Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2013)
Рiс гав’яз, в’яз, чи мо’, шовковий iльм?
Зiбрав листок i користав закладку.
Де тексти про Вiльгельмiв та про Вiльм...
I хтось принiс в дарунок шоколадку.
В ущелинi вiдсирiв зелен-мрок.
Немов неторканiсть вiдкладеного звою.
Важкий на схилах кожен порух, крок,
Як доведеться бути пiд горою.
Летить листок, трiпоче i тремтить.
Поволi падає до змокла резервацiй.
Полiт листочка з iльма, щасну мить
Уздрiв, увидiв не лише Горацiй...
В заключение скажу то, что уже говорила однажды: стихи Мидянки плохо поддаются переводу, они как будто написаны на нескольких языках. Но кажется, то, что сделал Аркадий Штыпель, — точно и правильно, это единственно возможный ход. Мидянка и в оригинале предлагает «чтение со словарем», переводчик сохраняет этот прием, воспроизводя единственное в своем роде сочетание чистой поэзии с ученой лексикографией.
Инна Булкина
Штыпель Аркадий Моисеевич родился в 1944 году в Самаркандской области. Учился на физическом факультете Днепропетровского университета. Писал стихи на русском и украинском языках. Публикуется с 1989 года, автор трех книг стихов. Среди переводов: сонеты Уильяма Шекспира («Арион», 2005, № 1), стихи Дилана Томаса («Новый мир», 2010, № 4) и украинских поэтов: Мыколы Винграновского («Арион», 2003, № 1), Васыля Махно («Новый мир», 2011, № 10), Богдана-Игоря Антонича («Новый мир», 2011, № 12).
С 1968 года живет в Москве.
Булкина Инна Семеновна родилась в Киеве, закончила Тартуский университет, защитила PhD по теме «Киев в русской литературе первой трети XIX века». Критик, литературовед. Постоянный автор журналов «Знамя», «НЛО», «ЕЖ» и сайта Polit.ua. Живет в Киеве.
[1] Лужаны — посiлок на берегу Прута в 10 км от Черновцов в сторону Коломыи. Впервые упоминается в XV веке. Там же находится старейшая на Буковине Успенская церковь с сохранившимися средневековыми фресками.
[2] Маргарета Бабота (1921 — 2013) — героиня украинского освободительного движения. Была арестована во время венгерской оккупации самопровозглашенной Карпатской Украины, подвергалась жестоким пыткам. После войны жила в Чехословакии (Словакии) под надзором органов госбезопасности.
[3] Дорогое дитя (венг.).
[4] Антоний Годинка (1864 — 1946) — венгерский историк, филолог, фольклорист, публицист, педагог.
[5] Головные повязки.
[6] Севастьян Сабол (1909 — 2003) — священник Украинской греко-католической церкви, писатель и поэт (псевдоним Зореслав), ученый-теолог.
[7] Дядя.
[8] Трубку.
[9] Фруктовую водку.
[10] Настоящее имя американского художника Энди Уорхола; стихотворение было положено на музыку и исполнялось рок-группой «Плач Иеремии».
[11] Земплин, Спиш — исторические области Словакии.
[12] Род юбки.
[13] Хозяева.
[14] Комитат — историческая административно-территориальная единица Венгерского королевства, существовавшая с Х века до 1918 года.
[15] Михай Мункачи (1844 — 1900) — венгерский художник, уроженец города Мукачево.
[16] Надь Юлиан (1957 — 1989) — русинский журналист и фольклорист в Югославии, погиб в автокатастрофе.
[17] Друзья.
[18] Бетьяр (венг.) — разбойник, герой фольклора.
Май фэмили
Эдин Евгений Анатольевич родился в 1981 году в г
Эдин Евгений Анатольевич родился в 1981 году в г. Ачинске Красноярского края, окончил Красноярский университет. Работал сторожем, актером, помощником министра, журналистом, диктором и др. Печатался в журналах «Новый мир», «Октябрь», «День и ночь» и др. Лауреат премии им. В. П. Астафьева. Живет в Красноярске.
ОРАНЖЕВАЯ ПОЛОСКА ПОД ДВЕРЬЮ
По утрам мы просыпались от полоски оранжевого света под дверью и чуть слышного гудения — отец брился старой даже по тем временам электробритвой «Нева», подаренной коллегами. В ванной не было розетки, и он просовывал вьющийся шнур в коридор, выпуская свет.
Я любил просыпаться под этот звук и видеть оранжевый луч внизу.
