Ричард Олдингтон - Дочь полковника
— Который час? — перебила Джорджи.
Мистер Перфлит был уязвлен. Вот и мечи жемчуг чувственных радостей и красноречия перед… перед дочерями полковников! Словно отослать свои стихи в «Дейли мейл» — толку ровно столько же. Однако на часы он посмотрел.
— Почти половина восьмого.
— Ой! — вскрикнула Джорджи. — Скоро обед! Мне надо идти. Что скажет мама?
Она вывернулась из-под его руки с поспешностью и, как ему почудилось, равнодушием, почти грубыми. Как женщинам чужда деликатность! Как сильна власть que dira-t-on![17]
Они торопливо и неуклюже пробрались по балкам к приставной лестнице и слезли в душное темное безмолвие амбара. У двери Джорджи остановилась и шепнула:
— Я должна бежать! Вы сумеете сами выбраться из сада?
«Спешит избавиться от меня, точно пресыщенный супруг от своей благоверной!» — подумал Перфлит, а вслух ответил:
— Разумеется. Но на прощание скажите, что мы по-прежнему друзья.
— Да-да, — нетерпеливо шепнула она и шагнула за порог.
Он поймал в темноте ее руку и поцеловал.
— Прощайте! А вернее — до свидания.
— Прощайте… Ой!
— Что такое?
— Ваша странная книжка…
— Так что же?
— Я ведь должна вернуть ее вам.
Словно слепящий зигзаг молнии озарил мозг мистера Перфлита. «Господи! — подумал он. — Ну непременно они назначают следующее свидание. Она явно на меня нацелилась!»
— Зачем же? — небрежно обронил он. — Оставьте себе. На память.
— Нет! — шепнула Джорджи. — Я ее принесу… в следующую среду. В четыре.
И не дав ему времени ответить, она чмокнула его куда-то в нос и бесшумно побежала по темной дорожке.
Возвращаясь домой в приятном весеннем сумраке, мистер Перфлит предавался одновременно такому количеству размышлений, что невольно задумался и о том, почему еще никто не изобрел машины для прямой записи мыслей, чтобы синхронно запечатлевать все изысканные построения, успевающие возникнуть в отшлифованном уме за четверть часа. Правда, они были несколько обрывочны, так как в темноте он то и дело сходил с тропки в высокую луговую траву. Она была вся в росе, и он чувствовал, как намокают его носки над ботинками. У него мелькнуло мучительное подозрение, что отвороты прекрасной пары брюк, возможно, погублены навсегда — и все из-за Добродетельности! Открывая дверь своего дома, он дважды чихнул. Боже великий, уж не простудился ли он? Но что поделаешь, с горечью заключил он, за все всегда платят мужчины.
3
В понедельник три прихода пробудились в разные утренние часы, но с единым восхитительным убеждением, что история Тома и Лиззи отнюдь не завершилась так пресно, как можно было опасаться.
Произошло много всего.
Фракция Стимс — Исткорт весьма разгневалась, узнав о перфлитских махинациях, лишивших их великолепного случая испортить жизнь и Тому и Лиззи, дабы оберечь целомудрие других малых сих. Миссис Исткорт объявила, что Перфлита надо бы вымазать дегтем, обвалять в перьях и под барабанный бой изгнать из прихода. Но, увы, намекнула она, общественный дух и почитание нравственности ушли в небытие вслед за добрым королем Эдуардом.
Пребывавший у себя в поместье сэр Хорес пришел в ярость. Грошовый интеллигентишка сует нос в приходские дела! Опекать простой сельский люд — это прерогатива аристократии, а без любителей ловить рыбку в мутной воде на манер Перфлита мы уж как-нибудь обойдемся! Сэр Хорес был возмущен до самой глубины своей (замызганной) души. Что и выразил доктору Макколу, который с истой шотландской лояльностью последнее время перестал бывать у Перфлита.
И наконец проповедь.
Мистер Каррингтон взошел на кафедру, храня суровый, но глубоко спокойный вид. Своим звучным выразительным голосом он прочел о женщине, взятой в прелюбодеянии. И сумел придать этому эпизоду такую внушительность, что мистер Перфлит, который явился в церковь, отступив от одной из самых лелеемых своих привычек, тут же принял решение непременно перечитать все четыре евангелия — а вдруг в них все-таки обнаружится что-то стоящее?
Завершив чтение столь пространного вступления, священник помолчал, и люди, искушенные в тактике проповедников, готовы были хоть под присягой подтвердить, что его пастырский взгляд сначала остановился на миссис Исткорт, затем на сэре Хоресе, а затем и на всех прочих, кто заповедям вопреки злословил ближних.
