Майкл Корда - Богатство
Она протянула ему письмо.
– У меня нет выбора. Я дала слово Артуру. -Вот именно. Видите ли, завещание не имеет значения. Да, они его опротестуют. Я бы опротестовал, если бы представлял другую сторону. Они постараются доказать, что это подделка, или что он был не в здравом уме, что в итоге, все равно. Но важно, д е й с т в и т е л ь н о важно свидетельство о браке. Это единственный здесь документ, имеющий цену. Это пропуск к половине состояния, если вы не хотите получить все. Если они будут что-то опровергать, так это брак. Потому что, если он не законен, вам не причитается ничего. -Он совершенно законен. Мы поженились перед судьей. -Да, согласен, это отрицать будет трудно. Остается, конечно, вопрос добровольности. Старик, молодая женщина, он, возможно, слегка в маразме, она воспользовалась ситуацией, и заставила его жениться, хотя он вовсе не хотел – он, вероятно, не сознавал, что делает… -Ничего такого не было! -Я просто смотрю с противоположной точки зрения. Это чертовски удачная тактика, есть полно прецедентов, но я думаю, что им понадобится много времени, чтоб это доказать. Они, однако, попытаются – бьюсь об заклад. Может, де Витт и тупица, но Букер нет. Нам лучше найти свидетелей, которые подтвердят ясность рассудка Баннермэна, его привязанность к вам, и так далее. -Брак – это была е г о идея. Не уверена, что я этого хотела. -Прекрасно! Вот так и следует говорить. Он был вдовцом, верно? Здесь нет проблем. Вы раньше были замужем? -Нет, конечно, нет!
Он проницательно посмотрел на нее – этот профессиональный взгляд, предназначенный для допроса свидетелей, сочетающий хитрость и недоверчивость, заставил ее понять, что она произнесла "нет" слишком быстро, слишком громко, что она пробудила природное свойство адвоката не верить никому, даже клиенту – о с о б е н н о клиенту.
– Если вы должны что-то скрывать, я должен это знать. Я не хочу заниматься делом, если ступаю на минное поле и сделав шаг, могу вызвать взрыв в суде. В вашем прошлом нет ничего, что я должен знать? -Ничего существенного. -Ненавижу уклончивые ответы, дорогая леди. И хочу, чтоб вы об этом подумали. Крепко. Между нами не должно быть секретов. Поэтому врачи и юристы клянутся сохранять тайны. – Он встал и проводил ее к двери. – И вот еще какая… хм… загвоздка. Они будут чернить вашу репутацию, как только смогут. На ставке – полмиллиарда долларов, и все зависит от законности вашего брака. И может рухнуть из-за того, какую личную жизнь вы вели, так что б у д ь т е о с м о т р и т е л ь н ы! – Он сделал паузу. – Итак, вы готовы? Хотите драться? Без перчаток? Без правил? -У меня нет выбора. -Чепуха! Конечно, у вас есть выбор. Выбор есть всегда. Вы можете заключить сделку. Я позвоню де Витту и скажу: "Дайте нам несколько миллионов, и мы отступимся". Это делается каждый день. Всего несколько минут назад вовсе не казалось, что вы уверены, будто хотите пройти через это. -Я и сейчас не уверена. Я боюсь. Но вы правы. Я обязана сделать это ради Артура. Он доверял мне. Во многих отношениях. -Хороший ответ. Самый лучший. И, позвольте добавить, совершенно в духе Баннермэнов. Знаете, он должно быть, разглядел это в вас. И значит, он искал нечто большее, чем просто хорошенькую девушку. Пожалуйста, поддерживайте со мной связь. – Он церемонно открыл перед ней дверь. Когда они на прощание пожимали друг другу руки, мисс Барбара, необычайно привлекательная, бросила печатать и бросила на Алексу взгляд, дымящийся ревностью. Алекса не удивилась бы, если мисс Барбара, как и Пенелопа Мориц, посвятила всю свою жизнь ублаготворению Авраама Линкольна Стерна.
– Не забывайте, – сказал он. – Мне нужно знать все, включая ваше прошлое. Никогда не таитесь от своего адвоката.
Она выпустила его руку, почти ожидая, что мисс Барбара вонзит ей в спину нож для бумаг.
– В моем прошлом нет ничего интересного.
Стерн доверительно улыбнулся.
– Уверен, что вы скромничаете, – сказал он, улыбаясь, но взгляд его был жестким, точно требовал правды.
Алекса направилась к лифту.
– Миссис Баннермэн! – услышала она чей-то оклик.
Сначала она не поняла, что обращаются к ней. Инстинктивно оглянулась, нет ли в кабине лифта еще кого-нибудь, но она была пуста. Потом Алекса увидела, что дверь придерживает мисс Барбара, ее лицо все еще было обиженным, но в нем появилось некое благоговение.
– Мистер Стерн попросил меня дать вам его личный номер, – сказала она, протягивая карточку. -Он сказал, что если у вас возникнут проблемы, вы можете звонить ему в любое время дня и ночи. -Спасибо. – Алекса взяла карточку. -Вам всегда будут рады, миссис Баннермэн. – Голос мисс Барбары был полон уважения к имени, символизирующему деньги, превышающие самые буйные ее мечты. Алекса понимала – это не уважение к н е й, или к ее недавнему вдовству – это уважение к богатству, как таковому. Мисс Барбара даже улыбнулась, и в улыбке был определенный оттенок зависти. Дверь захлопнулась, и Алекса осталась одна.
