Алексей Слаповский - Я — не Я
Вот кому ещё хуже, чем мне, подумал он. Мне плохо в чужой шкуре, я наделал глупостей, мне надоело чувствовать, что я — не я. Он же — вообще никто. Полная потеря себя. У меня есть выбор, у него — никакого.
А смог бы перейти в него? Ты ведь выбирал только тех, кому лучше, так тебе, по крайней мере, казалось. А этому несчастному — страшно плохо, помоги ему. Он законченный алкоголик, это видно, он мучается, освободи его.
Но необходимо взаимное желание.
«А почему этому желанию не возникнуть? Ему скверно, он может позавидовать твоему приличному виду, твоим ясным глазам, твоему чистому, здоровому дыханию. Возможно, он сам не осознаёт, но завидует. Выручи его».
«Я устал. Я хочу домой — к жене и детям».
«Твоё место занято. Ты, оказывается, легко заменим».
«Ну, эт9 мы ещё посмотрим».
«Значит — домой?»
«Домой».
«Или — в тюрьму. Того человека в Люберцах убил не Владислав Субтеев, а ты, хоть и в его был теле. Разве нет?»
«Отстань…»
— Эй! — крикнул Неделин.
Голова алкоголика вскинулась. Как прощальный последний осмысленный взгляд умирающего — глаза алкоголика блеснули искоркой сознания.
«Халтура, брат. Ты глядишь на него, но не собираешься меняться местами. Хочешь представить, какие выгоды в его положении? Изволь: забытьё. Не чувствовать себя человеком, только организмом, жаждущим опохмелки. Когда же опять пьян — никаких угрызений совести, ничего. Это даже…— любопытно!»
И тут Неделин почувствовал настоящее желание перейти в алкоголика — и испугался своего желания, но, как загипнотизированный, всё смотрел в бессмысленные глаза (которые тоже уставились). И последнее, что успел сделать, — судорожной рукой вынул из кармана и бросил возле ограды палисадника сколько-то Денег…
Глава 32
Что-то острое впилось в спину под лопаткой. Сучок? Но нет сил пошевелиться. Когда он упал? Окружающее туманится и подёргивается вместе с толчками крови в разбухшей голове. Надо встать, встать, уцепившись за дерево… Кто-то мимо сознания прошёл вправо, влево. Удаляется. Остановить! Непонятно зачем, но — остановить!
Ты! Ты какого? — клокочет в горле. Тело стремится к уходящему, деревце надламывается, и Неделин опять валится на землю.
Он проснулся ночью.
Губы запеклись, он с болью разлепил их. Он чувствовал, как набухли мешки под глазами, они, казалось, оттягивали голову вниз, так были тяжелы.
Мучила жажда. Было, вернее, две жажды, первая — воды, вторая — вина. Сначала напиться. Нет, сначала что-то вспомнить. Что-то обязательно надо вспомнить. Неделин замычал, обхватив голову руками.
Чьи-то шаги. Это опасность. Бежать. Неделин встал, побрёл, с трудом перелез через ограду, опираясь на неё .руками, выпрямился и увидел перед собою милиционера.
Тебе сколько раз сказано, — прозвучал спокойный голос милиционера, — чтобы ты пил дома? А, Фуфачёв? Зачем ты своим видом людей пугаешь? Марш нах хаузе.
Да, иду…— хрипит Неделин, но идти не может, ему нужно что-то вспомнить — и именно сейчас, не отходя от палисадника.
Ну! — велит милиционер.
Сейчас, сейчас…
Деньги! Он же бросил здесь деньги. А деньги очень? нужны, на них можно купить чего-нибудь, чтобы стало легче. Сначала, конечно, просто пить, от такой жажды можно с ума сойти, а потом — чего-нибудь.
Я тут деньги, — бормочет Неделин. — деньги тут уронил.
Неужели? — не верит милиционер. — Ну, посмотрим.
Он включает фонарик, обшаривает палисадник лучом света, и возле растоптанного стаканчика из-под мороженого высвечивается смятый комочек. Милиционер поднимает деньги. Расправляет. Десятка, пятёрка, трёшница, несколько рублей.
У.
Хочешь сказать, твои?
Мои, честное слово, мои! — клянётся Неделин.
Врёшь, — говорит милиционер, суёт десятку себе в карман, а остальные отдаёт Неделину. — Смотри, поймаю на чём-нибудь. И не вздумай у меня сейчас за вином рыскать. Отконвоировать тебя, что ли?
