Андрей Матвеев - Эротическaя Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим
Мясо было приготовлено превосходно, за одним куском последовал второй, все это они заедали свежеиспеченным хлебом и запивали действительно хорошим и крепким вином, которое — хозяин был прав — быстро ударило Каблукову в голову, отчего происходящее с ним он стал рассматривать, как нечто совершенно обыкновенное. Ну, попал непонятно куда — так ведь когда есть хочется, то не все ли равно, где? Ну, меч у него на боку болтается — а если здесь принято, чтобы он на боку болтался, кто же с этим спорить будет? — Никто, — ответил Абеляр и посоветовал попробовать копченого окорока, очень, по его мнению, неплохого. Каблуков попробовал и согласился, потом дошла очередь и до копченой грудинки, потом он снова взялся за мясо, но уже с сытой ленцой, так, напоследок, кусочек, уже не лезущий в горло, но все равно еще хочется. Тут в зале возникла драка, но Каблуков с Абеляром оставались спокойно сидеть на своих местах, смотря, как четверо перепившихся кожаных в самом дальнем конце зала бутузят друг друга кувшинами, скамейками и всем прочим, что попадалось под руки.
— Говнюки, — сказал Абеляр, вытирая рот рукой, — вот здесь всегда — как нажрутся, так и потасовка, отчего и не хотел я тебя сюда вести.
— А чего? — лениво поинтересовался Каблуков.
— Да если к нам привяжутся, а ты драться не умеешь.
— А ты, что ли, умеешь? — обиделся Каблуков. — Конечно, — мрачно хмыкнул в ответ Абеляр, — иначе мне не прожить.
Но Каблукову не довелось увидеть в этот раз, как может драться бывший единорог, а ныне Абеляр, ибо бравые подручные хозяина быстренько повыкидывали четверку драчунов на улицу, изрядно при этом намяв им бока. В зале снова воцарилось спокойствие, а вскоре к Д. К. и Абеляру подошел хозяин и поинтересовался, не собираются ли благородные господа расплатиться, ибо — судя по всему — трапеза их закончена, а денег что–то не видно. Сказано все это было, в общем–то, хамовато, но Абеляр, к удивлению Каблукова, не обиделся, а достал из кармана небольшой, но увесистый мешочек, порылся в нем и бросил хозяину две странные золотые монеты. — Хватит? — спросил Абеляр. — Конечно, — рассыпался в благодарностях хозяин, — конечно, досточтимый. — Слушай, — сказал ему Абеляр, — а может, у тебя и комната найдется?
— Найдется, — уверено ответил хозяин, — и комната, и девочки, если господа пожелают. — Абеляр посмотрел на Каблукова, а потом снова повернулся к хозяину: — Что ты нам своих грязных девок суешь, ты, крыса?
— Извините, благородные господа, — испугался хозяин, — я совсем не хотел вас обидеть.
— Ну вот и чудненько, — удовлетворенно заметил Абеляр, — а комнату давай, да почище, понял?
— Понял, — сказал хозяин и сам предложил господам проводить их наверх.
Комната оказалась действительно чистой и, в общем–то, уютной. Стояла в ней большая деревянная кровать, небольшой столик да кресло, в стене был камин, который хозяин быстренько растопил и попросил, уходя, несколько монет задатка.
— Ну вот, — сказал Абеляр Каблукову, как только они остались одни, — сейчас и отдохнуть можно.
— Но зачем мы здесь? — поинтересовался у него разомлевший от сытости Каблуков.
— Значит, надо, — коротко ответил Абеляр, расшнуровывая камзол, — сам же попросил тебе помочь.
— Да, — ответил Каблуков, — попросил, вот только все это как–то странно…
— А в этой жизни все странно, — философически заметил Абеляр, устраиваясь на кровати. — Давай–ка, досточтимый, закрой дверь на засов да ложись рядышком, а вот поспим, так я тебе и расскажу, что будем дальше делать.
