Э. М. Хоумс - Да будем мы прощены
– Спасибо, – говорю я. – На ваш вкус что-нибудь.
Мы ждем. Интересно, они вспомнят про кетчуп и горчицу? Не надо ли им позвонить напомнить про майонез? У нас, как выясняется, общая любовь к майонезу, и сосед меня спрашивает, случалось ли мне хоть раз есть картошку по-бельгийски, зажаренную до хруста, посоленную, жуть до чего горячую, макая в соус? Ага, говорю я, и описание очень хорошее.
Ждать приходится дольше, чем можно было бы подумать. Надо проехать по больнице, объясняться внизу с охраной (там заставят открывать чизбургеры?), потом лифты, коридоры.
– Не могли бы вы мне достать штаны из шкафа? – спрашивает сосед. Я медленно встаю и начинаю двигаться к шкафу, волоча за собой штатив капельницы, провода и левую ногу, которая не хочет работать в полном объеме. – Посмотрите у меня в кармане.
Карманы у него набиты наличкой – пачки двадцаток и бумажник с дорожными чеками, евро и английскими фунтами.
– Да, кажется, вы совсем разорены, – говорю я, пытаясь пошутить.
– Последнее время я, выходя из дома, не забывал подойти к банкомату. Никогда не знаешь, что может случиться, и если что, то нет ничего хуже, чем оказаться без денег. Живем мы в экономическом обществе и умираем в нем же: куда бы ты ни шел, а подмазывать надо. Смысла нет катиться вниз и получать при этом паршивый сервис. Я свои похороны оплатил еще много лет назад. Хотите евро? Возьмите их себе.
– Я никуда не собираюсь ехать, – отвечаю я, возвращая иностранную валюту ему в карман.
Мы держим пари, сколько времени займет дорога у каждого курьера. Я выигрываю с результатом тридцать восемь минут, и когда привозят чизбургеры, сосед мне вручает сто баксов «как премию». Пицца появляется почти сразу за ними.
– Никогда еще не возил пиццу пациентам, это клево, – говорит курьер. – В смысле, только если вы не заразны.
Последним прибывает курьер из кафешки.
– Простите, что так долго, – говорит он. – Надо было найти кого-нибудь, кто меня пропустит, – говорит он.
И передает пакет с товаром, а также бутылку виски. Сосед отделяет от пачки еще сотню для уплаты долга и предлагает парню выпить.
– Я пас, – отвечает курьер. – Мне обратно на работу надо. Но любопытно мне, что же у вас за болезнь такая, если вы прямо на больничной койке рисовый пудинг и скотч заказываете.
– А я умираю, – отвечает мой сосед. – И знаешь, что поразительно? Вот сегодня я чуть не умер на самом деле, здешние уже смирились, и это было очень интересное чувство – когда я выжил. Не то что будто я буду жить вечно, а что помирать – это нормально. – Он замолкает, повторяет снова: – Я умираю. И сегодня повторяю это чаще, чем раньше, и вдруг это оказалось просто фактом, вот чем-то таким, что есть. Как ожидаемая кульминация в кино.
– Так все мы умираем, – говорит курьер. – В смысле, рано или поздно все там будем.
Разносчица больничной еды приходит забрать поднос. Задерживается на секунду ради ломтя пиццы и нескольких чипсов.
Я с удовольствием ем чизбургер. Он как раз нужной степени резиновости и хрусткости, прорезанной солеными чипсами и кисловатой остротой огурчиков. И уже далеко за чертой сытости беру себе кусок рисового пудинга и наполняю две синие больничные чашки виски.
– Лед тебе нужен? – спрашиваю я.
– Соломинку. Соломинку бы – это было бы здорово, да.
Мы приподнимаем изголовье его кровати и с удовольствием засасываем виски.
– А вот я бы не против кусочка шоколада, – говорит он.
Я ему протягиваю целый батончик:
– Ни в чем себе не отказывай.
С набитым брюхом, отрыгивая жареной картошкой и огурцами, таща за собой штатив капельницы, я выношу мусор в коридор и засовываю в урну на другом конце этажа. Сестры радуются, глядя, как я здорово приспособился, волоча парализованную ногу и щеголяя одним халатом, надетым спереди, другим сзади, – шикарный способ прикрыть задницу.
Мы смотрим какую-то полицейскую передачу по телевизору, и где-то между десятью и одиннадцатью моему соседу становится нехорошо, и он звонит сестре, чтобы принесла маалокс. Ему отвечают, что у него в карте такого назначения нет. Он спрашивает, обновили ли вообще его карту.
– Да, – отвечает она.
– Отлично, – говорит он. И напоминает мне: – Если я до сих пор жив, это не значит, что прямо сейчас не умираю.
Где-то после полуночи меня будит жуткий звук. Сосед сидит на кровати, глаза вытаращены, будто он во власти жуткого кошмара. Я звоню сестре.