Наверное, милиционеру нечего делать, если он решил прогуляться вместе с алкоголиком. Он идёт сбоку и чуть впереди, время от времени оборачивается и с улыбкой глядит на Неделина. А ночь хороша, тепла, тополя шелестят юношеской любовной тоской, девичьим испуганным и радостным шёпотом, громко блаженствуют сверчки, на душе у милиционера грустно и легко, он вспоминает, как десять лет назад седел ночами со своей невестой на качелях, привязанных к толстой ветке дерева, что росло возле её дома. Они медленно раскачивались, он обнимал её за плечи и говорил обо всём на свете, а в сущности — всё об одном, всё об одном… И милиционер опять оглядывается на алкоголика, то ли жалея его, то ли чувствуя своё превосходство истинного человека, которому есть что вспомнить в такую ночь, есть о чём и помечтать — о Тоне, например, с которой, конечно, не покатаешься на качелях на виду у всех, но как славно приходить к ней предутренней порой, стучать условным стуком в окно, и тут же, буквально в ту же самую секундочку слышать свежее: «Кто? Кто?» — и немного попугать её, играя, изменить голос и сказать басом: «Храпишь, хозяйка, а дом горит!» Хороша жизнь, если не испохабить её, как этот бедолага, который придёт сейчас в свой срамной грязный угол к сожительнице. Фуфачёва и в вытрезвитель-то давно не забирают, потому что корысть с него невелика, до него и дотронуться-то можно разве что только ногой, и то потом сапоги чисть…
Милиционер привёл Неделина к ветхому кирпичному дому, они вошли в тёмный подъезд, милиционер пинком открыл дверь, у которой не было замка — или он был сломан, — и крикнул:
Встречай Фуфачёва, Любка Яковлевна!
Он тронул Неделина сапогом: двигай! Хотел дать пинка напоследок, но передумал: очень уж лирическое настроение. Вздохнул, плюнул с омерзением и ушёл.
Затхлые запахи, в которых было что-то совершенно незнакомое, новое для Неделина, ударили ему в нос.
Ничего! — сказал он себе. Это тебе и нужно — для последней черты, для последнего итога. Этого ты и заслуживаешь!
В темноте кто-то зашевелился, застонал.
Явился, гад! — протянул женский страдальческий голос. — Тебе, гаду, поверили… И ведь не принёс, скотина, знаю, что ничего не принёс! Зажги свет! Зажги, говорю! Или совсем готовый?
Заскрипела кровать, что-то поднялось, прошло мимо Неделина. Зажёгся свет.
Перед ним стояла женщина лет пятидесяти с опухшим лицом, глаза смотрели в щёлочки, шея женщины была грязна, белели только складки морщин, жидкие волосы мокро висели по щекам. Женщина была одета в рваную сиреневую кофту, в зелёную юбку из нетленного доисторического кримплена, ноги босы, жёлтые отросшие ногти загибались.
Проспался уже где-то? Гад! — Женщина плюнула в Неделина, но так слабо, что плевок не долетел, упал на пол. Шаркая ногами, она побрела к постели, легла, покрылась грязным красным одеялом, из дыр которого торчала вата, поправила, кряхтя, под головой подушку.
Ничего не принёс? — безжизненно спросила она. Неделин не ответил, думал о воде. Увидел дверь, вошёл: кухня. Долго и жадно пил воду из-под крана. Вернулся в комнату, огляделся, где бы сесть. Но, кроме постели, круглого стола без скатерти, шкафа и радиоприёмника, в комнате ничего не было. Постель, очевидно, служила и лежачим, и сидячим местом. Неделин сел на пол.
Скотина, скотина, скотина! Выла женщина.
А Неделин, чувствуя себя во власти второй жажды, думал: она наверняка знает, где сейчас, ночью, можно достать.
Деньги есть, — сказал он.
Правда?
— Я говорю.
Что ж ты не взял-то ничего?
Не могу. Сердце болит.
Сердце! Сволочь ты последний, а не сердце! Сходи к Светке!
К какой Светке?
Не тяни душу, гад, не придуривайся! К Светке-парфюмерше. Поругается, но даст. На дешёвый-то хватит?
Не знаю.
А то скажет: только дорогой, и что тогда? Иди, гад!
Прошло несколько минут. Женщина не вступала больше в спор.
Наконец, мучаясь, она поднялась с постели, проковыляла к Неделину. Он дал ей деньги.
Ещё есть?
Нет.
Чтоб ты мне всё дал? — лицо женщины покриви лось, пытаясь изобразить недоверчивую усмешку, но ничего не вышло.
Неделин ждал её, испытывая такое нетерпение, какого у него никогда в жизни не было. Он видел старое ведро, зачем-то валяющееся под кроватью, и вдруг представил, что это ведро стоит перед ним, наполненное красной жидкостью, именно красной, рубиново-красной. Это вино. Он припадает к ведру и пьёт, пьёт, пьёт, он лакает языком, как собака, он урчит от наслаждения и никак не может напиться. И, наконец, отваливается, ополовинив ведро, ставит его подле себя, чтобы боком чувствовать присутствие целительной жидкости, которой пока ещё много…
Неделин вскочил, стал рыскать по комнате, побежал на кухню, обшарил её, хотя понимал, что в этом доме поиски спиртного бессмысленны. Но просто сидеть и терпеть было ещё мучительней.
Хлопнула дверь.
На! — женщина сунула ему в руки какой-то пузырёк.
Одеколон! Неужели он будет пить одеколон?
На два хватило! — хвасталась женщина.