И только тогда до нее дошло, что ее впервые назвали " миссис Баннермэн". Она залилась слезами и проплакала всю дорогу до вестибюля.
До дома Саймона она шла пешком, все еще плача, сознавая, что люди таращатся на нее, но ее это уже не волновало.
Артур Баннермэн никогда не спрашивал ее о прошлом, не выказывал даже интереса к нему, вероятно потому, что был уже достаточно стар и достаточно умен, чтобы догадаться – это последнее, что ему нужно знать. И – если уж быть честной с собой – по крайней мере, одна из причин, по которой она согласилась выйти за него, против собственного здравого смысла, было желание начать жизнь заново, с чистого листа, чтобы прошлое навсегда исчезло в блеске настоящего.
Теперь листа уже не очистишь, сказала она себе. Она становится публичной фигурой, как политик при избирательной кампании – возможно, уже стала.
Не глупи, приказала она себе. В конце концов она ведь никогда никому не причинила вреда, разве нет?
Но даже это неправда, с грустью подумала она, прошмыгнув в квартиру с черного хода, чтобы не встретиться с репортерами.
Совсем неправда.
Часть вторая
СОЛЯНОЙ СТОЛП
Жена же оглянулась позади него и стала соляным столпом.
Бытие, 19, 26ГЛАВА 4
Давка в Галерее Ласло была столь велика, что почти невозможно было разглядеть картины – не велика потеря, как подумала Алекса. Она многому научилась за годы, проведенные в Нью-Йорке, но не изменила отношения к современному искусству – и, конечно, не к работам э т о г о художника. Холсты Гезы Бальдура были огромны, могохроматичны, с грубой текстурой, словно краску размазывали мастерком. В какой бы технике он ни работал, поверхность его картин казалась Алексе отвратительно бурой и липкой, и она не могла взглянуть ни на одну без настойчивого желания соскрести все до голого чистого холста.
То, что работы Бальдура привлекали серьезное внимание критиков, и даже наиболее рисковых коллекционеров, ставило ее в тупик, однако у Саймона был инстинкт на подобные вещи, а у нее нет. Она любила, чтоб вещи были красивыми, а "красивость" была как раз тем, что Саймон – и значительная часть художественных критиков – наиболее презирал.
То же самое чувство испытывали по отношению к н е й в модельных агентствах и журналах мод – она и недели не прожила в Нью-Йорке, как усвоила, что приговор "красотка" в модельном бизнесе равносилен поцелую смерти. Хорошеньких девушек – десяток на дюжину, редким счастливицам удается получить работу в каталогах, либо в рекламе нижнего белья, если у них для этого подходящие ноги.
Подходящие ноги у Алексы были, но была также и голова, чтобы понять – нет смысла становиться моделью, если не сможешь подняться на вершину, и некоторое время удержаться там. Управляя делами Саймона Вольфа, она могла более надежно устроить свою жизнь.
Она продвигалась сквозь толпу, дабы убедиться, что "нужные" люди встретились с Бальдуром – волосатым, угрюмым великаном, таким же уродливым, как его картины. Алекса устала, но чувствовала удовлетворение. Саймон купил галерею, принадлежавшую старому де Ласло, более из-за имени и доброй славы, чем почему-либо еще. Де Ласло первым выставил Де Кунинга, Поллока, Лихтенстайна, Уорола, его галерея когда-то являла собой истинный срез современного искусства в Нью-Йорке. Безошибочно находя новые дарования, но будучи никаким бизнесменом, де Ласло пребывал в состоянии неизменного банкротства и умер, всеми почитаемым, но нищим. Саймон, который давно уже баловался бизнесом от искусства, разглядел здесь возможность и ухватился за нее. Он снял новые площади на Мэдисон Авеню и 57-й улице, оставил заниматься ими Алексу, а сам укатил в Европу, в поисках художника, достаточно неизвестного, чтобы сделать новое открытие галереи событием в глазах Нью-Йоркского художественного мира.
Как ни мало волновало Алексу искусство, галерея была ее творением, так же, как дискотека и ресторан Саймона, ибо в этих случаях Саймон тоже препоручал ей большинство деталей. Ее задачей было решать проблемы, которыми Саймон не желал утруждаться, пока он был занят тем, что изыскивал новые и все более блистательные способы выкачивать у людей деньги – хотя сам всегда полагал себя дилером от искусства. Более того – она отлично с этим справлялась, что признавал и Саймон. Она удивилась, обнаружив, как быстро учится, как схватывает подробности, и была благодарна Саймону за то, что он дал ей возможность совершить это открытие. Она обучилась художественному бизнесу так же быстро, как освоилась в других предприятиях Саймона, и они составляли ее главный интерес, хотя и принадлежали ему. Без малейшего увлечения искусством, Саймон наслаждался положением арт-дилера, что приносило ему определенный вес в обществе в той же мере, как и немалый барыш.