Шлепаешь по линолеуму, продирая глаза, и распахиваешь дверь, улыбаясь лицом с оттиском пуговицы подушки. Отец поворачивает голову и приветственно кивает, не как все, а по-своему, снизу вверх, и я киваю ему снизу вверх. По его щекам, морща и растягивая их, до синевы елозит «Нева»; когда-нибудь и я буду бриться «Невой» и уходить на работу с его дипломатом.
Я смотрю на его раздувающийся круглый живот и волосатую грудь, на короткие крепкие ноги. Моргаю на свет, просыпаясь, чувствуя тяжесть в мочевом пузыре и предвкушая освобождение.
Скрипнув диваном, встает мама, бредет на кухню готовить завтрак. Подскакивает испуганно сестра собирать в школу исчерканные мною тетради. И когда отец одевается в коридоре в пальто и серые мягкие полуботинки, подаренные братьями-китайцами , все оказываются вокруг, чтобы сказать:
— Ну, пока! Ну, давай! — и кивнуть снизу вверх.
Мы с сестрой остро ждем этого еще и потому, что иногда отец рассеянно роется в карманах и достает нам по конфете «карандаш» или «светофорик», и кому что — будет драка.
Иногда, перед тем как уйти, он долго сморкался, проверял, на месте ли бумажник и расческа. Присев — коротковатая штанина на согнутой ноге взлетала до середины голени, — бесконечно завязывал и перевязывал шнурки. Смотрел на нас лукаво, из-под разбойничьи укусившей брови ханориковой шапки. И мама не выдерживала:
— Коля, ну! Скорее, кофе стынет, я опоздаю!
И мы смеялись, увидев его скроенную для нас физиономию.
Мама вертела головой и тоже на всякий случай усмехалась. А он доставал из брюк и торжественно вручал ей во много раз сложенный лист бумаги, на котором крупными линиями фломастера с частоколом восклицательных значилось: «Коля!!! Скорее, кофе остывает!!!!».
Мы трясуче сползали по стенам, он улыбался добрыми губами и подставлял маме шутливо вздутую щеку. Как он проделывал это, с бумагой? Конечно, он доставал ее, только если написанное им совпадало со сказанным мамой. Нехитрый фокус, но тогда — из разряда непознаваемого.
Хлопала дверь, мы срывались к окну — ждать, пока из-за угла покажется фигурка в ханориковой шапке, с прямоугольничком дипломата в руке, и деловито начнет удаляться к аллее.
У входа в аллею, где тополя вдоль тротуара стремились в перспективу, размываясь в темноте утра, фигурка вдруг останавливалась и махала нам рукой. Мы сумасшедше размахивали в ответ.
Фигурка скрывалась за деревьями, но мы еще не шли есть — мы ждали самого лучшего, главного момента за утро.
Проходили минуты. Я беспокойно танцевал у окна и морщил начавшие деформироваться близорукостью глаза, сжимал и плющил пальцами глазные яблоки до расслоения мира и радужных звезд, и:
— Вон, вон он! — кричала сестра и махала. — Видишь, слепуха? — ей было важно, чтобы и я видел: забыты испорченные тетрадки…
И мне казалось, что я тоже вижу точку на выходе из аллеи, у белесо победившего тьму фонаря, — на миг остановившуюся точку, взмахнувшую пылинкой-рукой.
...Мама просыпается раньше меня, но не выпускает полоску света в коридор; она скулит внутри ванны, внутри клетки моей груди, когда я открываю глаза. Мне двадцать семь, сегодня мне нужно на Салырское — поправить могилу уснувших чудес.
MY SISTER’S NAME…
— My sister’s name is Liliya. She is fifteen years old. She is a pupil, — чеканил я на уроках английского под одобрительные кивки Евгении Жоржевны.
В первый год изучения языка я был лучшим. Мне даже удалось постичь разницу между определенным и неопределенным артиклем, что давало все шансы на дальнейшую карьеру переводчика во Владике. Оттуда я буду гонять японские машины, независимо выставив локоть в открытое окно и дымя «Мальборо».
Топик о сестре я начинал бойко, с небрежностью коренного жителя Альбиона. Но на фразе «She can’t draw, but she like read and write» я срезался и неизменно произносил «she like ri dand write».
Фраза, сдобренная безупречным английским произношением, звучала шикарно на русский слух , но на Евгению Жоржевну действовала как скрип по стеклу.
— Женя! Ты твердишь бессмысленно. Разбивай на слова, проговаривай, переводи про себя. Read! And! Write! Все сначала! Once more.