После чего он произнес краткую, но на редкость энергичную проповедь, и мистер Перфлит с удовольствием распознал в ней мысли, которыми успел поделиться со священником во время их знаменательной беседы. Ему весьма польстило, что хотя бы раз в жизни его интеллектуальные семена пали не на бесплодную почву.
Для зачина мистер Каррингтон указал на красоту и обаяние этой истории, словно излагая Великую Весть, евангелист достиг неизмеримых высот на крыльях Божественного Озарения. Но что это за весть? Это Весть о Божественном и Человеческом Милосердии. Под милосердием же надлежит понимать не букву, не милостыню, небрежно или даже щедро творимую, но дух братской любви между людьми, истинный дух добрососедства и помощи ближним. (На последние слова миссис Исткорт отозвалась скромной ухмылкой добродетели, знающей себе цену.) К своему горькому сожалению, проповедник обнаружил в Кливе прискорбное отсутствие вышеупомянутого духа вопреки всем велеречивым заверениям в обратном. (Лицо миссис Исткорт стало надменно-неприступным.)
— Случайно ли, — продолжал священник, — Господь наш избрал из всех человеческих слабостей именно эту, дабы указать нам на долг истинного милосердия, когда и слова, и мысли, и поступки — едины? Фарисеи, чванные толстосумы, рьяные поборники формы в религии, въедливо и тупо соблюдающие букву, пытались расставить ловушку Господу нашему, сошедшему в мир научить род человеческий поклоняться Богу в духе, в истине. Они привели к Нему жалкую женщину, грешницу, взятую в прелюбодеянии, и с жадным нетерпением ждали, чтобы Он явил себя, избрав либо оправдание, либо осуждение. И как же поступил Господь наш? Он писал перстом на земле и сначала ничего не ответил. Почему? Или это и был урок милосердия? Господь наш хотел вразумить нас, указав, что простая слабость неразумной плоти не столь грешна, как злорадное нетерпение, с каким самодовольные лицемеры спешат творить расправу над заблудшими и несчастными ближними своими. Господь наш указал, как вслед за Ним и великий поэт Данте Алигьери, что грех от избытка Любви менее гневит Бога, чем грехи, порождаемые отсутствием Любви.
(Тут мистер Каррингтон сделал паузу, и в наступившей тишине сэр Хорес неодобрительно кашлянул, а миссис Исткорт пренебрежительно фыркнула.)
— И в наше собственное время, в нашем собственном селении не были ли взяты женщины в прелюбодеянии? — истово возгласил мистер Каррингтон. — И не наблюдаем ли мы почти непристойную торопливость в стремлении осудить? Забвение всякого милосердия в спешке первым бросить камень? Фарисеи хотя бы прислушались к голосу собственной совести, сказавшей им, что никто между ними не без греха. «Они стали уходить один за другим, начиная от старших». Но мы, погрязшие в грехе больше их, таких сомнений не ведаем. Мы стремимся опередить других в осуждении, уповая таким способом укрыть от Всеведущего Бога постыдный свиток собственных заблуждений и грехов!
Не мне, смиренному и грешному служителю Творца моего, подвергать сомнению Его Мудрость и Справедливость. Мне ли осуждать тех, кого Он прощает? И я не ищу оправдывать то, чего Он не оправдывал. Но мой долг — напомнить вам, как Господь наш прямо указал, что в Его глазах грех против доброты человеческой много чернее плотских грехов. «Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши». Прошу вас, братья мои, поразмыслите над этим в сердцах ваших и спросите себя, не погрешили ли и вы в последние дни и недели против духа в защиту буквы? И в чудовищной гордыне не объявили ли, что вы-де — без греха, раз, тесня других, ринулись первыми бросить камень в злополучную женщину, взятую в прелюбодеянии? Не сомневайтесь: в Судный день жребий этой грешной, но раскаявшейся женщины будет легче, чем жребий осудивших ее фарисеев.
А теперь во имя Бога-отца…
Едва проповедь закончилась, как громко зашаркали подошвы, зашуршали молитвенники, зашептали возбужденные голоса. Миссис Исткорт, исполнясь сугубого величия, встала и под охраной своего юного отпрыска, который краснел и ухмылялся от смущения, негодующе засеменила вон из церкви. Сэр Хорес апоплексически багровел от кашля — чтоб этому наглому попу ни дна ни покрышки: читает мораль тем, кто повыше него, и потакает низшим классам! Столпы добродетели обменивались взглядами презрительного осуждения. Джорджи и Алвина недоумевали, но мужественно считали, что проповедь чему-то учит. Мистер Перфлит блаженно хихикал, укрывшись томиком «Кандида», который принес вместо молитвенника.
