольшой продолговатый нарост из разноцветных галечек и песчинок.
— Ручейник это, троешник ты противный. Это домик ручейника, — определил Олег.
Минтин предложил расковырять домик, чтобы взглянуть на хозяина, но Вовка не дал. Он быстро опустил голыш в воду.
По узенькой, чуть заметной тропе они вскарабкались на обрыв и очутились на вырубке. Это и был малинник: запах малины, жара и шмелиный гуд, словно звук этой жары… Вовка пожалел, что маловато попил вкусной воды из Елшанки. Здесь точно — скоро захочется пить.
А малина, оказалось, не вся еще подошла. Но наесться — можно было. Вовка ел не так, как Минтин, — торопливо, по одной ягодке. Он набирал ягоду в горсть, и потом уж запихивал ее в рот.
Когда наелись и повернули назад, Минтин показал им тропу, промятую в траве кем-то большим и тяжелым.
— Это медвежья!
Егорка шепнул Вовке, что Минтин пугает. Это корова прошла. Он дал Вовке потрогать клочок рыжеватой шерсти. Минтин услышал явный Егоркин шепот и горячо заспорил:
— Сам ты — корова! Это медведь такой — рыжий. Они у нас разной масти бывают. Вон папка у меня — тот пегого медведя видел!
Олег — пятерочник все-таки по природоведенью — аж онемел. А Витек возразил солидно:
— Ну да. Папку твоего до сих пор этим пегим медведем дразнят… Папка у него на колхозного быка Пегаса напоролся, ну и придумал, мол, медведь…
Осмотрев шерсть, он задумался.
— Это не корова… У наших коров шерсть короче и рыжее. И вот… Видите? — он показал два жестких седых волоса. — Это лось прошел.
— Хоть и лось, — примирился Минтин. — Лось не хуже медведя в лесу хозяин.
— Это точно. Так что не очень ори. Выйдет на ор-то, да начнет разбираться, — сказал Витек.
Все притихли. А Вовка этому удивился. Он-то считал, что лось добрый такой — вроде коровы. А его вон — боятся.
— Ну да, добрый… Особенно осенью. Ка-ак саданет передним копытом — наскрозь грудь прошибает.
Витек сказал это так серьезно, что Вовка даже машинально потрогал грудь.
…Назад они шли по дороге, пробитой в мелком, молодом лесу, высоко над речкой и ее поймой. Вовка совсем не соображал, куда они идут, но не спрашивал ничего — шел и шел. И, как и Олег, не показал виду, что обрадовался, когда лес запестрел березовыми стволами и кончился. Внизу под пологим холмом лежала Елшанка — редкие разноцветные крыши среди зеленых заплат огородов. И ни души. Даже возле домишки-магазина — никого.
Между ними и деревней был еще старый парк школы-интерната. И они решили зайти туда — «добить» тети Марьин пирог.
Деревья в парке росли квадратом, а в деревьях тянулись три темных аллеи. Одна шла прямо к выходу. Вторая — к бывшей барской усадьбе, перестроенной под интернат. А третья — в самый глухой угол парка. По ней они и пошли. Там стояло еще одно кирпичное здание — бывшая барская контора. Его ни под что не перестроили, но и сломать толком не сломали. И оно пугало теперь прохожих пустыми черными окнами и широким зевом расширенного для чего-то входа.
Солнце уже заметно садилось и здесь под столетними лиственницами и лохматыми елями было совсем по-вечернему.
— Главное, я прям чувствую, как он на меня оттуда смотрит, — неожиданно сказал Минтин. Все вгляделись в черные окна, и всем показалось что-то такое же.
— А кто это — он? — спросил Вовка.
— Да-а, — будто не слыша «го, продолжал Минтин. — Здесь черт живет. Это все наши старики знают. Вон прошлогодний-то пастух. Ногу-то он тогда из-за него сломал. Зашел туда, а там, над подвалом, пол кое-где выломан. А черт стоит в углу… Глаза горят… И манит: «Иди ко мне. Я тебе денег дам!»
Тот не хочет, знает, какие деньги, а идет! Не хочет — а идет!
И ка-ак навернулся в провал. Еле вылез. А нога — сломанная.
— Да брось ты, — отмахнулся от него Витек. — Он, твой пастух, пьяный был. Все говорили.
— Ну и что? Он, как увидел черта, — сразу протрезвел. А как упал, сразу перекрестился. А то бы он его точно загрыз.
— Зачем загрыз? — округлил глаза Егорка.
— Чтоб душу вынуть. Заче-ем…
— Ну и темнота вы у меня, — покачал головой Олег. — Там, — он указал пальцем в небо, — космонавты круглосуточно вкалывают. А тут, у вас — черти!