— Хорошо, — согласился Каблуков, располагаясь рядышком с Абеляром и проваливаясь в то, что обычно называют черной преисподней сна. И на этот раз это была действительно преисподняя, ибо снилась Каблукову исключительно всяческая мерзость. Вначале он увидел себя на той самой городской площади, где всего лишь несколько часов назад началось его таинственное путешествие с единорогом, вот только площадь эта была какой–то не такой, из брусчатки мостовой прорастала ломкая, жухлая трава, дома стояли с заколоченными ставнями, фигурки на башне не двигались, остановившись как раз на скелете с косой, с колокольни внезапно сорвалась стая воронья и с меланхолическим карканьем закружилась над площадью. Каблуков стоял один, был он одет в черный бархатный камзол и такой же черный бархатный плащ, только шляпа в его руках была с ярко–красным пером, что вносило странную ноту в эту унылую, серо–черную гармонию заброшенной и печальной площади и столь же заброшенного и печального состояния каблуковского духа. Внезапно двери, ведущие в башню, распахнулись, и оттуда десятками — да что там десятками, сотнями! — посыпались небольшие и ладные, холеные и мускулистые черные коты, которые стали вырастать в размерах прямо на его, каблуковских, глазах. Вот они уже окружили его, вот лишь яростные оскалы желтоватых кошачьих зубов мелькают вокруг, Джон Иванович начинает лихорадочно искать меч, помня, что он совсем еще недавно ненужным металлическим придатком болтался на боку, но меча нет, а кошаки все ближе и ближе, и тут вдруг Каблуков слышит мощный задорный свист, вновь с меланхолическим карканьем кружит над ним воронье, свист повторяется, кошаки прыскают в разные стороны, моментально уменьшаясь в размерах, и Каблуков видит неподалеку от себя абсолютно голую (впрочем, не абсолютно, на ней были надеты высокие кожаные сапоги темно–коричневого цвета) женщину с длинным хлыстом в руках. Каблуков не может отвести от нее глаз, он смотрит на ее красивую большую грудь, на темный треугольник лона. Каблуков пытается понять, кто же эта женщина, столь яростно лупцующая сейчас черных кошаков своим длинным и вертким хлыстом, сопровождая каждый удар, каждый взмах плети яростным и безудержным свистом, и вдруг понимает, что это Виктория Николаевна, да, да, та самая Виктория Николаевна Анциферова. Джон Иванович смущен, ему стыдно, что она застала его именно в таком положении — бессильно стоящим среди мерзких и наглых котов, но смущение его продолжается недолго, ибо последний кот уже исчез в дверном проеме башни, а Виктория Николаевна, небрежно засунув кнут (плеть, хлыст? — Д. К. затрудняется в точном определении предмета) за голенище правого сапога, направляется к нему, Джону Ивановичу Каблукову, направляется через всю площадь (странно, что она стояла так далеко, а коты были так близко, но ведь это сон, хотя сейчас Д. К. этого и не понимает), очень уж торжественно демонстрируя ему свое обнаженное тело, вот она рядом, вот эта таинственная женщина вплотную подходит к Каблукову, и он чувствует жар ее груди и ощущает запах желания, исходящий от лона, но тут вдруг Каблуков поворачивается и бежит, сам не зная, отчего он делает это. Д. К. выбегает с площади, поворачивает в первый же переулочек, за спиной слышится легкий и настойчивый бег Виктории Николаевны, Каблукову страшно, Каблуков смущен. Каблуков опять убегает от женщины, бег за спиной затихает, точнее же говоря, переходит в странные, щекочущие сердце звуки, Д. К. оборачивается и видит, что уже не женщина, а большая черная волчица преследует его, почти не касаясь мостовой мощными и сильными лапами, как бы летя над этой самой мостовой, вот прыжок, за ним еще один, расстояние между Каблуковым и зверем неумолимо сокращается, Джон Иванович вновь пытается бежать, но чувствует, что сил у него почти нe осталось, сердце вот–вот выскочит из груди, тут Д. К. падает и катится куда–то вниз, а очнувшись, понимает, что он находится в том самом трактире, где они с Абеляром всего несколько часов назад так прекрасно и плотно поели, да, сочное мясо и копчености, крепкое вино, шибающее в голову, несуразная драка четверых мрачных субъектов — все это помнятся Каблукову, но сейчас зал трактира иной, он полон другим народом, ярко горят потрескивающие, истекающие смолой факелы, вокруг Каблукова голые и полуголые девицы и такие же голые и полуголые мужики со странно горящими глазами, в дальнем углу, том самом, что возле крепких дубовых бочек. Tочнее же говоря, возле которого и стоит ряд крепких дубовых бочек), несколько парочек упоенно занимаются свальным грехом, Каблукова разбирает любопытство, он пытается незаметно проскользнуть в тот угол, но одна из девиц хватает его за полу черного плаща и негодующе шепчет на ухо: — Куда одетым, бесстыдник? — Каблуков понимает, что он действительно бесстыдник, и тотчас с него исчезает вся одежда, голый и беспомощный Каблуков стоит в центре зала, а девица уже тянется к его уныло висящему прибору, посмеиваясь и приговаривая: — Ну, так–то лучше, сейчас мы тебя оживим, деточка! — тут Каблуков все же ускользает от нее и оказывается в том самом дальнем углу, куда его и влекло с первой минуты, но свалка уже закончена, рассыпавшиеся мужчины и женщины спокойно пьют вино, позволяя Каблукову разглядывать их утомленные, уставшие от соития чресла, вдруг Джон Иванович чувствует, что за его спиной кто–то стоит, и, обернувшись, видит все ту же Викторию Николаевну, но уже в своем истинном, женском, обличии, что, Каблуков, вот я тебя и догнала, улыбаясь говорит она и достает из–за голенища сапога хлыст (кнут, плеть, бог знает, что еще), Каблуков вжимается в самый угол, вот он чувствует спиной гладко струганные доски бочек, Виктория Николаевна приближается к нему, раздается все тот же задорный, безудержный свист. Каблуков пытается вдавиться спиной в доски и чувствует, как снова куда–то летит, ну, что же ты, слышит он вдогонку женский голос, и тут вдруг раздается отчетливая и строгая реплика Абеляра: — Хватит вертеться, Джон Иванович, совсем спать не даешь!