– Быстрее, – только и могу сказать.
Они еще не добежали, а он уже рухнул на спину и лежит, как тряпка.
Вбегает сестра, за ней еще и еще – их набивается полная палата. Суета, крики, треск ампул, уколы того и сего – шумно, страшно, грубо, и в какой-то момент ясно уже, что, как бы ни старались они, лучше ему не станет. После двух ударов дефибриллятора, когда тело буквально спрыгивает с кровати, а они все так же теснятся над ним стервятниками, я выхожу из палаты. Расхаживаю, волоча ослабевшую ногу, туда и сюда по коридору, потом обратно в палату и стою, оттесненный в угол, когда они наконец «регистрируют время» в ноль часов сорок восемь минут. Его накрывают чистой простыней и выходят, увозя с собой свою магическую тележку. Всюду валяются осколки ампул, части шприцов, кусочки пластика, марлевые салфетки. А он лежит под простыней. Я подхожу ближе. Никогда не видел тела, которое не дышит. Над ним изогнулись складки свежевыглаженной простыни. Я беру его за руку, касаюсь лица, трогаю ногу. Тело еще теплое, человеческое, но уже пустое. Мышцы словно отвалились от костей, никакого напряжения в них не осталось. Нас оставили одних. Примерно через час за ним приходят два охранника с каталкой и увозят. Что-то в этом во всем – вот был и нету – до невозможности странное.
В палате еще пахнет жареной картошкой.
Мне нужно с кем-нибудь поговорить. Если позвонить в дом Джорджа, что будет? Включится автоответчик с голосом Джейн? Если я буду говорить, умолять, уговаривать достаточно долго, может снять трубку человек, пришедший опекать зверей. А если залаять, Тесси может гавкнуть в ответ. Я хочу позвонить Тесси. Тесси и Джейн.
Уже совсем собрался набирать номер, как появляется сестра с таблеткой снотворного.
– Нелегко это, – говорит она.
Я беру таблетку. Сестра наливает мне воду в чашку, не зная, что разбавляет виски. И тоже ничего не говорю и проглатываю все залпом – снотворное и скотч.
Сестра стоит и ждет, пока я засну.
Утром соседняя кровать стоит раздетая, пол вымыт, осколки выметены.
Ни слова о вчерашнем.
Ближе к полудню приходит кто-то из больничного персонала с пластиковым мешком и освобождает шкаф соседа, его тумбочку, потом спрашивает меня:
– Тут еще что-нибудь есть?
– В смысле?
– А то не знаете? В смысле, вы всю ночь тут были при его барахле. Может, взяли чего?
– Есть бутылка виски, если хотите. Берите, она ваша. Но если вы вот так, наобум обвиняете меня в воровстве, потому что я был на соседней койке, – это уже слишком.
– Могло у него тут быть еще что-нибудь? Часы, кольцо?
– Понятия не имею, что у него было и чего не было.
Этот тип смотрит на меня так, будто он местный вышибала, зондеркоманда, которую посылают приводить в чувство зарвавшихся пациентов.
– Этого я терпеть не обязан.
Я поднимаю телефон, набираю девятку для выхода на город, потом «911».
Этот тип выдирает у меня телефон.
– Не балуйся, – говорит он, вырывает у меня телефон и выключает его тычком.
Через минуту, пока он еще здесь, телефон звонит, я отвечаю. Это «911», мне перезвонил оператор. Я объясняю ситуацию. Она мне говорит, что, так как я повесил трубку, они должны послать людей проверить, что меня тут не взяли в заложники и не заставляют говорить против воли. Зондеркоманда на меня смотрит, глазам своим не веря.
– Сука, – говорит он.
– Что вы теперь будете делать? Избивать меня?
Он снова на меня смотрит, качая головой.
– Чувства юмора у тебя нет, – говорит он и уходит.
Копы приезжают через час – слава богу, настоящей срочности не было.
– Как вы, нормально?
– Насколько это возможно в данных обстоятельствах.
Один из них дает мне визитку – на случай, если у меня будут продолжаться неприятности.
– Вы не поверите, – говорит он, – сколько к нам приходит вызовов из больниц, домов престарелых, от пожилых людей, запертых в домах собственных детей. Жестокое обращение с пожилыми – это проблема.
Никогда не думал о себе как о пожилом. Еще минуту назад я был человек в расцвете сил. И вдруг – пожилой.
Сегодня у меня учебный день. До меня это доходит, когда входит сестра и отрывает две страницы календаря.
– Иногда мы опаздываем, – говорит она мне.
Я звоню в университет и говорю, чтобы отменили занятия в связи с моими семейными обстоятельствами. Умер близкий родственник.
Наступает большое облегчение, когда за мной приходит волонтер из отделения лечебной физкультуры и уводит меня к себе.
